***
Молния исчезает тут же, ты едва успеваешь ее уловить. Дирк хмыкает и снимает очки. Через минуту, сквозь треск волн, до вас докатывается гром. — Я хочу в море, — вздыхаешь ты, наблюдая за очередной вспышкой где-то у горизонта. На глубоко-синем небе тебе удается различить очертания туч. Дирк качает головой, и его успевшие взъерошиться за день волосы щекочут тебе щеку. — Тебе настолько нравится «Титаник»? — спрашивает он, вероятно, в шутку. Его пальцы сжимаются вокруг твоего запястья. — Я не знал, что ты готов пожертвовать своей яхтой ради той романтичной сцены в конце. Ты самый настоящий ценитель искусства. Это ты. Ты хочешь остаться один и слышать только стук капель о борт. — Нет, — бормочешь. — Не «Титаник». Это из-за «Водного мира». Тучи приближаются, и тогда поднявшийся ветер обволакивает твое лицо, твои руки и не достает только до левого запястья. Вы целуетесь под дождем до тех пор, пока Дирк не начинает дрожать от холода.***
Ты перешагиваешь через заполненную водой трещину в асфальте, придавливаешь камешки потертой подошвой. Пекарня сменяется парикмахерской, в окне которой ты встречаешь выцветший портрет уже знакомой тебе женщины — ты почти ей киваешь, из почтительности, из страха, из нежности, но Джейн оступается и хватается за твое плечо. Ты накрываешь ее руку своей, и вы стоите так пару секунд, пока мимо не проносится машина. Джейн вспомнит и какого цвета была машина, и какую продавали выпечку. Она вспомнит, что ее ты всегда подхватывал и за руку старался не брать, особенно если на ней было что-нибудь из вельвета. Канализационный люк скрипит почти мелодично, когда вы наступаете на него вместе — без грязи и царапин сапоги Джейн выглядят как новые, но ты не можешь точно сказать, носила ли она их прошлой осенью. Ты заставляешь себя поднять взгляд сначала на витрину магазина одежды, затем на фонарь и, наконец, на небо — и тебе кажется, что ты выше всех зданий в этом городе, как когда ты в детстве сел на качели и впервые достал до земли ногами. Вы проходите планетарий и сворачиваете за угол — в кинотеатр. Джейн выбирает какой-то старый детектив, и все два часа ты думаешь о том, что солнце — тоже звезда.***
Звезды раскачиваются на волнах. Ты опускаешь босые ноги в воду, чтобы отвлечь Дирка от твоих дрожащих губ. Кожа кажется тебе прозрачной — ты высматриваешь под ней измученные годами приключений вены. Кровь медленно, медленно перестает обжигать. Ты вцепляешься в вязкий песок, и он легко расходится под твоими пальцами, движется под гнетом волн. Море отступает, оставляя за собой только едкий запах. Дирк садится рядом с тобой, и искусственная кожа его перчаток отпечатывается на твоей голени. — Джейк, — зовет Дирк, — пойдем домой. Тебя не отпускает просочившийся в твои раны холод, утяжеливший тебя, как мокрое одеяло. Ты пожимаешь плечами, и твоя футболка прилипает к телу — возможно, это и не твоя футболка вовсе, ткань непривычно плотная и сковывающая. — Я еще посижу, — неохотно клокочешь ты, потому что дирковская ладонь начинает жечь. Она жжет, когда Дирк поднимается на ноги и опирается о тебя, когда он поправляет твои волосы, когда касается твоей щеки и коротко целует. Он приносит тебе полотенце и теплую куртку. Ты запускаешь продрогшие пальцы в ее карманы — в правом обнаруживается стершийся со временем чек, крышка от газировки и черная помада. Тебе интересно, специально ли Дирк их хранит. Как хрупкое напоминание о том, что Рокси может полюбить кого угодно. О том, что Дирк никогда не сможет полюбить Рокси. Ты подбираешь с не успевшего высохнуть песка камень, небольшой и серый, и кладешь его в левый карман как напоминание о том, что Джейк никогда никого не полюбит.***
