Бессмысленность угасших чувств

      Чжунли стоит, сложив руки на груди, и тупо смотрит перед собой. Он даже не пытается внимать потоку сознания, беспрерывно обрушающемуся на него. Потому что он и так знает и дословно представляет его содержание. Как он мог? Как он посмел? После всего, что было? После всех лет вместе? Да ещё и один? И всё решил сам, без её ведома?              Ну да.       Именно он, конечно же, во всей ситуации плохой.       Кагуя возмущается и рукоплещет, глотает подступающие слёзы, которые не особо-то и кажутся искренними, если уж совсем честно. Она сыплет и сыплет обвинениями, жалостливыми просьбами, обещаниями. Но Чжунли уже не жаль.       – Ну почему, Чжунли, объясни мне? – шепчет Кагуя, нервно накручивая на палец конец пряди. Она всегда так делает, когда переживает: пытается куда-то пристроить руки, и больше всего всегда страдают именно волосы. – У нас ведь всё было хорошо последние месяцы.       «Хорошо».       Ну, может, с её точки зрения.       А Чжунли устал.       Ему просто надоело быть богатым приложением к умнице-красавице Кагуе, которая в определённый момент просто стала принимать их отношения как должное. И никакие разговоры не помогали. «Да-да», а через неделю всё возвращалось на круги своя. А ведь когда-то действительно были чувства, даже весьма пылкие. Были общие стремления, идеи. Общие планы. А потом в какой-то момент они превратились в планы Кагуи и планы Чжунли, которые иногда пересекались. Или заменялись, ведь планы Кагуи почему-то были важнее планов Чжунли.       И становится даже как-то обидно за потраченное время. Умный, прагматичный и логичный Чжунли столько лет не мог заметить проблемы в собственной квартире. И это при том, что ему даже прямо об этом говорили.       Но он предпочитал не замечать.       Он даже не знает, что именно стало спусковым крючком. То, что она снова потратила кучу денег на что-то? Или то, что уволилась с пятой позиции за три месяца, не проработав и три дня? Ведь дома всегда есть заботливый Чжунли, который пригреет, обнимет, поцелует, поможет найти новую работу, с которой она уволится, или очередные курсы, которые она бросит.       – Не молчи, пожалуйста, – взмаливается Кагуя, заглядывая в лицо.       А Чжунли просто-напросто нечего сказать.       Именно в течение этих «последних месяцев» он как раз-таки методично и – как он думал – доходчиво объяснял, что его не устраивает. При этом, правда, продолжая по инерции заботиться. Наверное, в этом и была ошибка – инерцию тоже стоило сразу же пресечь. Может, тогда бы Кагуя хоть как-нибудь задумалась.       – То есть всё, что между нами было, ты вот так вот обрубишь, да? – практически с претензией спрашивает она, и Чжунли вздыхает. В голове всплывает песня, которая так удачно оказалась подкинута стриминговым сервисом по дороге домой.       Всё, что было, всё, что ныло,       Всё давным-давно уплыло       Утомились лаской губы и натешилась душа!       Вот уж точно «утомились лаской». Точнее, наверное, и не скажешь. Только вот Чжунли уже даже не уверен, что ласки Кагуи были искренними. Может, она и правда всё это время просто удачно притворялась?       – Ты не можешь развести нас один! – возмущается Кагуя, но Чжунли достаёт из стоящего на тумбочке рюкзака пачку прошитых листов и протягивает ей.       – Могу, Кагуя. Потому что, если помнишь, мы заключали брачный контракт, – абсолютно равнодушно заявляет Чжунли, терпеливо ожидая, пока она заберёт документ. Кагуя неверяще хлопает глазами, тупо пялясь на листы, а затем принимает их, начинает листать, но в её взгляде нет и толики сознательности.       Как же Чжунли благодарен Гуйчжун – юристке его фирмы и по совместительству лучшей подруге, – что она уговорила его сделать брачный договор. Кагуя ей не очень нравилась с самого начала. Ладно, ладно, Кагуя ей совсем не нравилась. Но, видимо, она поняла, что именно на месте Кагуи у Чжунли образовалось слепое пятно, поэтому решила зайти с другой стороны.       – Юридически мы разведены с сегодняшнего дня, это указано на седьмой странице, по ней также аннулируют штамп в паспорте, – спокойно объясняет Чжунли, отстранённо глядя на то, как слёзы текут по бледным щекам и со стуком падают на листы. – Пожалуйста, собери вещи и съедь отсюда в течение недели. Можешь договориться с Аждахой, он поможет перевезти вещи в свободное время. Я не буду здесь появляться в это время, чтобы не смущать тебя.       – И где я должна жить? – сдавленно интересуется Кагуя.       Она явно пытается давить на жалость. Но Чжунли не моральный урод, пусть именно так сейчас она и считает. Несмотря на то, что она последние годы использовала его исключительно как денежное приложение к себе любимой, ему принципы не позволят просто бросить её на произвол судьбы.       – У тебя есть студия в центре. Та, сдачей которой ты не хотела заниматься, – отвечает Чжунли. – Нотариальные копии документов на неё в приложении, на случай если ты не помнишь, где оригиналы.       Чжунли желает Гуйчжун жить ещё очень-очень долго и счастливо. Потому что она-то сразу разглядела Кагую. Потому что убедила Чжунли подстелить соломы, хотя он и не видел никаких к тому причин. Она даже сейчас составила все документы так, чтобы было минимальное количество разночтений, претензий и непоняток.       – Превосходно, – недовольно гундосит она. И Чжунли знает почему: Кагуя абсолютно забросила ту студию, там недоделанный ремонт. Однако квартплата невысокая, несмотря на расположение, и имеется всё для жизни: хорошая кухня, кровать, сантехника, тёплые окна. Не выгонять же её на улицу.       – Я не обязан этого делать, но я буду переводить тебе по семьдесят тысяч в месяц следующие двенадцать месяцев, плюс оставшиеся дни этого. Это тоже указано в документе, на двенадцатой странице. Если тебе вдруг нужно будет сменить реквизиты, пожалуйста, позвони по номеру, который указан там же.       Чжунли смотрит на Кагую. Кагуя смотрит в договор.       Наверное, уже давно следовало развестись. Последние года полтора Чжунли откровенно маялся этой дилеммой, но каждый раз находил аргументы, чтобы оставить всё, как есть. Каждый раз то Кагуя как-то необычайно тепло улыбалась, то она вдруг радостно прибегала с какими-то успехами то в курсах, то в поисках работы. И Чжунли верил, радовался за неё.       Только вот искренности в этой радости постепенно становилось всё меньше.       Потому что радостей Кагуи тоже становилось меньше, несмотря на то, что Чжунли правда старался ради неё. А вот просьб становилось всё больше. Как и не самых приятных шуток в его адрес на встречах с её друзьями.       И в определённый момент Чжунли наконец-то понял, что с него хватит.       Все равно года проходят чередою,       И становится короче жизни путь.       Да уж, до чего же удачная песня. Надо будет найти и сохранить…       – Так нельзя! – канючит Кагуя, начиная рвать листы договора один за другим, а Чжунли снова вздыхает, еле сдерживаясь от того, чтобы не закатить глаза, и достаёт из рюкзака оригинал. Он – и Гуйчжун, м-да – уже слишком хорошо знают Кагую. Чжунли кладёт оригинал на тумбочку и накидывает рюкзак на плечо. Равнодушно поджимает губы, заглядывая в глаза. И понимает, что не может себя даже заставить посочувствовать Кагуе.       Всё, что пело, всё, что млело,       Всё       давным-давно       ис-тле-ло.       – Прощай, – коротко кивает Чжунли, разворачивается и выходит из квартиры.       Вслед за щелчком замка раздаётся надрывный плач. Чжунли дёргает бровью и направляется к лифтам. Ему даже… немного жаль, что ему всё равно.       