Пока летит монетка

      У Микеле всё хорошо. На самом деле. У него прекрасная девушка, стабильная работа… не то чтобы стабильная, но все же хоть какая-то. И никто не выгоняет его из квартиры. Возможно, только пока.       В остальном все хорошо. Все лишние проблемы проходят мимо, не замечая его, а положительные и хорошие события каждый раз заворачивают на порог его дома и…       Он пишет Флорану: "нужно встретиться".       Потому что самовнушение ни черта не помогает. Вот только тот за тысячью километров и целым океаном, в своем прекрасном правильном будущем (или Микеле в своем, он не помнит точно, кто это говорил) и никуда ни на какие встречи приходить не планирует. Может быть, у него даже важные дела. Про важные дела публичные личности пишут в соцсетях, которые Микеле не читает из принципа, потому что тогда бы он знал, есть ли у Флорана на самом деле важные дела и несколько раз бы подумал, когда именно стоит ему писать, если его дела занимают всё его время.       Вероятно, что не конкретно сейчас, потому что отвечает Флоран практически сразу:       "Зачем?"       – А ты и не знаешь? – шипит Микеле телефону, словно надеется получить ответ. Затем делает глубокий вздох, отгоняет плохие эмоции. Плохие эмоции сейчас требуются ему в последнюю очередь.       Он пишет: "У тебя все нормально?", потом, подумав, что слишком расплывчатую формулировку Флоран не поймёт, стирает и некоторое время смотрит на мигающую в ожидании его выбора несчастную палку. Пока Микеле пытается сформулировать правильный ответ, Флоран догадывается сам:       "Уже? Сколько времени осталось?"       И добавляет следующим сообщением:       "Примерно?"       Микеле чуть улыбается: по крайней мере, они ещё умеют понимать друг друга с полуслова. Ну… или просто эта тема единственная, о которой они говорят. Вторая мысль снова возвращает к плохим эмоциям. Микеле листает их переписку выше и, да, ничего другого в последнее время – периодические просьбы о встречах с разбросом в пару-тройку месяцев и никаких объяснений. Даже не подкопаешься, просто старые друзья иногда вспоминают друг о друге и предлагают выпить, или прийти в гости, или посидеть в кафе, или…       Микеле отвечает:       "Не знаю"       "Примерно?"       "Может, неделя, может, несколько дней. Не знаю."       Ему не нравится допрос, тем более, что Флоран должен быть в курсе, как всё работает. Как будто у него не было плохих дней, как будто это не их общая проблема в конце концов!       Какое-то время телефон молчит. Если бы всё было как у нормальных людей, думает Микеле, обходились бы звонками по выходным. Нормальные люди, вероятно, так и делают. Ну и еще совершенно точно живут где-то поблизости, чтобы не случалось форс-мажоров. И уж точно не улетают жить за океан с четким пониманием того, что в любой момент может понадобится мчаться обратно!       Микеле стряхивает мысль, как осязаемую – снова плохая. Может, он сильно преувеличил с неделей-то. С такими назойливыми мыслями.       Наконец, приходит сообщение. И вместо прагматичного "Ок, выезжаю" Флорана, которого Микеле ждет, просыпается психотерапевт-Флоран с вопросами:       "Что случилось?"       Который совершенно точно никуда ехать не планирует. Микеле чуть ли не воет в голос, благо хотя бы в квартире он пока один. Может, не был бы один, неделя оказалась бы правдой.       "Какая разница? Ты все равно не сможешь ничего сделать переписками"       "Я не могу пока приехать", – отвечает тот.       Ну конечно.       Конечно.       Микеле уже не пытается заставить себя избавляться от плохих мыслей, они затмевают все хорошие, наплывают волной и топят. Он не знает, зачем написал. Хотя, конечно, он знает, зачем, но думает, что мог быть и другой вариант. Хочет верить, что другой вариант существует. Очень хочет верить.       Ему известно, что другого варианта нет.       "Хочешь узнать, что будет, если она меня добьет?"       Флоран, естественно, не хочет. Микеле тоже не хочет. Но к тому же и идет!       "Нет. Я не могу конкретно сейчас. Потому спрашиваю, что случилось. Может, если ты успокоишься, она замедлится"       Микеле небрежно и зло бросает телефон на кровать, падает за ним следом. Смотрит на красную шерстяную змею, обвивающую его руку, словно настоящую, смотрит, как она медленно тянется от запястья маленькими кольцами, подбирается к его горлу и думает, что вселенная охренеть как несправедлива. Он бы скинул фотку в доказательство, только шерстяная сволочь не хочет на фотографиях появляться. Не любит, наверное.       В первый раз, когда Микеле её увидел, он решил, что это галлюцинация. Такая мирная единичная галлюцинация в виде красной нитки на его запястье. Может, усталость, с кем не бывает. Он просто решил лечь спать. Но на утро она не пропала. И на следующий день – тоже. А потом поползла вверх, обвивая сначала предплечье, потом плечо – выше и выше. Не слишком быстро, ползла и ползла, не обращая внимания ни на что. Как раз после того, как они все вернулись из тура по Европе и разбежались по домам с ощущением финала и в ожидании чего-то нового.       "Она не замедлится", – отвечает Микеле, зло с усилием вжимая палец в экран, будто бы это может хоть как-то повлиять на Флорана.       "Так что случилось?"       Это упорство бесит Микеле даже больше, чем сам факт необходимости убеждать Флорана в том, что его, их жизни находятся близко к неизведанным опасным водам.       "Ничего. Приезжай и узнаешь", – печатает Микеле и выходит, отключает уведомления и старается погрузиться в полную тишину и забытие, будто бы это когда-то помогало.       Через несколько дней ничего не меняется. Микеле успевает попасть на благотворительный концерт с надеждой, что хоть немного полегчает. Думает, стоит ли звонить Ноэми, пока ситуация не разрешилась в более или менее стабильную. Потому что… что, если она еще не отошла, все также обижена и скажет что-то, что станет фатальным для и без того безуспешно избегающего стрессов Микеле?       Тем более, когда все зависит даже не от него самого. Решает, что лучше повременить, потому что…       Злосчастная нитка уже начинает наматываться кольцами вокруг шеи, делая первый виток. Она никак не ощущается, противно поблескивает красным цветом из зеркала, выглядит как будто только из мотка пряжи. Никто кроме них не может видеть её, знать о её существовании. И можно было бы просто забыть о ней, если бы Микеле не знал, что будет, если забыть о ней.       Он прекрасно знает и повторять не хочет.       На четвертый день без предупреждения Флоран объявляется у него на пороге. Посреди ночи практически вежливо звонит в звонок, и не до конца проснувшийся Микеле думает, что это уже пришли воображаемые друзья красной сволочи. Свет он не включает, двигаясь на ощупь до дверей, а потом света хватает и из коридора, чтобы начать осознавать.       Молча Флоран заталкивает его в квартиру обратно и, конечно, он абсолютно не в духе. Микеле думает, что тоже был бы не в духе, если бы ему нужно было куда-то рваться посреди ночи… потом он задается внезапным вопросом: а как так вышло, что Флоран даже не предложил ему просто прилететь самому?       Воспоминания о самолетах навевают нехорошие ассоциации, они походят на плохие мысли, в отношении которых план один – избегать. Да и потом… воображаемых причин для поездки Флорана во Францию куда больше. Примерно бесконечность к нулю. К нулю причин, что Локонте забыл в Канаде.       У Мота с собой один рюкзак, он по-хозяйски включает свет, – Микеле морщится от яркости – добирается до кухни, оккупирует чайник и находит коробку с чайными пакетиками точно там, где она стоит.       Микеле слушает стуки ящиков и посуды из коридора, закрывает входную дверь и медленно движется на звук, не осознавая до конца хочет он сказать что-то по поводу этой оккупации. Босиком холодно, но возвращаться за тапочками или хотя бы носками нет сил, так что приходится смириться.       К тому же.       – Извини, что вырвал тебя, – говорит он тихо, испытывая острое желание колупать неосязаемую веревку. Голос его звучит сипло, возможно, потому что шерстяная сволочь уже добралась куда ей не следовало, но до конца уверенности нет. Флоран гипнотизирует чайник вместо ответа. На нем толстовка, так что Микеле может только догадываться, как у него обстоят дела в жизни. Наконец, чайник Флорану надоедает, он оборачивается, и, вероятно, впервые замечает, насколько далеко всё зашло, меняется в лице с утомленного долгим незапланированным путешествием на ещё более утомленное существованием этого путешествия.       – Ты один? – спрашивает он, и Микеле кивает. Подумывает о том, чтобы забрать из спальни одеяло, потому что ему холодно, но не знает точно, холодно ли ему на самом деле, или это просто нитка и её осточертевшие намеки.       – Что случилось? – продолжает задавать вопросы Мот.       – Бытовые проблемы. Тебе ли не знать.       Вместо ответа щелкает чайник, и Флоран посвящает всё свое внимание ему. Микеле хочется спросить что-то обыденное, вроде того, как давно тот на ногах, что у него были за дела, и что он, в конце концов, сказал своей жене, чтобы объяснить внезапный отъезд.       Она же никаких ниток не видит.       Но вместо этого он лишь смотрит, как темнеет кипяток в чашке, и даже не приближается, так и стоит в проходе, подпирая косяк.       Флоран тоже предпочитает увлеченно смотреть в чашку, затем медленными глотками пьет свой очень поздний чай и поднимает глаза:       – Вы поссорились и потому всё испортилось? Как давно это было?       Микеле качает головой. Ему начинает казаться, что так легко не закончится, пока психотерапевт-Флоран не докопается до истины.       – Много чего случилось. Ну, знаешь, тут одна мелочь, там другая – и в итоге один большой ком.       Вместо ответа на вопрос он пытается вспомнить, как было раньше с их проблемой. Что они делали, чтобы не доводить ситуацию до грани? Вроде того, что пересекались то тут, то там, перебрасывались парой фраз, парой дружеских касаний. И что они не делали, чтобы не доводить ситуацию до грани?       Не улетали жить за океан, например.       В последний раз форс-мажор был после Кореи. Очень много стрессовых ситуаций и очень мало контактов.       – И… – Флоран отпивает свой злополучный чай, – как ты?       – А как ты думаешь? Ты полпланеты пролетел, чтобы чаи пить и истории слушать?       – Я прилетел, потому что ты написал. И я был уверен, что это просто твой внезапный бзик, потому что мы виделись буквально недавно. У меня, кстати, всё нормально, спасибо, что спросил.       – У меня, как видишь, нет.       Микеле чувствует, как нитка забирается все выше. Фантомно. Плохие мысли никуда не деваются, они только накатывают с бесконечными волнами злости и раздражения, которые Флоран зачем-то создает, хотя, черт возьми, его звали не за этим. Мысленно Микеле смеется: да, недавно виделись, сколько там месяцев с этого "недавно" прошло? Флоран в это время продолжает сидеть, постукивая пальцами то по чашке, то по столу, и ситуация его будто бы не трогает. Микеле понимает, что он тоже заебался. Давно это понял.       – Когда она вернется? – спрашивает Флоран, наконец, оставляя несчастную чашку. Какая "она" понятно становится без пояснений, Микеле пожимает плечами:       – Не знаю.       – И у неё есть ключ?       – Само собой.       – И если она придет и застанет своего…       – Застанет за чем? – перебивают Флорана резко и зло. Потому что он – они оба, черт возьми – прекрасно знает, что ничего такого, они тут в принципе делать не могут и не будут, чтобы Ноэми дошла до странных выводов, но зачем говорить об этом Микеле совершенно не понимает.       Флоран показательно насмешливо поднимает бровь.       – Я шучу, но ты же помнишь, что сработало лучше всего, а время ограниченное.       Предпочитая игнорировать его дурацкие намеки, Микеле цепляется за другое:       – Конечно, у тебя там занятая жизнь. Важные проблемы, не то что мои.       