Ты пытаешься разобрать написанное на ладони слово. В невыносимо ярком свете ламп хорошо видны синие чернила, но очертания букв из них не складываются ни под каким углом. Ты сдаешься и переходишь на емкое «яйца». Ты находишь нужный отдел и минут десять пытаешься выбрать яица, прежде чем к тебе присоединяется Джейн. Ты опускаешь лоток с нарисованной курицей на этикетке обратно в холодильник и потираешь ладони. — Яйца? — спрашивает Джейн. Ее очки все в пятнах от дождевых капель. — У нас закончились яйца? — Да, — признаешься ты. — Сегодня утром. Ты готовил себе яичницу, и тебя тошнило от одного запаха, потому что яичницу ты никогда не любил — ты заставил себя съесть даже белок. Джейн дотягивается до однотонной упаковки, стоящей рядом с той, которую изучал ты, и кладет ее в тележку на аккуратно составленные смеси для выпечки. — Что-то еще? Ты снова смотришь на правую ладонь, но ручка стерлась практически полностью. Ты мотаешь головой. Вы идете до дома пешком, и ты несешь оба пакета с покупками. Джейн рассказывает о каком-то новом рецепте с незнакомыми тебе ингредиентами. Ты думаешь о том, что если она будет печь каждый день, то сможет случайно испечь что-нибудь и на твой день рождения. Один из пакетов рвется прямо у двери.***
Дирк принимает тебя на кровати, и простынь недовольно шуршит под твоим телом. Кожа скрывает его безумно прочные ребра — ты щадишь его и надавливаешь на его грудь основанием кисти лишь слегка. Слои одежды прижимают ее сильнее. Дирк вздрагивает от твоего холодного прикосновения. — Джейк, если бы мы решили пожениться, — спрашивает Дирк, — то кто бы делал предложение? Его «если» выступает на голубом холсте ярко-красным пятном. Реже него «если» говорит только Хал, для которого условное наклонение скорее формальность. — Скорее всего, — шепчешь ты после двух стуков его сердца, — я. Это первое, что приходит тебе в голову. Так было бы правильно — по всем стандартам и принципам. Из последних сил, ты представляешь, как… …закрываешь дверь в спальню и аккуратно прислоняешься спиной к стене. Напротив хранятся масляные картины, и их невозможно спутать с фотографиями, но и на привычные работы Дирка они совершенно не похожи. Ты видел его эскизы акварелью: что-то в них отличалось и выдавало его авторство кроме подписи в углу. Ты щуришься, но без очков и в практически полной темноте почти ничего не удается разглядеть. Твои ноги начинают примерзать к полу. Дирк рисует города, он изображает пещеры и горы. Лучше всего у него выходит море. Сам Дирк на картинах — акварельный, его очертания нелепо расплываются, накладываясь на масляную крышу высотки. «Хочешь провести остаток жизни со мной?» — спрашивает Акварельный Дирк, где-то между золотистой охрой и жженой сиеной. Ты киваешь, и Дирк довольствуется этим. Твое обручальное кольцо — яичная скорлупа, оно покрыто потом и рыбьим жиром. Ты прокручиваешь его, сдвигаешь с трудом и обнаруживаешь на коже тонкую синюю полосу. На кухне сыро, и воздух пропитан рыбой. Вы заклеили окна малярным скотчем еще неделю назад. Ты обхватываешь очерствевшими пальцами стакан и пьешь — океан, противный, холодный, враждебный, — пока не насыщаешься. Акварельный Дирк растворяется вместе с комом в горле. Когда ты снова забираешься под одеяло, Дирк притягивает тебя к себе, и его рука обтекает твое плечо. Его сердце упирается тебе в спину.***