Аждаха быстро подвозит Чжунли ко второй его квартире, где он как раз и будет жить эту неделю, но вместо парадной он направляется в один бар неподалёку. Место, как ни странно, отличное: тихое и безлюдное, из-за ценового сегмента, да ещё и в двух шагах от дома. Чжунли садится за стойку, в очередной раз вздыхая, заказывает коньяк со льдом.       Кагуя.       Столько времени и сил было на неё потрачено. Даже не столько жалко деньги, сколько именно время и нервы. Ведь ни то, ни то уже не вернёшь. И ладно бы она действительно пыталась хоть как-то работать над отношениями, но Чжунли в самом деле ощущал себя безликим дополнением.       Видимо, он просто слепец, не заметивший слона в посудной лавке.       Значит, и поделом ему.       Остаётся только радоваться, что рядом есть Гуйчжун, которая спокойно помогла оформить все документы, всё объяснила, подготовила. Много-много всего выслушала. В том числе, конечно же, и извинения. И при этом она ни слова скверного не сказала.       Потому что люди ошибаются.       Просто так бывает.       Чжунли задумчиво пялится на кольцо на безымянном пальце, медленно прокручивает его, словно выбирая, снять и поставить точку или нет. Перед глазами в очередной раз появляется образ Кагуи. Улыбающейся, смеющейся, лучезарно щурящей глаза. А затем тут же плачущей в коридоре над договором о разводе.       Коротко качнув головой, Чжунли снимает кольцо и лёгким движением отправляет его катиться куда-то влево по стойке. Пусть кто-нибудь найдёт. Продаст, будет носить, переплавит – не важно. Чжунли просто не хочется иметь никаких напоминаний о Кагуе. Он задумчиво пялится в стакан, и вдруг слух ловит характерный стук: слева через два места стоит едва пришедший молодой человек и поднимает со столешницы кольцо, бег которого только что остановил. Он вдруг шмыгает, тут же коротко усмехается и поворачивается:       – Похоже, не только у меня сегодня плохой день, да? – слегка гнусавя, абсолютно безрадостно спрашивает он, печально улыбаясь. Глаза блестят от слёз, но он не зарёванный: просто дал волю эмоциям и слезам, не теряя при этом контроля. Кагуя так не умеет.       Чжунли в ответ кивает. Молодой человек вновь шмыгает, смотрит на кольцо, а затем снова окидывает взглядом Чжунли, его стакан, вглядывается в лицо. Сам он при этом растрёпанный, из под куртки, накинутой на плечи, виднеется явно наспех заплетённая светлая коса. А в глазах читаются растерянность и дилемма, вперемешку с желанием сделать какую-нибудь глупость.       Он в очередной раз шмыгает, проводя по носу тыльной стороной ладони, а потом без особой надежды во взгляде кивает на стакан Чжунли:       – Можно тебя угостить?       Он легко постукивает кольцом по столешнице, но Чжунли много времени на размышления не требуется: ему хочется хоть как-то растормошить себя после произошедшего.       – Можно, – кивает он, а затем приглашающе указывает рукой на соседнее место. – Только очень тебя прошу, оставь кольцо где-нибудь подальше от меня.       Молодой человек тихо и явно весьма горько смеётся, жмурясь, а затем откладывает кольцо как можно дальше, после чего снимает куртку и садится рядом.       – Люди – идиоты, – цокает он, качая головой, и показывает бармену, что хочет то же, что и Чжунли. – И я, видимо, главный идиот.       – Ты не поверишь, – усмехается Чжунли, отпивая коньяк, – но нас таких как минимум двое.       Как только приносят второй коньяк, молодой человек поворачивается и поднимает стакан перед собой.       – Я идиот-Итер, я семь лет любил мудака, – вздыхает он.       – Я идиот-Чжунли, я двенадцать лет был женат на воплощении меркантильности, – отвечает Чжунли и коротко чокается.       Они синхронно пьют.       А потом остаток вечера жалуются друг другу на жизнь.       И в кои-то веки Чжунли чувствует себя человеком, а не приложением к кому-то.