Флоран вздыхает, явно в попытке держать себя в руках. Микеле себя в руках держать и не думает, он уже одной ногой стоит в могиле, какая разница, насколько долго он будет стоять второй на земле. И насколько адекватно он будет себя вести отведенные ему остатки времени.       – Слушай, – тянет Флоран почти агрессивно, – ты написал – я приехал. Но вместо того, чтобы что-то делать, ты предъявляешь мне какие-то претензии.       – Да потому что меня это бесит! Мне что теперь мотаться туда к вам каждые выходные? Или ты будешь так добр мотаться туда-сюда сам?       Флорану, видимо, слушать претензии надоедает совсем, он поднимается, делает несколько резких шагов вперед и хватает едва закончившего фразу Микеле за руку, разворачивая в сторону гостинной. Микеле даже почти рад – его разговоры и размышления утомили не меньше, только обращение ему не нравится, он выдергивает руку, полностью игнорируя тот факт, что в этом и кроется весь смысл встречи.       Физический контакт, которым эта злополучная нитка упивается. Кормится, словно паразит, отступая, когда остается сытой, и напоминает о себе, когда не получает любимой еды.       Флоран второй раз его не трогает, усаживается на диван, хлопает рядом с собой. Насмешливо. Приглашающе. Микеле кривится, но до дивана нехотя доползает. И садится как можно дальше. Вопреки тому, зачем вообще изначально Флорану писал. Тот в который раз решает делать всё сам, разворачивается, пододвигается ближе и протягивает руку. Это могло бы быть одно короткое рукопожатие, скажем, несколько раз в неделю, и все было бы отлично, но когда было просто? Микеле сжимает ее, как в детстве, когда заставляли ходить за ручки, чтобы не потеряться, и ничего не чувствует. То есть, ничего особенного существование шерстяной сволочи не добавляет. Она только напоминает о себе, когда никому не сдалось её напоминание.       Какое-то время так они и сидят, пока Микеле не начинает чувствовать, что от длительного сверления одной точки (в данном случае, его собственной руки) его начинает клонить в сон. Он прикрывает глаза в надежде или сбросить усталость на какое-то время, или уснуть и проснуться в мире, где все это был длинный ночной кошмар.       Ему не везет.       Что-то теплое осторожно касается его шеи, он резко вздрагивает и распахивает глаза.       Флоран задумчиво пытается отковырять красную линию от шеи Локонте, хотя прекрасно должен знать, что это бесполезно. Микеле не успевает спросить у него, что за херню он творит, потому что Флоран говорит нечто более ужасное:       – Она не возвращается.       – Чего?       Судорожно Микеле ищет часы, чтобы просто узнать, сколько прошло времени – быть может, пара минут, если он не успел заснуть. Только вспоминает не вовремя, что часы на стене висят уже который месяц как декорация со статичными стрелками и совсем не помогают.       – Даже не двигается, – продолжает Флоран почти спокойно, но руку от шеи убирает и нитку ковырнуть больше не пробует. В его голосе утомление и сонливость, и немного того, что Микеле слышит как "я не хочу оставаться тут еще дольше из-за твоих тупых загонов, сделай что-нибудь, чтобы мы закончили со всем и вернулись к обычной жизни". Может, думает, что должен такое слышать.       – И что это значит? – спрашивает Микеле лишь бы спросить хоть что-то, а не сидеть в тишине.       – Откуда мне знать? – огрызается Флоран. Да, точно, ему совсем не нравится перспектива задержаться здесь.       – Может, ей нужно время, – предполагает Микеле. Ему очень хочется посмотреть в зеркало, но поблизости его нет, а заставлять Флорана идти с ним куда-то… что ж, этого он просто не хочет. Он мог бы просто отпустить его и сходить посмотреть сам, но… убеждает себя, что эта идея просто не пришла ему в голову. И надежды на то, что физический контакт сработает, ещё теплятся.       – Может, ей нужно что-то посерьезнее, – невесело отвечает ему Флоран. Передразнивает. Намекает.       Микеле его намеки не нравятся.       – Нет, – отрезает он резко.       – В тот раз ты не был так категоричен.       – Был. Но тот раз случился в совершенно других условиях. И, если ты вдруг забыл, меня ты вообще не спрашивал.       Тот раз он и помнить не хочет совершенно.       – Действительно, – отвечает Флоран без энтузиазма и отворачивается сверлить взглядом пол. Пол, конечно, красивый, кто бы спорил. Микеле тоже предпочитает молчаливый паркет, чем бессмысленные разговоры.       Какое-то время тишина остается единственным наполнением для пространства. Спать хочется неимоверно, а от неё только больше. Микеле закрывает глаза на одну маленькую долю секунды, а открывает их уже в падении, запоздало осознавая потерю опоры. Да и наличие опоры как-то тоже. Он успевает упереться свободной рукой Флорану в коленку, чтобы не разбиться об неё же носом, слышит тихий неопределенного характера звук, похожий на сопение, оборачивается и застает прелестную картину. Она отпечатывается в голове практически со стороны и отдает ностальгическими нотками – вдвоем они ютятся на маленьком диване, случайно заснувшие от переигравшей их усталости. Обыденно, как пару лет назад.       От этой мысли Микеле становится совсем не очень. Он отползает на край, осторожно укладывая руку Флорана на диван, будить его не хочется по нескольким причинам. Во-первых, он прилетел посреди ночи. Во-вторых, сделал это по первому зову. А, в-третьих… Микеле не хочет слушать тот диалог дальше. Он поднимается и идет в ванную – к ближайшему зеркалу, которое хорошие вести ему приносить не желает совершенно – проклятая нитка так и сидит в самом центре его шеи и стремится забраться повыше.       Микеле не хочется повторять прошлый опыт – задыхаться и пытаться не думать о смерти, чтобы удавка не затянулась еще сильнее – вот такого рода опыт. Она настойчивая, в самом деле, ползет и ползет, иногда немного светится в темноте, словно намекает, что пора бы её заметить. Микеле так-то заметил, только вот как заставить нитку заметить, что её просят убраться подальше? Взгляд из зеркала ему не нравится – убитый, с темными кругами под глазами, и этот красный фон только добавляет акцентов лопнувшим капиллярам ближе к уголкам глаз. С таким в могилу да и то там предпочтут глаза ему прикрыть, чтобы никто в них не заглядывал. Вздохнув, Микеле решает, что толка от разглядывания себя самого в зеркале маловато, и выбирает вернуться обратно, идет медленно, стараясь наступать едва слышно, что кажется ему ребячеством, но оно же немного растворяет бесконечный поток плохих эмоций. Остановившись напротив дивана, он думает, что беспокоит его больше: больная шея и спина или смерть от удушья к утру. Выбирает он и вовсе третье – толкает Мота в плечо, а тот просыпается мгновенно, смотрит затуманено и почти что выдаёт: "А, это всё ещё ты" – Микеле в голове рисует ему такую модель поведения по одному только взгляду.       Флоран-из-реальности спрашивает банальное:       – Сколько времени?       – Я не смотрел.       В так и не выключенном свете, тянущимся с кухни, Микеле видит, как он достает телефон, как морщится от яркости, и удовлетворенно кивает.       – Ложись в спальню, – говорит ему Микеле, наконец, осознавая, что посиделки посреди гостиной в энное число часов ночи после трансатлантического перелета не то, чего хочется любому человеку. Микеле даже и не хочет знать, сколько на часах времени.       Флоран медленно заторможено кивает, поднимается, делает пару шагов вперёд, но потом внезапно останавливается, оборачивается, чтобы глянуть на брошенный рюкзак, и спрашивает:       – Могу я воспользоваться твоей ванной?       Как будто ему действительно нужно спрашивать разрешения. Микеле кивает. Даже полотенце приносит. Выключает, наконец-то, свет на кухне и выжидающе сидит в полной темноте. Он думает о простых бытовых вещах, вроде тех, что у него одна кровать и маленький несчастный диванчик в гостиной. Раскладной, но со старым и сломанным механизмом, ковырять который посреди ночи удовольствие то ещё.       Он не успевает принять своё собственное решение – Флоран возвращается слишком быстро и решает за него. Подходит поначалу чуть ли не на ощупь, но быстро находит ориентиры, руку протягивает. Молча. Затем он использует подзывающий жест, который в темноте видно не очень, но Микеле охреневает с того, насколько легко способен понимать его без слов. И с того, что продолжает считать происходящее неправильным. Флоран кивает куда-то в неопределенную сторону и говорит:       – Может, она к утру уползет.       Отчего Микеле испытывает некоторое противоречие: он думает сказать "нет", когда его чувство самосохранения саркастично говорит: "да, ты точно умрешь, если будешь думать слишком много".       – Хотелось бы верить, – отвечает он и протянутую руку отталкивает.       За несколько одиноких ночей Микеле почти снова привык к безграничным владениям своей двуспальной кровати. Им вполне бы хватило места, чтобы не доставать друг до друга, если бы это была простая обычная дружеская ночевка. Из тех, которые бывают по пьяни, например. С нормальными людьми.       Если, конечно же, не существовало бы никакой красной шерстяной сволочи, которая придумывает свои правила.       Микеле приносит второе одеяло из вежливости или потому что ещё не до конца смирился. Наблюдает, как Флоран добирается до кровати и практически валится на неё, больше не подавая никаких признаков жизни. В тишине Микеле начинает снова задаваться вопросами, ему не хочется озвучивать их, потому что он уже ощущает себя невероятно неудобно от всего того, что вынуждает Флорана делать, но не может не спросить, замирает у дверного косяка и говорит:       – Почему ты такой спокойный?       – Потому что я хочу спать, – отвечает Флоран невпопад, его голос звучит приглушенным подушкой. Возможно, он и вопроса-то не слышал. Микеле это не успокаивает:       – Я имею в виду, что ты скажешь своей жене? Что полетел обниматься всю ночь вместо нее с мужиком?       – О, ты опять. Я уже начинаю жалеть, что сдался так легко и согласился.       – Ты не мог не согласиться.       – Я мог бы не соглашаться на твои условия, – оборачивается к нему Флоран, отрываясь от подушки. – Хотя, погоди-ка, ты же вообще их не предлагал. Ты поставил меня перед фактом, что тебе нужна встреча, а теперь хочешь мне весь мозг проесть своими идиотскими вопросами.       – Ты сам предложил приехать.       Микеле так и сверлит его, оставаясь у косяка (в безопасности), пока Флоран сверлит его в ответ.       – И знаешь почему?       – Почему?       – Потому что кто-то не любит самолеты, – вздыхает Флоран в такой надломленной, утомленной жизнью интонации, что один только этот тон вынуждает Микеле замереть на месте, в попытке утрамбовать в себя пришедшую ему в голову мысль.       – Стрессы, навязчивые мысли и прочее в этом духе, – продолжает Флоран нейтральнее, уже не смотря в его сторону, переворачивается на спину, неопределенно покачивает пальцами в воздухе.       Микеле смотрит на него и не может уложить простой факт в голове: Флоран действительно не предложил лететь ему самому, потому что беспокоился, что могло стать хуже?..       Что делает хуже конкретно сейчас, потому что теперь Локонте ощущает себя ещё большей сволочью, чем мог был.       – Прости, – говорит Микеле в образовавшуюся тишину. Флоран даже приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на него. На что Микеле нерешительно улыбается, наконец-то, отрывается от облюбленного косяка и движется в сторону кровати.       – Всё как-то наложилось друг на друга. Я не хотел тебя в чем-то обвинять, – говорит он и забирается ближе к подушкам у изголовья.       – Я тоже. Мне показалось, ты расстроен моим переездом.       Конечно же, он был расстроен. И расстроен до сих пор. Прямо конкретно сейчас вполне себе. Но удивляет не это – удивляет, когда Флоран успел это понять.       – Почему?       – Некоторые весьма очевидные претензии, – чуть улыбается Флоран и осторожно, по-детски, тыкает Микеле указательным пальцем в щеку, на что тот даже не пытается увернуться, но очень старается сдержать улыбку, которую, вообще-то, никто не звал.       – Кто бы не был им расстроен, – вздыхает Микеле слишком честно.       Флоран кивает, явно не зная, что с этим разговором делать дальше, оставляет свои детские шалости и укладывается на подушки. Пытается ногой дотянуться до края одеяла, скомканного где-то внизу, где так же мирно лежит второе, которое Флоран активно игнорирует. Микеле наблюдает и ему становится смешно от всей совокупности происходящего чего-то, он вылавливает уголок, что находится к нему поближе набрасывает его сверху. Думает о том, что в общем-то шерстяная сволочь ещё не доводила их до ситуации нахождения в одной постели, и от этого Микеле становится немного не по себе, он оглядывается на пытающегося уложить ровно сбившееся одеяло Флорана, и понимает, что совсем не кстати и совершенно без повода начинает нервничать. Сознание буянит, ехидно напоминает, что ему, Локонте, не приходилось спать с Мотом в обнимку, Микеле чувствует незваную неловкость от этой мысли, хотя ничего ведь такого. С кем не бывает. Какое-то время он наблюдает за тем, как одеяло проигрывает в неравной борьбе Флорану, и постепенно ясное мышление смывает сознание теплой сонной волной, чему оно не успевает так сильно противиться. К тому же Флоран осторожно подбирается ближе, он теплый и пахнет одним из той тысячи гелей, которые стоят рядами вдоль ванной "для разнообразия". На автомате Микеле закидывает на него руку и стремительно проваливается в сон, не успевая додумать, что чувствует по этому поводу.       Утром ему хочется биться головой об зеркало, с которым они так удачно решили вчера не искать общего языка слишком долго – нитка активно продолжает отстаивать свои территории. Да, за ночь она сильно сдала позиции, отползла к плечу, но Микеле надеялся вообще её не увидеть. Он проснулся, черт возьми, ощущая на себе непривычную тяжесть, от того, что колючая щетина царапает ему лоб, в панике стараясь соблюсти баланс между не слишком активными движениями, чтобы не разбудить Флорана, и наиболее быстрым способом выбраться. Это должно было стоить хотя бы половины руки! Но нитка не отползла даже на небольшое расстояние, она просто немного спряталась под ключицу! Он же не видел эту нитку раньше. Она вылезала, когда приходило время о себе напомнить и вот так запущено было всего-то… раз пять, включая этот.       Первые два прошли… нормально. Совсем первый – в панике, когда нитка только-только появилась и закручивалась вокруг со стремительной скоростью, и не было понятно, что это такое, и что с этим делать, где-то тогда Микеле начал мерещиться голос Флорана везде и всюду, который говорил какие-то непонятные слова. Потом Локонте сказал себе, что это нитка ему так намекала, куда смотреть – у Флорана на руке была точно такая же. Второй раз был схожий, только в нем содержалось ещё немного других людей, который никакие нитки не видели, а страдали точно так же, а привела к нему ссора из-за этих самых других людей, женского пола, конечно же.       Последний был после Кореи, вынужденный и не такой кошмарный как тот, что был до.       В предпоследний вышло максимально так себе.       Предпоследний был почти такой же, как этот – отчаянный. Несколько лет назад, но Микеле помнил все очень четко, хотя уже сейчас казалось, что воспоминания скорее как фрагменты кинопленки, которую он просматривает со стороны зрительного зала.       Предпоследний раз был в тринадцатом. В тринадцатом Флоран писал альбом, наполненный историями про разбитое сердце, а Микеле лелеял мечту сделать что-то невероятное.       В конечном счете, реально невероятной удалось сделать только причину для ссоры – Микеле сказал ему, что истории про разбитое сердце слишком банальны и написать их может любой, а потому на них так легко покупаются, так что в них нет ничего ценного. Флоран в ответ его послал.       Или, быть может, там было больше диалогов, криков и ругани. Кинопленка у воспоминаний была так себе.       После этого через какое-то время нитка вернулась и назидательно поползла вверх. Микеле решил, что ему плевать. А пока она ползла, он и не думал, что от нее могут быть такие проблемы. Потом она доползла достаточно высоко, чтобы внезапно остановиться и начать сжиматься вокруг его горла, лишать его кислорода и приносить некоторые неудобства в жизни. Тогда-то стало не до шуток.       Но проблема была даже не в том, что нитка не хотела уходить, не в асфиксии и близости кончины, и не в том, что мириться с Флораном всё равно пришлось.       Проблема была в том, что Флоран его поцеловал. Без предупреждения. Пока Локонте не мог сказать хоть что-то, потому что отчаянно пытался вдохнуть какие-то жалкие крохи кислорода. И нитка успокоилась.       Вторая проблема была в том, что Микеле ничего не сделал в ответ, только оттолкнул его и молча сбежал. А потом не разговаривал с ним до тех пор пока нитка не вернулась обратно, что уже не вошло в коллекцию "совсем плохих ситуаций", потому что до них доводить Микеле больше не хотелось. А после они решили, что не будут использовать подобные методы. Преимущественно Микеле решил, так и сказал: "Я не гей, так что не делай так больше примерно никогда". Или что-то в этом духе.       И вот это случилось снова.       И на этот раз ему точно не хочется больше шоковой терапии.       Микеле гипнотизирует нитку в зеркале и думает, как дошло до такого опять. Они всего-то… ну да, не общались. Всего-то. Он вздыхает и выбирается в сторону кухни. Настроения на что бы то ни было нет, даже просто налить воды в чайник кажется ему непосильной задачей. На улице льет холодный и противный дождь, портит сегодняшний выходной. Хотя у него выходных дней больше, чем рабочих в последнее время. Это, наверное, тоже причина – слишком много времени на плохие мысли. Микеле забирается на кухонный стул и смотрит на выключенный чайник до тех пор, пока Мот не разрушает эту бессмысленную идиллию. Обернувшись на него, Микеле пытается найти в себе какое-то отрицание случившихся событий, остатки его глупой панической реакции с пробуждения, но ничего не находит. Всё кажется таким же, каким было вчера – как будто бы домашним с налетом осознания, что это видимость, которой на самом деле нет, отчего хочется побыстрее её разрушить.       – Доброе утро, – говорит Флоран дежурно. Микеле кажется, что он делает так каждый день в своей прекрасной заокеанской женатой жизни, и за эту мысль сам себя не понимает и ненавидит. Вчерашний разговор возвращается к нему воспоминаниями, но ответа правильного в них нет. А вопрос ему сам по себе не нравится: почему этот переезд так задевает? Ответ только один – нитка так захотела. Разве что такой ответ Микеле не устраивает.       Он кивает Флорану, потому что говорить тоже не хочется. Вчера он думал, что будет странно, или неловко, или неприятно, или вообще как угодно иначе от мысли, что они вот так вот спали вместе в обнимку на трезвую голову. А сегодня у зеркала он увидел результат и теперь Микеле больше волнует, что это не помогло. Он думает о крайних мерах. Не на полном серьезе, без плана, просто как о факте.       – Когда ты обратно? – задает он самый важный вопрос.       – Рейс в двенадцать.       Испуганно Микеле смотрит на часы, которые тут, благо, ходят, и переспрашивает.       – Ночи?       Флоран кивает легко и непринужденно, что отпускает внутреннюю тревогу Локонте, а затем Мот решает добраться до чайника, с которым вчера они так удачно подружились, и всё снова кажется весьма обыденным.       – Выделил мне почти сутки из своего плотного расписания, – бубнит Микеле из противоречивого желания продолжать ссориться.       – Цени это, – отвечает Флоран, будто бы не замечая его попыток.       Микеле смотрит на свою руку, обвитую красной линией до самого плеча, смотрит, как край нитки стелется вдоль ключицы и вздыхает. Поднимает глаза на Флорана, в его домашней одежде удается рассмотреть их общую проблему лучше, чем прошлым вечером. Микеле пользуется возможностью и смотрит на маленькую тонкую полоску вокруг его запястья и в отчаянии ударяется головой о столешницу. На звук Флоран оборачивается и спрашивает удивленно:       – Что?       – Почему проблемы только у меня? Почему у тебя всё так классно и здорово?       – Не знаю? Может быть, потому что я не загоняюсь по этому поводу.       Электрический чайник начинает шипеть, слушая его, Микеле думает, что на правах гостеприимного хозяина должен заняться организацией завтрака. Из Флорана всё равно повар так себе, он сам и говорил когда-то. Но… когда-то было до того, как он решил обзавестись семьей. Так что Микеле уверен, с банальными яичницей или омлетом он мог бы справиться. Но было бы слишком взваливать на него всё подряд, даже если самому Микеле больше хотелось завернуться в одеяло и не вылезать из него до вечера. Вздохнув от осознания бессмысленности их очередного разговора, он, наконец, решается подняться и добраться до еды. Часы показывают почти десять утра, минус дорога и регистрация на рейс, это практически двенадцать часов, – Микеле бросает взгляд на залитое дождем окно – двенадцать часов под одной крышей. Столько времени, чтобы найти ещё миллион способов поссориться.       – А если она так и не уйдет? – спрашивает Микеле спустя какое-то время тишины. Эта тишина не уютная, она гнетущая, она давит неизвестностью и тем фактом, что когда-то всё было не так.       – Я знаю действенный способ, – пожимает плечами Флоран так нейтрально, как будто говорит о совершенно обыденных вещах, а не...       – У тебя жена. У меня девушка. Как минимум, по отношению к ним это ужасно.       – Я рассматриваю это как вопрос выживания. Не думаю, что они бы обрадовались, если бы кто-то из нас вдруг умер, знаешь.       – Нет, когда есть другие варианты.       Микеле смотрит на него выжидающе, Флоран бросает взгляд на часы и как-то неопределенно качает головой. Самый главный ответ на главный вопрос Микеле так и не получил: почему это волнует только его, почему проблемы только у него?       Эта тема существовала мертвым грузом и поднимать её спустя столько лет задача не из легких. Микеле отворачивается к плите и чувствует, как у него пересыхает в горле и голос становится сиплым, когда он спрашивает:       – Зачем ты это сделал? В тот раз.       Он не смотрит на Флорана, чтобы узнать его реакцию. Ему даже не хочется о ней знать.       Тишина какое-то время давит на него, создавая впечатление, что собеседник просто не понял, о чём вопрос.       – Вряд ли это важно сейчас, – отвечает ему Флоран в конце концов. Его голос звучит тихо и болезненно устало.       Микеле хочет сказать "черт возьми, важно", но осознает эту маленькую мысль, едва заметно витающую в воздухе. Эта мысль пугает его до чертиков. Настолько, что затолкать её как можно дальше кажется лучшим решением.       – Ты так спокойно об этом говоришь, – отвечает он вместо этого и слышит вздох, от которого его внутренности мгновенно съеживаются в маленький холодный комок.       – У меня было много времени подумать.       Микеле выключает плиту и, наконец, оборачивается, совершенно не желая этого делать. Взгляд Флорана, что он ловит на себе, ему не нравится.       Он снова повторяет, как мантру:       – У тебя жена.       – Я знаю.       – Мы уже обсуждали это.       Флоран кивает снова:       – Я знаю.       – Тогда почему? – сдается Микеле. Уже становится невыносимо. Он чувствует дрожь от ожидания ответа, потому что ощущает, будто бы уже знает ответ заранее. Флоран поднимает руку, указывает на их общую красную беду:       – Может, дело в этом.       Микеле беспомощно зарывается пальцами в волосы. Ему хочется испариться куда-нибудь, чтобы не находиться в этом состоянии отчаянья сейчас. Но зачем-то говорит:       – И ты, я вижу, совсем с этим смирился?       Микеле знает, что начинает очередную ссору, но ничего не может поделать с этим. Флоран спрашивает, словно тоже научился понимать его между строк, отчеканивая каждое слово:       – Тебе так хочется ссориться?       – Мне хочется, чтобы все закончилось, – признается Микеле. Он надеется, что его поймут, но в этот раз понимание не срабатывает.       – Могу уйти прямо сейчас.       Почти с ликованием Микеле видит, как злополучная нитка ползет и вдоль руки Флорана тоже. Плохие эмоции. Но ощущает себя отвратительно от этого факта: он портит жизнь им обоим конкретно сейчас.       – Я не… об этом. Слушай, прости, я не знаю, что с этим делать, мне ужасно надоело зависеть от какой-то неизвестной субстанции. Я устал, – он сползает на пол, не находя в себе сил даже добраться до стула.       – Ты не представляешь, насколько я разделяю твои мысли.       – У тебя всё хорошо.       – Это не так.       Микеле скептически смотрит на несколько оборотов нитки, которые появились буквально только что.       – Это не так, – повторяет Флоран. – С ней было намного хуже вчера.       – Тогда почему эта, – он указывает пальцем на шею в полной уверенности, что нитка уже вернула себе изначальные позиции, – никуда не делась?       – Это вопрос к тебе...       Микеле не хочет ничего знать ни о каких вопросах, но Флоран продолжает:       – "Чего именно тебе не хватает?"       – Я понятия не имею, чего, – огрызается в ответ Микеле. Его так и подрывает перейти к очередной ссоре, он ненавидит себя за это и испытывает невероятную благодарность Флорану за то, что тот продолжает выслушивать его. Не может только до него этот факт донести.       Флоран кивает на сковороду с остывающим омлетом и переводит тему:       – На голодный желудок думается не очень.       Благодарно улыбнувшись, Локонте ощущает, как его отпускает.       Но завтрак проходит в еще более напряженной тишине.       Чуть погодя Микеле убеждается у зеркала: нитка настойчивая, ползет обратно, словно ничего её не беспокоит. Словно никто не намекает ей, что делать этого не нужно. Само её существование угнетает и создаёт постоянное ощущение беспомощности, а конкретно сейчас добавляет страха от неизвестности: если она не хочет уходить так настойчиво, что с ней будет потом? Может, это она так перешла на новый уровень – что угодно делайте, мне захотелось, чтобы вы умерли? Может быть, у неё и была изначально такая цель, Микеле не проверял, её же никто не видит. Интернет тоже мало ответов дал. Ну, кроме "любите друг друга и не расставайтесь, пока смерть не разлучит вас". Он после такой мотивации искать другую и не пытался.       Так что в этот раз дела идут совсем куда-то не туда.       Оторвавшись от зеркала, он возвращается в зал. За окном все так же серо, мокро и ужасно отвратительно. Совсем не способствует чему-то положительному. Положительным эмоциям в частности, которые так нужны.       Флоран что-то делает в телефоне, примостившись на краю дивана. Какое-то время Микеле наблюдает, чтобы осознать: да, теперь он уже ничего не предлагает. А потом плюет на условности в первый раз.       Погода располагает только к тому, чтобы лежать весь день, завернувшись в теплое одеяло, а еще лучше – спать. Теплое одеяло в спальне и идти за ним слишком далеко, Микеле выбирает путь простой и короткий. Он забирается на диван, пододвигается ближе и кладет Флорану голову на плечо. В нем ещё теплятся остатки надежды, что всё не так уж плохо, что всё решаемо. Флоран чуть поворачивает голову, но ничего не говорит. В телефоне у него, наверное, что-то интересное и важное, Микеле не смотрит, он наблюдает за ниткой на правой руке Флорана, которая всего недавно совершила два дополнительных круга в их утренней неудачной перепалке. Он смотрит на неё в упор, ожидая, когда та начнет движение, и нитка, будь она неладна, не заставляет себя долго ждать – медленно разворачивает первое кольцо, растворяясь в воздухе.       Микеле вздыхает второй раз.       – Так чего мне не хватает? – спрашивает он в пустоту. Флоран откладывает телефон в сторону и кладет руку рядом на диван. Иронично, что правую, с ниткой, на которую уже и смотреть тошно.       – Ты спрашивал про тот раз, – говорит Флоран внезапно и очень тихо, Микеле неосознанно задерживает дыхание, смотрит на нитку, как она замирает и перестает двигаться. Плохие мысли, напоминает он себе.       – Я много чего спрашивал, – отвечает Микеле без какой-либо уверенности, что этот разговор не заведет их в тупик, или в брод, где они и утонут.       – Я никогда особо не думал об этом, как о причине. Но в какой-то степени я женился, потому что ты высказал свою позицию довольно ясно. В тот раз.       Микеле замирает. Он слышит учащающийся свой пульс в прижатом к плечу ухе, и этот звук кажется ему точкой невозврата. Странные мысли посещают его голову. Он чувствует, как пересыхает в горле и начинает немного звенеть в ушах от одной только мысли, что он действительно собирается об этом спрашивать:       – А что бы ты сделал, если бы я не отказал?       Флоран какое-то время молчит, Микеле смотрит на нитку, и она ползет немного вверх. Всего немного, но это слегка успокаивает его (но не его учащенный пульс): не он один ничего не понимает и не контролирует. Затем Флоран спрашивает хриплым голосом:       – Что?..       – Гипотетически! – поспешно добавляет Микеле и старается не двигаться, не смотреть и, по большей части, не слишком много думать.       Он не получает ответа. По крайней мере, сразу. Какое-то время ему приходится бороться с внутренним противоречием между сожалением, что он вообще начал об этом говорить, и тем фактом, что он действительно хочет получить ответ на свой вопрос.       Флоран, конечно же, ничего не упрощает, спрашивая тихо:       – А ты бы что сделал?       Микеле знает ответ, но он кажется ему абсурдным и сумасшедшим, он приходит к нему в голову как маленькая идея "а что, если" в условиях, когда он почти смирился с тем фактом, что нитка на его руке никак не хочет опускаться ниже ключицы, а потому он может умереть. А в ситуации, когда смерть неминуема, то любой вариант, который может помочь, уже не классифицируется как приемлемый или нет, любой вариант переходит в разряд "а черт с ним, пусть будет так, лишь бы сработал". Микеле, думая об этом, поднимает голову, поворачивается и смотрит Флорану в глаза. Не знает, что конкретно хочет в них увидеть, быть может, доказательства того, что с ним тоже не все хорошо, и не ему одному сумасшедшие идеи кажутся адекватными. Или того, что они действительно говорят об одном и том же. В то же время Микеле отчасти ждет, что ему не придется принимать это решение самому, вот только Флоран также смотрит на него в ответ, в его глазах ожидание смешанное с непониманием – не знает, чего ждать. Микеле тоже не знает, чего от него самого следует ждать. Он задерживает дыхание.       И целует Флорана сам. Легким целомудренным касанием, точно так же, как целовал всех на сцене, совершенно ни к чему не обязывающим поцелуем. Но в отличие от сцены вокруг нет никого, кто должен бы был смотреть, для кого это было бы сделано, да и для какого-то практически дружеского жеста слишком много лишних мыслей.       Потому, как только Микеле через несколько секунд отстраняется, он пытается увидеть в выражении лица Флорана ответ. На вопрос, который он еще не сформулировал. Флоран удивлен, но не слишком, в глубине его глаз тоска, от которой у Микеле сжимается сердце, и хочется сбежать снова. Неприятное осознание того, что могло бы случиться, если бы он не сбежал в тот раз, накатывает какой-то депрессивной волной. Микеле не думает, что у них могли бы быть отношения, что счастливый финал у истории непременно бы случился, потому что именно такими эти истории и должны быть, нет, он ощущает упущенные варианты, в которых все могло бы быть иначе. Не лучше и не хуже, просто иначе. Если бы ему в самом деле хотелось чего-то такого. В тот раз.       Флоран переводит взгляд вниз и чуть заметно кивает в сторону, очевидно, нитки. Микеле пытается высмотреть её и ловит край где-то в верхней трети плеча и удивленно охает: определенно, это лучший результат за два дня и… ему не кажется это настолько отвратительным. Мысль об измене гложет его больше такого факта, что он поцеловал мужчину, Флорана, без тревожных мук совести, вне чьего-то замысла и даже не в шутку. Он говорит себе: "Это было необходимо", но не чувствует веры в эту отговорку. Потому что нитка с её изначальным что-тебе-нужно вопросом немного успокоилась, и от этого Микеле чувствует себя намного хуже, чем от самого факта содеянного. При том, что практически ничего не случилось. Он не понимает, когда именно это принятие возникло впервые, когда переросло в настолько очевидную зависимость, что теперь он пожинает бесконечные плоды.       Не желая с этим мириться, Микеле подскакивает с дивана и не может перестать ходить из стороны в сторону. Его слегка трясет, но скорее от беспокойства и непонимания, что будет дальше, чем от неприязни, ненависти или отвращения. Если бы все случилось тогда, принимать решения было бы куда проще, не задумываясь о том, как это повлияет на других людей. В этот раз в уравнении уже находится, как минимум, четверо человек, выбирать за которых он совершенно не может.       – Это неправильно, – выдыхает Микеле в конце концов.       Флоран в ответ скептично изгибает брови, словно говоря: "Кто бы мог подумать?", но, спасибо ему, ничего не говорит, оставляя возможность выбора за Микеле.       Выбирает Микеле сделать ещё несколько нервных кругов, пока мысль, которую он не до конца переварил, не озвучивается Флораном и не заставляет его остановиться.       – Но это работает.       – Хочешь сказать, что мне этого не хватало?       – Ты это сказал.       – Серьёзно? У меня прекрасные отношения, и я совершенно точно не хочу их разрушать.       – У меня тоже. Но я почему-то здесь. Даже при том, что давно уже отпустил прошлое. Может, и тебе стоит?       – Стоит что? Давай поссоримся окончательно и не будем пересекаться больше никогда, а это, – он тыкает в нитку, снова наматываюшую круги, – пройдет как-нибудь само?       – Ты же знаешь, что не пройдет. И я говорю не об этом. Не о дружбе и общении.       Микеле зависает. В голову приходит одна маленькая мысль: почему форс-мажорные ситуации случались и продолжают случаться только у него? Это осознание давит на него весом воды на дне Марианской впадины, так что мысль выплескивается наружу.       – Это всегда был я, – говорит он ошарашенно.       – Что?       – Эти ситуации. Они не случались с тобой. Почему?       – Думаю, из-за твоей повышенной эмоциональности, – отвечает Флоран, но беспечность в ответе лишь кажущаяся. Микеле слышит, как у него немного проседает голос. Всего чуть-чуть.       – Или не в этом суть. Для меня это всегда была неприятная шутка судьбы, – он делает паузу, чтобы вздохнуть, потому что воздуха не хватает на то, чтобы продолжить, и Микеле берет маленькую паузу на собраться с мыслями перед тем, как прыгнуть в омут второй раз. – А для тебя?       Это тот самый вопрос, ответ на который Микеле хотел увидеть в глазах Флорана не так давно. Они, черт возьми, никогда не говорили о об этом. Микеле не говорил. Флоран просто не спрашивал, что Микеле думает по поводу их ситуации и не говорил, что думает сам. Только без вопросов приходил, когда было нужно. И уходил, когда не было.       – Мне кажется, я уже ответил.       – Не настолько конкретно.       – А насколько конкретный ответ тебе нужен? Что это было важно для меня, но тебе всегда было наплевать? Какой был смысл пытаться в чем-то убедить тебя, если ты даже не хотел задумываться, что это такое и для чего оно существует. В отличие от тебя я не воспринимал её как данность, видимо, из этого все мои проблемы.       Микеле ловит один важный факт: Флоран говорит в прошедшем времени. И этот факт пугает его.       И сама по себе мысль, которая почти собралась в единую картину, но которую он просто не хочет видеть в своей голове, тоже пугает.       