Тебе снится, как Дирк просит у тебя прощения, и ты не понимаешь, за что — и это так не похоже на правду, Дирк бы никогда не стал так унижаться. Его глаза впитывают весь несуществующий свет, они проедают вакуум насквозь, и его взгляд заражает тебя виной и страхом. Ты просыпаешься в кромешной темноте и долго вспоминаешь, засыпал ли кто-то рядом с тобой. И ты не решаешься протянуть руку и проверить, где заканчивается кровать, батарея ли у тебя под боком или чье-то тело. Ты смотришь в пустоту до тех пор, пока глаза не начинают слезиться — ты аккуратно сворачиваешься под одеялом, чтобы ненароком не задеть неизвестный тебе источник тепла, и надеешься больше не просыпаться.***
Ты вычерпываешь из тарелки остатки успевшего остыть супа. На дне ложки оседают рыбьи кости. Дирк целует тебя в висок черствыми губами, прежде чем отхлынуть, провести пальцами вдоль твоего предплечья и зацепиться за фаланги. Ты стираешь с себя блестящую полосу его крема для рук. За окном — снег, ослепляюще-белый, весь покрытый тонкими следами птичьих лап. — Не желаешь прогуляться? — спрашиваешь ты. Рыбьи кости глубже впиваются в твою слизистую, а прикосновения — в твою кожу. Дирк надевает толстые перчатки и закутывается в шарф. Ты прячешь кончики ушей под завалявшейся в прихожей шапкой — твои пряди просачиваются через щели в пряже. Дирк смеется, и ты грозишься растрепать его прическу в ответ, даже когда он приглаживает твои волосы голой рукой. Ты стираешь с очков маслянистые следы. От того, как все едва заметно изменилось из-за тонкого слоя снега, кружится голова. Вы направляетесь к подножию холма — Дирк утягивает тебя все ниже и ниже, пока кислород не кончается, и ты начинаешь дышать через рот. Холод отражается на стенках твоего горла. Дирк отпускает твою руку, и ты не обращаешь на это внимания, потому что над морем — туман, и вода у самого берега заледенела бирюзовым. Твоя яхта осталась нетронутой под чехлом, ее крупный силуэт нелепо выпирает из-за пристани. Но она хрупкая — коррозия разъела бы ее быстрее, чем растаял осенний снег. «Обернись,» — советует Акварельный Дирк. Ты оборачиваешься. Что-то бьет тебе в шею. Пресные брызги осыпают твое лицо. Снег силой наполняет твой шарф, опускается под ворот свитера. Он растекается по твоим пальцам, когда ты стряхиваешь его с куртки. Дирк стоит перед тобой — в наполовину белых перчатках, в непроницаемых сапогах, в солнцезащитных, мать его, очках. Ты вскрикиваешь — больше от неожиданности, чем от боли. — Я, — говорит Дирк. В его голосе — помехи, белый шум. Ты даже не уверен, что его губы двигаются. — Не хотел. Ты улыбаешься, кажется, снимаешь промокший шарф. — Я никогда раньше этого не делал, но люди же делают, нормальные люди, Джейк, я видел… — Все хорошо, — успокаиваешь, и ты шагаешь вперед и стягиваешь с него перчатки, которые пропадают где-то у ваших ног среди миллиона белых песчинок. Нормальные люди, думаешь ты. Его ладонь растапливает снег на твоей шее. Тебе становится только холоднее. Как в тот день, когда все началось, ледяной ветер дул на северо-запад, он взбивал твои волосы в пену и путал все мысли. Ты цеплялся за фальшборт из последних сил, зачем-то стоял на ногах, как будто пытался кому-то что-то доказать, и плакал абсолютно бессовестно. Вы были обречены встретиться. Ты бы развернулся, если бы знал. Больше всего ты почему-то жалеешь о том, что одолжил Дирку свой трехсотый выпуск «Человека-паука». Дирк целует тебя, или ты целуешь Дирка. На твоих ресницах снег превращается в воду.