Он делает несколько рефлекторных шагов назад, не отрывая взгляда от Флорана. Тот лишь смотрит на него в ответ усталым взглядом, слишком утомленный этими эмоциональными горками. Микеле горки тоже не нравятся, однако неизвестность и непонимание того, что будет дальше и что должно быть дальше не нравится ему больше. Находиться в подвешенном состоянии кошмарно во всех смыслах. Он выходит в коридор и некоторое время смотрит на входную дверь. На двери маленькая внутренняя защелка, которую Микеле никогда не закрывал, тем более… это напоминает, что ей он так и не написал и не позвонил, и вся их непонятная ссора не из чего находится в не менее подвешенном состоянии. Микеле никогда не закрывал эту щеколду, когда Ноэми не было дома. Сейчас она для него представляется символом "до и после", точкой невозврата, за которой все будет только катиться вниз по наклонной и разрушаться. Он тянется к защелке и поворачивает ее одним легким движением, что не соответствует тому, насколько тяжелым оно кажется.       И возвращается обратно.       – Наверное, нам надо было обсудить это раньше, – говорит Микеле. Утомление, которое кажется вокруг почти осязаемым, отнимает последние силы. Ему не хочется ссориться окончательно, но, возможно, иного пути не существует.       Если его догадки и предположения верны.       – Прости, что так вышло. Что я не…       – Не нужно, – перебивает его Флоран, – я уже говорил: сейчас это не имеет значения.       – Еще как имеет! Если бы тогда… мы могли бы… – он беспомощно пытается найти правильную формулировку, но она никак не подбирается. Микеле просто не может себе этого представить настолько четко, чтобы вообще иметь возможность сказать, озвучить. Образ в его голове настолько фантомный, что он не уверен до конца.       Или он просто не может называть вещи своими именами.       Флоран усмехается. Грустно. И переспрашивает также насмешливо:       – Могли бы?       Конечно же, он не верит, тем более, что он прав, и гипотетические ситуации из прошлого не имеют значения. Для него. Но они внезапно начали иметь значение для Локонте, потому что раньше в его мировосприятии их попросту не существовало.       – Не знаю? – отвечает Микеле неуверенно.       – Это чтобы "я точно не гей" Микеланджело Локонте задумывался о том, чтобы… о чем, кстати? А каком виде гипотетической ситуации мы говорим?       Микеле точно слышит сарказм в его словах, настолько неприкрытый, что это злит его. За последние несколько часов чего только не случилось, что лишь раздражало и вызывало желание поскорее со всем покончить. И Флоран совсем не помогает с этим разобраться. Отчасти Микеле его понимает: за столько лет тот успел тысячу раз переосмыслить всё и прийти к принятию, с которым может спокойно жить дальше, а тут Локонте со своими проблемами в очередной раз возвращает его к тому, что он уже отпустил. Только понимание Флорана не помогает прийти к пониманию себя.       – Об этой гипотетической ситуации мы не говорим.       – А о какой мы говорим? Зачем-то ты эту тему поднял. Было бы это пару-тройку лет назад, и все могло бы сложиться иначе, но не сейчас, – отвечает Флоран уже спокойнее, что создает впечатление пройденной волны.       Микеле кивает и подходит ближе, садится на диван вполоборота, смотрит на Флорана в ожидании чего-нибудь, затем тихонько выдыхает и говорит:       – Я знаю. Просто…       – Раньше это в голову не приходило, да? Повода не было?       Или почти пройденной.       – Прекрати язвить! Я понимаю, что тебя это бесит. Меня это тоже бесит, знаешь ли.       – Конечно, бесит! Тебя не бы не бесило, когда важный тебе человек, которого ты любишь, все время и знать не хотел о тебе, а потом внезапно, когда тебе уже надоело пытаться, начал задумываться "а что было бы если"?!       К концу своей гневной тирады Флоран экспрессивно вскакивает с дивана и делает несколько резких шагов в сторону коридора. Микеле осознает себя вжавшимся в подлокотник только к концу предложения, ощущает порыв кинуться вслед, чтобы сделать что-то, но Флоран останавливается сам. Сжимает пальцами переносицу и пытается успокоиться. Микеле его отлично понимает, но ничего сделать не может, он наблюдает и испытывает желание Флорана обнять, но не может решить, есть ли у него право на это. Мысль о том, настолько ему действительно позволено что-то делать, и что никогда раньше он не задавался этим вопросом толком, принимая как должное, оставляет в его сознании глубокие отпечатки, разрушает его мир, буквально разваливает на части, из которых положено собирать более правильные поступки и слова. С оглядкой на чувства других.       Микеле чувствует себя конченным мудаком. Очень тяжело чувствовать себя настолько плохо после того, как тебе, фактически, признались в любви.       – Прости, – говорит он тихо, и это всё, на что его хватает, в своем же голосе он слышит дрожь, подступающую к горлу, и смаргивает слезы. Он даже не может смотреть никуда, кроме как на ровные линии паркета, потому что ему стыдно за всё прошедшее. Он практически слышит, как Флоран оборачивается, как подходит ближе. Чувствует, как теплая рука зарывается в волосы и едва ощутимыми движениями начинает поглаживать успокаивающе. От мысли, что даже так Флоран остается заботливым, к горлу подкатывает очередной ком.       Подняв голову, Микеле видит, как бесконечными линиями нить оборачивает руку Флорана и чувствует себя от этого ещё хуже, чем раньше.       – Я не думал, что это могло тебя обидеть, – говорит Микеле, смотря на красные линии.       Поднять взгляд выше отчего-то не выходит.       – Я не говорил тебе об этом, так что, видимо, часть моей вины тут тоже есть.       Голос Флорана немного успокаивает, Микеле чуть-чуть улыбается:       – Иногда полезно разговаривать, да?       Постепенно он смелеет окончательно, поднимает взгляд, ловит смешинки в глазах Мота. И вроде ни к чему они так и не пришли, но становится как-то лучше и спокойнее. Микеле тянется вперед, обнимает, притягивает ближе, что ощущается комично, учитывая, что Флоран стоит рядом, и в конце концов Микеле прикладывается щекой к его животу. Ухом он слышит булькающие звуки, и это кажется ему забавным. Флоран поглаживает его по голове, и щекотные волны расходятся вниз вдоль позвоночника от каждого движения его пальцев. Микеле смотрит на нитку на своей руке, с удивлением отмечая, как медленно она уползает на свое законное место. Вероятно, ответ на вопрос "чего именно ему не хватало?" – это понимания, отсутствия недомолвок и принятия, а не какого-то конкретного физического контакта.       Но…       Микеле поднимает голову и отодвигается назад. Снизу вверх смотреть странно, хотя Флоран чуть выше, но обычно это не воспринимается настолько близко. Мурашки бегают по всему телу. Он не думал, что дойдет до такого. Этот факт его практически убивает: ему, черт возьми нравится смотреть на Флорана снизу вверх, это какое-то неописуемое чувство, которое сворачивает его внутренности в узел. И пугает свои существованием.       Отвратительная, полная проблем реальность ещё где-то существует, но Микеле старается её игнорировать. Гнетущая реальность ушла вместе с закрытой щеколдой на двери и все условности этой реальности перестали иметь значение. Флоран делает шаг назад, на его лице замирает неуверенность и непонимание. Он тоже не знает, что будет дальше. Микеле смотрит на то, как нитка замирает у локтя, ощущает маленькую победу в войне с этой кошмарной сволочью, а затем снова поднимает взгляд на Флорана, и повторяет его недавний жест – стучит рукой по месту рядом с собой.       – Теперь всё хорошо? – спрашивает Флоран неуверенно, но место рядом покорно занимает. Микеле не уверен, чего именно он хочет, потому для начала просто смотрит. Флоран красивый, это он знал и раньше, не думал об этом разве что. Теперь вот думает. Что его немного сбивает с толку и слегка беспокоит.       – Пока не знаю, – отвечает Микеле также неуверенно. В этой ситуации всё ново и непонятно. Он чувствует какую-то решимость, которая является отголоском той решимости, с которой недавно Микеле закрывал дверь. Осознанно называть вещи своими именами ему очень сложно, но он знает, о чем думал, когда поворачивал щеколду. И он ещё думает об этом. Потому неуверенно спрашивает:       – В нашей ситуации… – слова даются ему очень трудно, он делает паузу и опускает взгляд, – будет ли считаться за измену, если…       И слышит сдавленный смех, замолкает мгновенно, а после чувствует, как тепло обволакивает его со всех сторон, сжимая в объятиях. Микеле ощущает себя подушкой для сна, не может толком пошевелить руками, и от этого ему становится смешно.       – Я продолжаю убеждать себя, что это вопрос выживания, – говорит Флоран с неподходящей ситуации веселой интонацией где-то возле уха, и от его дыхания становится щекотно. Микеле зажмуривается на мгновение, удобно укладывает руки на спине у Флорана, устраивает голову на плече. Пытается вспомнить, когда в последний раз он столько раз обнимался с ним за такой короткий промежуток времени, а потом вспоминает о времени. Эта мысль неприятно режет по сердцу, возвращая нитке преимущество в их соревновании.       – Это не так, – отвечает Микеле с грустью, – ты вернешься обратно, и всё начнется сначала. А потом ещё раз, и ещё раз, и так до бесконечности. А, может, с каждым разом "светлые" промежутки будут короче и короче.       – Светлые промежутки зависят всецело от тебя, – резонно напоминает Флоран, и вообще-то это напоминание Микеле не нравится. Он сознается себе в одной маленькой потребности: ему нужен Флоран в постоянном доступе. Без вот этих самолетов и выкроенного из расписания времени, а чтобы была возможность в любое время просто заглянуть поздороваться, пожать руку, обнять… сделать что-нибудь ещё.       – И от того, что кое-кто решил уехать как можно дальше.       На это Флоран не отвечает, но Микеле ощущает, как, быть может непроизвольно сжимаются сильнее его пальцы вдоль ребер. От этого щекотно, Микеле дергается в попытке уйти от раздражителя, Флоран понимает это по-своему и отпускает его вовсе.       Ушедшее тепло оставляет неприятное ощущение. Микеле ловит его разбитый взгляд, снова ощущает ненависть к себе за то, что он возвращает Флорана к вещам, которые тот давно уже отпустил и пережил. Часть его хочет верить, что отпустил он прошлое не до конца, что сюда примчался не просто из "вопроса выживания", за это Микеле тоже себя ненавидит. Но реальность он уже оставил за пределами квартиры, так что ему почти все равно. Он осторожно кладет ладонь на шею Флорану, задевая кончиком большого пальца подбородок, выжидает несколько секунд, дает ему возможность принять решение, выбрать сторону. И, в конечном счете, не встречая сопротивления, целует. Сначала также осторожно, как в первый раз, давая себе возможность понять, насколько действительно ему этого хочется. Проводит большим пальцем вдоль края подбородка, едва прижимаясь к губам, чувствует дыхание и как колется борода, что совершенно не воспринимается, как что-то неприятное, и чуть улыбается, приоткрывая рот. Затем Флоран перехватывает инициативу, Микеле едва ли не падает назад от неожиданности, успевает опереться на руку и осознает, что да, настолько хочется.       В конце концов, Микеле как-то оказывается сверху, он не особо осознает, когда это случилось и как, и всё ещё не хочет ни о чем думать, к тому же целоваться с Флораном оказывается весьма неплохо, приятно и… привычно. Словно всегда так и должно было быть, только он как-то это упустил из виду.       Борода его непривычно колется, и Микеле даже не то чтобы плевать, ему совершенно безоговорочно нравится. Он мысленно заталкивает подальше слабо трепыхающиеся остатки его былой рациональности и гордости, признавая, что ему нравится Флоран весь целиком. Вместе с колючей бородой, и с собственнически сжимающихся на его спине руками, и с постоянной борьбой за лидерство, в которой Микеле почти готов сдаться.       На мгновение он отстраняется, поглядывая на Мота, а затем утыкается ему в плечо, потому что становится как-то слишком. И смеется.       – Ну что опять? – спрашивает Флоран. Без недовольства в голосе, мягко и легко. Просто чтобы спросить. Микеле чувствует, как его скручивает изнутри от желания просто остаться в этом моменте на оставшуюся жизнь, что никоем образом не кажется ему странным.       – Дай мне немного времени на осознание, что мне нравится мужчина и что я хочу поцеловать мужчину, – он делает паузу, переживая маленький взрыв, – тебя поцеловать. Это большое потрясение, знаешь ли.       Микеле не очень удобно, и оттого приходится двигаться, хотя двигаться совсем не хочется. Он поднимается, осторожно усаживается Флорану на бедра ближе к коленям, стараясь не смотреть вниз, потому что некоторые вещи он еще не хочет называть своими именами и с ними Микеле не прошел достаточный путь принятия. Иными словами, он игнорирует их обоюдное возбуждение, потому что секс с мужчиной в его системе координат не существует вовсе. И потому что реальность все ещё гложет его и останавливает от необдуманных поступков. Он говорит тихо и разочарованно:       – Но у нас все равно ничего не выйдет, потому что ты уедешь в свою любимую Канаду, и в том, что сейчас происходит нет никакого смысла.       Флоран смотрит совсем иным взглядом, впервые за все эти полтора дня Микеле видит у него этот взгляд. Не раздраженный и утомленный бессмысленностью их разговора, а совершенно мягкий. Влюбленный. Наполненный глупой надеждой. Микеле плавится под ним и уже готов наплевать на все остальное, когда Флоран решает добить его окончательно:        – Никогда не было повода сказать: ты очень милый без макияжа.       Микеле закатывает глаза и зарывается пальцами в волосы. У него не остается сил, чтобы бороться с этим всем. Его мозг плавится, и сам он тоже.       – Мы ужасны, – выдыхает он отчаянно. Все, что ему хочется – пролежать в постели в обнимку до самого часа рейса, словно никакого рейса не существует.       – Мы ужасны, потому что игнорируем факты, – Флоран берет его за обвитую ниткой руку, красная полоса составляет всего несколько витков, – и заставляем страдать близких людей.       – Мы заставляем их страдать прямо сейчас, – отвечает Микеле из последнего противоречивого желания бороться с реальностью, в которой он оказался. Его до сих пор поражает, как легко эта реальность дается Флорану. Может быть, он совсем не воспринимает её как что-то серьезное. Или как реальность.       – Тебя совсем это не волнует? – спрашивает Микеле в который раз. – Только давай без историй про выживание, пожалуйста.       Флоран слушается, но вместо ответа невежливо задает свой вопрос:       – Что ты думаешь об этом? – он обводит взглядом пространство, не указывая на что-то конкретное. Но Микеле его, естественно, понимает. У него разве что думать получается так себе, но выбирает он непробиваемую честность:       – Ужасно сожалею… и всё ещё хочу тебя поцеловать. От этого сожалею ещё больше.       Флоран совсем разочарованно закрывает глаза и стонет в пустоту:       – Где ты был три года назад, скажи, а?       Этот ответ Микеле устраивает частично: он честный и осторожно раскладывает всё по своим местам. Только от него больно.       – И что у нас, – горько и зло спрашивает он, – дружеский секс по праздникам?       – Пока и того нет, – вздыхает Флоран, не открывая глаз.       Проблема Микеле заключается в том, что он не понимает, на кого он злится. На себя за то, что игнорировал вещи, которые, видимо, существовали всегда, а теперь делать с ними что-то оказывается слишком поздно. На Флорана за то, что он этим вещам происходить позволяет, когда для них уже слишком поздно. На тех, из-за кого уже слишком поздно. Или на все сразу, потому что не понимает, где выход из этой ситуации. И существует ли он вообще.       – Но, может, и не надо ему быть, – продолжает Флоран также тихо с сомнением.       – Вот именно, – отвечает Микеле и, наконец, осознавая их неуместное ныне положение, перебирается на самый край дивана, забирается на подлокотник, потому что места свободного на диване больше нет, обнимает коленку и чувствует себя ужасно. Неприятное ощущение накрывает его, оставляя странный осадок разочарования, хотя всё так и должно было быть. Флоран поднимается и занимает место напротив, скрещивает ноги перед собой. Смотреть на него внезапно тяжело, так что Микеле и не смотрит.       – Ну что ж, дело сделано, – невпопад говорит Флоран, Микеле на него не смотрит, но понимает – речь про нитку. Он смотрит на руку и видит только один виток. Это, конечно, не то же самое, если бы она исчезла полностью, но уже лучшее, на что он может рассчитывать.       – И правда, – отвечает он также дежурно, словно на вопрос о погоде. Или о чем бы то ни было другом.       Так молча они и сидят, словно ничего не изменилось со вчерашнего вечера или сегодняшнего утра, только оно изменилось.       – И что дальше? – спрашивает Микеле через какое-то время тишины. Тупая надежда теплится в его разуме и ему самому смешно от того, насколько это бессмысленно.       – Плывем по течению, как и раньше? – предлагает Флоран. Кажется, что и ему самому этот вариант не нравится, как неуверенно и тускло он звучит в его исполнении. Он потерян не меньше – понимает Микеле внезапно. Не знает, что делать со всеми этими запоздалыми открытиями, которые теперь-то попросту никому не нужны. Не знает, какой вариант был бы правильнее, какой более взрослым. Просто бросить всё и начать с чистого листа – так по-детски, в самом деле, что Микеле и думать об этом смешно. Но еще можно, пока щеколда на двери не повернута обратно.       – А потом опять кризис?       – Не знаю, – на удивление честно отвечает Флоран. Кризисы ведь не его проблема, его они не преследовали все это время и, наверное, дальше преследовать тоже не будут. Это все Микеле: его проблемы – его решения. По крайней мере, так он и думает.       – Можно созваниваться и иногда пересекаться. Как нормальные люди, – говорит он свое предложение. Как нормальные люди – как раньше. Только знает, что как раньше уже не выйдет, "раньше" закончилось и ничего не связывает их, кроме буквально связывающей шерстяной нитки. Микеле видит её едва заметный кончик, исчезающий в пустоте.       – Не факт, что это поможет, – отвечает Флоран тусклым голосом. Он вздыхает, закрывает глаза, разворачивается, облокачиваясь на спинку дивана. Он устал от всего – к сожалению, Микеле с этим ничего сделать не может. Он был бы рад, если бы мог, если бы всё стало хорошо только от того, что он этого хотел. И не было бы никакой нитки, никакой недосказанности, недопонимания и проблем, которые бесконечно копились и продолжают копиться дальше, покрываясь слоем из новых и новых. Он был бы рад, если бы не создавал этих проблем. Своим существованием, например. Погрузившись в мысли, Микеле даже не замечает, как нитка начинает ползти вверх снова. Флоран отчего-то замечает, касается его запястья горячими чуть шершавыми пальцами, легко и обыденно, привычно, и говорит:       – Тебе надо прекратить себя постоянно накручивать.       – Как будто я могу это контролировать, – всерьез обижается Микеле и руку одергивает.       Нитка далеко не уходит, – на один оборот – но это уже выглядит так себе в перспективе неизвестности даты следующей встречи.       Флоран вздыхает совсем тяжело, смотрит на время в телефоне, вздыхает снова и поднимает решительный взгляд. Микеле совсем не хочется прыгать с ним в омут неизвестности, он уже прыгнул в него дважды, в целом, не так плохо, но хорошего пока тоже мало, но он слушает.       – Варианта у нас всего два: или плыть по течению и дальше, или что-то менять, – говорит Флоран на одном дыхании. Микеле кивает, обнимает себя руками только больше, сползает с подлокотника, зарывается в диван, словно надеется, что в нём выйдет утонуть, и отвечает саркастично:       – Что-то менять подразумевает, что я бросаю девушку, ты разводишься, и мы классно-весело-счастливо живем вместе, как в кино? Ни мне, ни тебе это явно не нужно. Тем более им.       – Значит, оставляем всё, как есть, – говорит Флоран. В его голосе маленькие нотки недовольства и разочарования. Микеле не знает, какой ответ он хотел бы получить. Он вообще ничего не знает и не хочет знать. Кроме желания свернуться под одеялом и не выходить оттуда до следующего солнечного дня. Отсутствие солнца его угнетает и делает состояние намного хуже.       – Чего ты хочешь? – вырывается у Микеле неосознанно, он сам пугается своей мысли, но продолжает ее. – На самом деле.       – Чтобы всё было нормально и не нужно было принимать никакие решения.       Да, думает Микеле, мы точно в одной лодке.       – Любое из решений не очень, – говорит он, коротко смотрит на Флорана и ловит задумчиво-согласный кивок. Последствия им неизвестны, неизвестность пугает и, тем более, когда она такая неустойчивая и призрачно-непонятная неизвестность. Сделай любой выбор, и кто-то будет страдать. Микеле страдать уже устал, и заставлять страдать других, тем более важных людей, он хочет меньше всего. Все варианты паршивые, ни в каком нет меньших зол.       – Давай бросим монетку, – говорит Флоран ни разу не серьезно. Это слышно в голосе – улыбающийся, но отчаянный тон. Микеле становится тошно лишь от того, что лично он – причина всей ситуации. Каждый чертов раз, и этот не исключение.       – Пока монетка летит, говорят, успеешь принять решение, – добавляет Флоран и смотрит выжидающе. Микеле всё вокруг кажется каким-то сюрреалистичным.       – Ты серьёзно?       Флоран кивает, но отвечает на более конкретный вопрос:       – Успеешь понять, какую сторону хочешь видеть, какую – нет.       Микеле спрашивает совсем не об этом. Доверять монетке свое будущее – последнее, что ему хочется, но соблазн снять с себя ответственность за принятие решения…       – Ладно.       Флоран достает монетку из кармана и уточняет про стороны. Обоюдно они решают, что орёл – за оставить все как есть, решка – за нырнуть в омут неизвестности. На фоне орла решка кажется несущественной, и эта маленькая мысль уже гложет Микеле заранее. Он выберет орла, он знает, что выберет его, несмотря на все свои слова, и действия, и попытки, и вообще всё. Он знает, что выберет орла. Но он отчаянно нуждается в стабильности, в понимании, в адекватном состоянии без необходимости постоянного контроля за красной сволочью. И в этой ситуации он не уверен, что орел – верный выбор.       Флоран монетку кидает, но в попытке поймать, промахивается, и она укатывается куда-то в сторону кухни. Недовольный взгляд в сторону траектории её падения выглядит забавно, Микеле не может не смеяться, и даже не планирует помогать ему в поисках. Он думает, что хочет видеть там орла, но в то же время знает, что расстроится, если и правда его увидит. Он знает, что не хочет видеть там решку, но в то же время надеется, что выпала именно она.       И еще он думает, что Флоран может сказать что угодно, когда найдет монетку, потому что Микеле её не увидит.       Когда Флоран монетку находит, ничего не говорит, просто кидает снова, и на этот раз ловит, но не успевает сказать ни слова, когда Микеле резко его прерывает, выпаливая:       – Я не хочу знать, что там.       Это его правильный ответ, полученный, пока монетка летела в воздухе, Флоран озвучивает его так неприятно резко:       – Ты не хочешь принимать решение.       – Видимо, так.       – Но его все равно придется принять, – отвечает Мот и протягивает ему ладонь с монеткой. Микеле не хочет смотреть, правда, но взглядом зацепиться успевает – на монетке красуется витиеватый рисунок и совсем нет чисел. Собственно, то, что он и хотел – орел.       Микеле ощущает себя обманутым жалкой монеткой, разбитым и разочарованным. Ему не нравится этот вариант.       – Что ты хотел видеть? – спрашивает он Флорана, причем с вызовом в голосе, отчего тот даже поднимает удивленно бровь, пока кладет монетку – орлом вверх – на подлокотник дивана рядом с Локонте.       – То, что и выпало.       Фраза больно колет в солнечном сплетении. Он даже не знает, насколько это правда, но склоняется к версии, что правда. Флоран всё оставил позади ещё несколько лет назад, ему, семейному человеку, такие потрясения ни к чему.       – Значит, так и решим, – говорит Микеле, ощущая, как неприятный ком сдавливает горло, мешая нормально произносить слова. Он уже сам себя не понимает. Флорана понимает отлично, а себя совершенно нет. Ему хочется, чтобы все закончилось, при этом закончилось хорошо, но гнетущее ощущение неправильности любого варианта не отпускает. Что бы они не выбрали – закончится не так, как нужно. Но как нужно – он не знает.       Флоран снова зарывается пальцами Микеле в волосы, как совсем недавно, треплет его по голове, словно собаку, но успокаивающе, и это глупое сравнение Локонте из головы выкидывает. Только в отчаяньи начинает подвывать точь-в-точь как в сравнении:       – Почему нет варианта, в котором никто не будет страдать?       – Потому что всегда кто-то страдает.       – Я не хочу, чтобы кто-то страдал. Вообще никто. Но так не получится.       – Не получится, – отвечает Флоран, продолжая поглаживания по голове, а затем Микеле словно обливают холодной водой, когда тот добавляет. – Я соврал.       – Что?       – Про монетку.       Микеле ловит короткое ощущение надежды, которое тут же заглушается сначала злобным голосом из подсознания, убеждающим, что надеяться на что-то такое бессмысленно, а потом и голосом разума, который говорит, что ещё неизвестно, о чем именно Флоран соврал. Сглатывая ком в горле, Микеле чувствует его взгляд и хрипло переспрашивает:       – Что именно?       Флоран не отвечает, по крайней мере словами. Он обхватывает Микеле за голову обеими руками, наклоняется и целует. Уже без пробных легких касаний, настойчиво толкается языком, Микеле несдержанно стонет и, на секунду оторвавшись, шепчет отчаянно прямо в губы с практически полным осознанием:       – Давай выберем решку. Только сегодня.       Чем вызывает совершенно непонятную и необъяснимую усмешку в ответ. На что Микеле даже хочет обидеться, но Флоран старательно от этих мыслей отвлекает, осторожно тянет вверх, одним практически намекающим движением, за которым Микеле следует без вопросов, поднимается на ноги, коротко заглядывает в глаза, чтобы понять, что именно в их ситуации подразумевает "решка". И насколько далеко Микеле (они оба) готов о решке задуматься. Флоран смотрит в ответ точно также – выжидающе, в его взгляде больше нежности, некая робость, остатки неуверенности и много неразрешенных вопросов, но при этом губы чуть изгибаются в улыбке и… в общем-то это всё, что Микеле в нём замечает, потому что никуда больше не успевает посмотреть. Да и просто смотреть ему надоедает, мысль, что как-нибудь само всё разрешится расплывается в голове успокаивающей мантрой, когда Микеле целует Флорана в который раз за день, потому что не может не целовать. Осознание не сильно меняет его жизненный уклад – просто Флоран, которого невозможно игнорировать, существует, и, в общем-то, всегда существовал… стоило обратить на него внимание раньше. Определенно стоило. На этот раз все пробные неловкие и осторожные попытки уже пройдены, и Микеле позволяет себе чуть больше: немного прикусить Флорана за нижнюю губу, услышать тихий вздох, порадоваться этой маленькой победе, притиснуться ближе, настойчиво подталкивая в сторону спальни. У него совсем нет плана, и даже думать о нем не хочется, всё, что занимает Микеле на данный момент – ощущения. Мягких губ, привкуса сигарет, который он отмечает просто как данность, языка, который проходится вдоль линии зубов, пока Микеле тщетно пытается отвоевать контроль в поцелуе обратно. Не то чтобы он сильно против контроля.       Но в спальню Флорана он заталкивает сам, и на постель опрокидывает его тоже, забирается сверху и на какое-то время замирает, потому что те самые мысли об отсутствии плана все же догоняют.       Микеле не особо представляет, что делать. Это сбивает настрой. Чуть-чуть.       Флоран, будто бы чувствуя его беспокойство, протягивает руку вперёд и касается его футболки на груди кончиками пальцев, ведет ниже легким движением, подцепляет нижний край, заныривает теплыми руками, уже касаясь смелее и основательнее, от касаний его рук голой кожи становится щекотно. И приятно. Удивительно, думает Микеле, как все получается медленно, неуверенно, и почему это так получается. Он видит желание в глазах Флорана и… в некоторой степени в других местах, но больше в эмоциях он прослеживает исследовательского интереса. Его собственные интерес и желание смешиваются с неопределенностью будущего, так что Микеле не знает, что делать. Ему хочется всего. Но что именно входит в "всего" он не знает.       И на такое количество экспериментов его точно не хватит. Ни сил, ни времени, но все же торопиться совершенно не хочется.       Флоран, пока Микеле предается размышлениям, успевает пробраться под футболкой выше. Руки у него на удивление теплые в такую холодную погоду. На улице пасмурно, что погружает комнату в легкий полумрак, а шторы на окне закрыты ещё с утра – это создает подходящую атмосферу, Микеле не знает, что он хочет видеть, а что нет, но, пока руки Флорана пробираются выше, а сам он неотрывно наблюдает за реакцией на свои действия, Локонте сходится к мысли, что видеть ему нравится больше. Затем Флоран проводит пальцами вдоль ребер, Микеле вздрагивает, касания всё ещё легкие и осторожные, словно оба они недостаточно уверены в том, что делают. Микеле наклоняется для очередного поцелуя, чтобы придать им обоим больше уверенности. Поцелуи – территория уже пройденная и привычная, это успокаивает легкую тревогу, поднимающуюся из глубины, что заставляет пальцы дрожать, а внутренности сворачиваться в пульсирующий комок. Что ещё недостаточно, но перекрывается возбуждением, предвосхищением и томительным ожиданием. Не теряя времени Микеле параллельно с поцелуем и изучением реакции на него, пытается смело и решительно стянуть футболку Флорана, его смешки смешанные с мычанием (или стонами) отдаются легкими вибрациями, от которых Микеле чувствует, как дрожь пробегает вдоль позвоночника, собираясь сначала в солнечном сплетении, а после спускается ниже, сворачиваясь клубком нарастающего возбуждения. Он задыхается от резко нахлынувших эмоций. Все, чего ему хочется, чтобы ничего не заканчивалось. Злосчастную футболку они стягивают с Флорана в четыре руки, не прекращая целоваться и посмеиваться в перерывах от собственной неуклюжести, и следом, не теряя время, прощаются и с футболкой Микеле тоже. Локонте снова замирает на мгновение, чтобы рассмотреть, наладиться, запомнить, запечатлеть. Флоран нагло этим пользуется, опрокидывая его на спину. Микеле удивленно и сдавленно охает, а после замолкает, потому что Флоран явно построил план своих действий в отличии от него самого. Микеле чувствует его губы на подбородке, закрывает глаза, целиком погружается в ощущения. Легкими касаниями губ Флоран проходится вниз вдоль шеи, а затем кусает кожу над ключицей, Микеле невольно тихо вскрикивает от неожиданности, запускает пальцы Моту в волосы и тянет наверх.       – Не кусайся, – говорит он назидательно, словно псу.       Флоран кивает, в его выражении лица мелькает маленькая грустинка, которую трудно трактовать, Микеле ловит его на этом и пользуется замешательством, чтобы вернуть себе контроль, перехватывает инициативу, прижимает Флорана спиной к постели, однако протестующим тот не выглядит совершенно, в его затуманенных глазах остается только влюбленное восхищение и молчаливое дозволение делать, что Микеле захочется.       Локонте им, конечно же, пользуется. Он начинает с того же – легких поцелуев, прикусывает мочку уха, целует поочередно щеки, подбородок, медленно опускается ниже вдоль груди, что странно и невероятно одновременно. Микеле понятия не имеет, что делать в постели с мужчиной, он пытается следовать привычному курсу, но то и дело разбивается о всякие тонкости. Он целует сосок, слегка прикусывает, получает в ответ тихий стон, и не чувствует никаких противоречий. Но как только спускается ниже, к животу, тревожные мысли становятся заметнее. Оба они пока не избавились от низа одежды, и пока всё может сойти за пародию на обыденность, но… Микеле не уверен, что он понимает, как всё должно двигаться дальше. И что он действительно на это готов. Ему нравится целовать, лизать и изучать Флорана, и нравится, что тот ему это делать позволяет, но это ощущается так же, как и всегда. Возбуждение постепенно становится больше, а редкие стоны и вздохи мотивируют Микеле, говорят, что всё он делает правильно. В какой-то момент он чувствует руку в своих волосах, и не слишком настойчивое подталкивание ниже.       Что вызывает у него резкое желание вывернуться из-под руки. Что он и делает.       Флоран выглядит удивлённо-напуганным, произносит первую фразу:       – Извини.       Микеле поспешно мотает головой, ощущая, как его лицо становится еще более красным от внезапного смущения, чем оно было до этого и могло бы быть в принципе, как оно становится горячим и по шее вниз ползет волна жара. Он думает, как же глупо бояться чего-то, что он сам, черт возьми, предложил, и, переборов свои навязчивые мысли тянется, чтобы наконец стянуть с них остатки одежды. На нижнем белье он снова останавливается и замирает.       А Флоран, также безропотно наблюдающий за ним снизу вверх, снова говорит:       – Нам не обязательно… если ты не хочешь.       Микеле качает головой, потому что не хочешь это очень сомнительное оправдание, когда, в общем-то, оба они остались почти без одежды, и скрывать желание уже нечем. И поздно. Да и незачем.       – Просто непривычно, – отвечает он и немного криво и неловко улыбается. Флоран тянет его вниз, коротко целует, и шепчет в ухо, отчего Микеле пробивает крупной дрожью:       – Позволь мне.       Он понятия не имеет, на что соглашается, но вовсе не думает сопротивляться, когда Флоран делает подсечку и опрокидывает его на спину, наваливается сверху, так что их возбужденные члены практически прижимаются друг к другу, и оба они синхронно стонут. Микеле в праведном ужасе от того, насколько это по-настоящему и того, насколько ему нравится быть ведомым. С девушками все театрально, даже если она будет сверху, это лишь потому что он сам позволяет ей это. Флоран обхватывает его за руки без спроса и вжимает запястья в подушку с такой силой, отчего Микеле вздрагивает и понимает, что он мог бы буквально заставить его. Что пугает, хотя он прекрасно понимает, что Флоран бы никогда себе подобного не позволил, но сама мысль... Он стонет в голос от одной этой мысли и осознания того, что хотел бы ощутить это чувство переданной ответственности, контроля над собой. И того, что Флоран внезапно готов ему это предоставить.       Микеле дрожит под его руками, чувствует, как внутренности скручиваются в один, черт возьми, радостно пищащий и предвкушающий комочек. Он напуган. Он в восторге.       Флоран тоже не теряет время, пока касается и целует, куда успевает достать, отпускает Локонте руки, отчего он внезапно чувствует себя неприятно брошенным, но затем Флоран коротко цепляет пальцами край оставшейся одежды, и поднимает выживающий взгляд. Микеле неосознанно дергается, заталкивает свои панические необоснованные реакции куда подальше, и кивает.       Ему невыносимо от мысли, что они бросят всё на полпути. Его собственные страхи скорее возбуждают своим существованием. Потому что он может просто отпустить себя и ничего не контролировать, пока ему позволяют.       Что Микеле и делает.       Флоран обхватывает его член одним довольно резким движением, вызывая протяжный стон, и улыбается ему. Эта улыбка – буквально последнее, что Микеле замечает, потому что дальше становится настолько не до этого, и ощущения поглощают его целиком, накатывают волной и накрывают, не давая отвлекаться ни на что.       Всё, на что его хватает – тихие полузадушенные стоны, которые вырываются из его горла помимо воли. И он тянет руку вниз, чтобы сделать что-нибудь, чувствует, как его члена касается что-то другое, секунду он и правда не понимает, удивленный этим фактом, рукой нащупывает оба члена и мокрые, скользкие пальцы Флорана. И всё кажется таким обыденно прекрасным, словно всегда должно было так быть. Больше ни о чем думать Микеле не может, слушает свое собственное дыхание, смешанное со стуком сердца в ушах, чувствует жар, исходящий от Флорана, практически вжавшего его в постель, как его дыхание щекочет ухо, и пытаться не сбиться с ритма движений, до тех пор, пока мир вокруг не разрывает на отдельные кусочки, вместе с судорогой и звоном в ушах, и он кончает. Может быть, даже они. Может быть, вместе. Микеле дезориентирован настолько, что понятия не имеет. Флоран падает сверху, не удержавшись на одной руке, Локонте сдавленно стонет и хрипит, придавленный к кровати.       Он чувствует мокрые капли, растекающиеся по его животу и думает совсем сумасшедшую идею – узнать, каково оно на вкус. Удерживает себя от попытки попробовать титаническими усилиями. Совершенно не испытывая отвращения. Ему просто хочется знать, что он упускает.       Потому что сил, чтобы узнать на практике у него не остается.       Как и времени, о котором он старается не думать.       Послеоргазменная нега отпускает слишком быстро, возвращая Микеле в реальность. В этой реальности он уверен, что ему понравилось, что он до сих пор не считает произошедшее ошибкой, только…       Некоторые мысли уже начинают пробиваться в его сознание, минуя барьер закрытого замка.       Вроде той, что будет дальше, ведь с этой проблемой они так и не разобрались.       Микеле толкает Флорана, не желающего сдвигаться, в бок, не сильно, просто намекающе. Он тяжелый, но не так чтобы уж очень. Не то чтобы Микеле и правда против, просто ему нравится дышать иногда. Флоран послушно скатывается. Неловкая тишина повисает в воздухе, заставляя обоих чувствовать себя не в своей тарелке.       В то же время Микеле вспоминает про нитку, вытягивает руку перед собой и убеждается в её отсутствии. Никаких признаков, словно и не было никогда. Он знает, что рано или поздно она вернется, и что продолжать плыть по течению дальше уже нельзя. Оборачивается на Флорана – тот лежит с закрытыми глазами и совсем не двигается. Какое-то время Микеле наблюдает, как поднимается и опускается его грудь при дыхании, зацепляется глазами за все эти неприятно засыхающие капли и потеки спермы – улики их измены. И резко поднимается, чтобы пойти в душ, по пути собирая домашнюю одежду, дабы не ходить по дому голышом. На это он ещё, пожалуй, точно не готов. Надежда, что после горячей воды станет лучше себя не оправдывает. Микеле приносит мокрое полотенце, просто так, из вежливости. Или понимания. Или… потому что ему хочется. Флоран продолжает не подавать признаков жизни, что очевидно намекает – умудрился уснуть. Микеле осторожно касается его влажным полотенцем и слишком переоценивает аккуратность и незаметность своих действий, потому что, очевидно, первое же прикосновение заставляет Флорана открыть глаза и немного слабо улыбнуться. Микеле улыбается ему так же, выходит скорее натянуто, но свою заботливую акцию продолжает, пока ненужных пятен не остается. Затем он смотрит на простыню и вздыхает, бессмысленно протирая и её тоже.       Вопрос "что дальше" продолжает висеть в воздухе. Закончив с попытками спасти свое постельное белье, Микеле бросает взгляд на часы с тумбочки – только приближается обед, и он не знает, что им делать всё оставшееся время до рейса.       Или как уместить всё, что он хотел бы сделать в оставшееся время до рейса.       – Ты как? – спрашивает Флоран тихо и хрипло, привлекая к себе внимание.       – Нормально, – кивает Микеле, откладывая полотенце на тумбочку. – А ты?       – Тоже.       Больше Флоран ничего не говорит, Микеле скатывает его на пол под возмущенные возгласы, словно рулетик, и забирает простыню, не желая оставлять никаких следов, потому что… ну, он же не знает, что дальше. В принципе, давно пора было постирать. Только… Ноэми всплывает в голове сама собой, думать о ней Микеле сейчас хочется в последнюю очередь. Он всё ещё ее любит. Правда, теперь не уверен, той ли самой любовью, которой должен. Пытаясь игнорировать совесть, он собирает к простыне и наволочки с пододеяльником, кидает во Флорана его одеждой и скрывается в ванной. Всё, что Микеле успевает сделать – затолкать кулек в машинку, прежде чем его накрывает, и он беспомощно сползает вдоль стенки на пол, зарывается пальцами в волосы и чувствует себя отвратительно жалко. Бессилие и неспособность принять решение накрывают его волной тоски, он осознает себя предателем, но ничего не может с этим сделать, потому что "как раньше" – невозможная ситуация, где они только что прошли точку невозврата. Осознанно. Слушает свои же жалкие всхлипы и ненавидит себя за это.       Отвлекает Микеле тихий голос у дверей в ванную:       – Может… мне уйти?       Резко вскинув голову на голос и, ощущая, как неприятно сжимается у него в груди от этой убитой интонации Флорана, он поспешно едва ли не выкрикивает:       – Нет!       И тут же сворачивается в кокон отчаянья снова, пугаясь своей реакции, обнимая свои же коленки, добавляет:       – Не нужно.       Флоран медленно заходит, словно приближается к раненому зверю, боится и заинтересован одновременно, хочет помочь, но не знает, как. В глазах Микеле он предстает с несколько размытыми слезами очертаниями, пока он не смаргивает соленые капли в очередной раз, одетый, но ещё не в ту одежду, в которой приехал, что позволяет сделать вывод – говорить об уходе он изначально не планировал. Флоран садится рядом, прижимаясь теплым плечом, но ничего больше не делает, и какое-то время они сидят, смотря на так и не включенную стиральную машинку напротив, словно в этом есть хоть какой-то смысл.       – Что нам делать? – спрашивает Микеле в отчаянии, но не получает никакого вразумительного ответа, кроме:       – А что ты хочешь?       Злость, которая просыпается в нём естественным образом, он старается сдерживать, но работает это так себе. Флоран его бесит своими вопросами уже в который раз, снова и снова он задает вопрос, вместо того, чтобы отвечать на него.       – А ты? – спрашивает Микеле тоже уже с явным раздражением. Не хватает только начать орать и размахивать руками, но пока он на той стадии, где агрессия проявляется в ненависти к себе, Флорану, ситуации, ее решениям и, в целом, ко всему только в мыслях.       Флоран вздыхает:       – Можем отложить этот вопрос на попозже?       "На попозже – это на когда?" хочется спросить Микеле, но он не спрашивает. Вместо этого бросает взгляд на отсутствующую нитку, которая вполне могла бы вернуться, учитывая, как сильно приглянулись ей его отрицательные эмоции, но не вернулась. Микеле знает, что вернется. Что всё снова развалится, пойдет по кругу, и к этой ситуации, к вопросу, к решению они будут возвращаться снова, и снова, и снова. Пока что-то не поменяется.       Он не знает, что именно.       У Флорана, естественно, тоже никаких намеков на злосчастные нити, всё кажется таким, каким должно быть. Обыденным. Микеле особо не думал об этом раньше, но теперь думает: в том кроется корень проблемы. В том, как они каждый раз решали, что следующего раза не будет, обойдется, может, пройдёт и прочий ненадежный бред, который ни разу не сработал.       Предпочитая забить на всё, Микеле поднимается и таки доводит дело начатое до конца – запускает машинку, снарядив ее всем необходимым, и выходит из ванной. Где-то на половине задачи Флоран поднимается тоже, чтобы не мешаться, Микеле стоически его игнорирует, словно никакого Мота не существует вовсе. Этим тупым желанием его одаривают накатившие безысходность и отчаянье, смешиваясь с осознанием того, что игнорированием проблему не решить, но он хочет. Хочет, чтобы проблема испарилась сама собой. Как хотел всё чертовы разы до этого, и ни разу не сработало.       Еще Микеле хочет проснуться. Как от затянувшегося реалистичного кошмара. Просто открыть глаза и осознать, какой это неадекватный сон. Он ловит взглядом время на часах на кухне и осознает неприятную мысль, что приходит ему в голову мгновенно, диаметрально противоположную той, что приходила с утра: ему хочется, чтобы день поскорее закончился, чтобы не пришлось терпеть это неуютное непонимание. Он остается на кухне просто так, без повода, дождь за окном успел закончиться, но светлее не стало, что только делает хуже. Флоран медленно втекает на кухню следом за ним, и оба молчат, иногда переглядываясь из разных углов помещения в ожидании того самого чего-то, что всё изменит.       – Наверное, я лучше пойду, – говорит Флоран снова. Также неуверенно, как в первый раз, отчего не сложно сделать вывод, что он не хочет этого в самом деле.       Но Микеле не знает, чего хочет он сам, так что на этот раз не отвечает. От мысли, что ничего не поменяется, на душе кошки дерут, становится совсем гадко, но это чувство кажется одновременно и платой за то, что случилось. И отличной почвой для культивации страданий.       Из кухни Микеле слушает, как жужжат замки рюкзака, одновременно хочет Флорана остановить, и останавливает от этих мыслей сам себя же.       В игру с судьбой они сыграли – выпал орел. Осталось только ей следовать.       Когда звуки прекращаются, Микеле осторожно выглядывает из кухни, часть его надеется застать Флорана, говорящего, что он передумал или пошутил, другая часть смеется над неадекватными мыслями.       Ещё о себе напоминает третья часть, но не слишком сильно.       Третья часть хочет остановить Флорана сама, но…       Микеле застает его у своего маленького дивана, в той одежде, в которой он и прилетел вчера, замершего в ожидании последнего, финального вердикта.       В мире выпавшего орла Микеле должен сказать ему дежурное прощание или, быть может, проводить в аэропорт. Просто и по-дружески, почему нет.       В мире реальном, в самом деле, ещё не повернут замок на двери.       – Может, прогуляемся? – спрашивает Микеле. Робко и неуверенно. Самому смешно от того, насколько. Флоран медленно заторможено моргает, брови его слегка ползут вверх и он говорит:       – Там же мокро.       – И ладно, – пожимает плечами Микеле, ощущая странную внутреннюю дрожь. Выйти из дома – повернуть замок, который он сам себе обозначил барьером, выйти из дома вместе с Мотом – распространить решку на реальность за пределами этого барьера. Он не знает, чего хочет, слова сами выбираются из него в обход сознания и логического осмысления.       – Только сначала надо будет подождать, когда закончится стирка.       Словно они какая-то семейная пара, которая решила на старости лет выйти из дома.       Удивительно, Флоран соглашается, нервно оглядывается по сторонам, пока ждет, словно квартиру впервые видит, молчит, потому что не знает, что говорить и иногда неловко кивает на вопросы. Микеле тоже вопросов не задает, минут пятнадцать он сверлит таймер на машинке, потому что не может придумать ничего другого, чем себя занять, а потом идет собираться, осознавая на половине пути, что слишком увлечен выбором одежды. Удивительно, Микеле не стоит большого труда и психического напряжения повернуть тот самый замок на двери. Удивительно, парижские улочки хороши и покрытые лужами. Удивительно, но даже без понимания чего-то, что должно бы ответить на вопросы, Микеле думает, что не все так плохо. И время уходит стремительно быстро за изучением уже изученных улиц, и обнаружением уже обнаруженных парков, и посещением уже посещенных кафе, что выглядят также, но чуть-чуть иначе.       Время улетает само собой в никуда на вещи, которые были обыденными и привычными когда-то давно. Которых так не хватало сейчас.       И где-то ближе к концу этого пути, пока к Флорану едет такси, Микеле принимает решение, которое, впрочем, не решает ничего. Он говорит:       – Давай хотя бы поддерживать контакт и посмотрим, что будет.       Флоран кивает, ловит его взгляд и ничего не говорит, неловко улыбается, а после и вовсе посмеивается. Микеле улыбается следом на автомате. Просто потому что не может не после всех сегодняшних открытий. Они говорят о какой-то незначительной ерунде, вроде мигающих ламп на вывеске напротив, пока такси не приезжает. Обнимая Флорана на прощанье, Микеле думает, что, может быть, в кой-то веке теперь у него будет всё хорошо.