***
После, не привыкший к холоду, организм долго болел. Его даже перевезли в лучший госпиталь Петербурга. Как и следовало ожидать, в академию он уже не вернулся. Жил, учился в другом месте, но недолго. Не прошло и полугода, как обстановка на войне, наконец, изменилась, и юного аманата вынуждены были вернуть обратно, на родину. После того случая он больше не видел своего Рыжика. И уверен был, что никогда не увидит. А вернувшись домой, со временем и вспоминать почти перестал. Но судьба — вещь непредсказуемая, порой жестокая, а порой неоправданно щедрая. Спустя десятилетие этот самый Рыжик объявился на пороге его кабинета, переворачивая всю размеренную, привычную жизнь вверх тормашками. Даруя, наконец, второй шанс, и пробуждая ото сна все его петербургские надежды.3. Петербургские надежды
30 декабря 2022 г. в 16:00
Примечания:
Дыхание — Sirotkin
10 лет назад
Настенные часы, мерно покачивая маятником, громко тикали, разрезая тишину, царившую в учебном классе. Профессор преклонных лет мирно посапывал за своим столом. А у самого окна, среди многочисленных пустующих парт сидел юноша лет шестнадцати, Темные, короткие волосы и глубокие карие глаза.
Он, подпирая щеку кулаком, невесело сверлил взглядом раскрытый задачник по физике. Глядел то на задачку, то на формулу, то на безмятежно дремлющего педагога.
Будь на его месте кто-нибудь другой, менее упертый, вероятнее всего, оставил бы это дело, порадовался выдавшемуся перерыву в занятиях, но не он. Он дотошно марал бумагу, подступаясь то так, то эдак, впрочем, безрезультатно. Ну не любил он эту физику всем сердцем. Просто терпеть не мог. Но упорный характер всегда брал свое.
Языки, географию, историю уважал, русскую литературу и все, с ней связанное, всем сердцем обожал. Химия — еще куда не шло с ее наглядными опытами. С философией смирился, наука наук же. Астрономия, биология занятно, но равнодушно. Арифметика так же. Но физика... Чего ради люди выдумали эту науку и за какие прегрешения вздумали обучать его?
Ну зачем ему, гордому наследнику Адыгеи, знать все эти формулы?
Он только и делает, что учится. Скоро такой умный станет, что голова лопнет. Русский за все годы пребывания в стенах академии уж лучше родного знает. Но это во многом потому что на адыгском поговорить было просто не с кем. Здесь, в Петербурге, он даже имени собственного не слышал. Правда, об этом попросил сам. Надоело слушать, как глупо и несуразно поголовно все преподаватели выговаривают его имя, и, уже неплохо зная русский, подобрал себе созвучное и приглянувшееся — Олег. Преподавательский состав тут же с облегчением подхватил, и только так и стали называть.
Естественно, не был он простым учеником. Он был аманатом, заложником политических игр. Отец, верховный пшех Адыгеи был вынужден отдать его за снятие осады с одной из важнейших крепостей, за сохранение сотен жизней своих подданых. Обещал, что ненадолго, обещал, что скоро расклад изменится и он вернет его на родину.
Но правда в том, что торчал юноша в Петербурге, в Александровской академии, уже шестой год. Причем совершенно безвылазно. Внутренний парк, закрытый от других учеников верхний этаж северного крыла, библиотека и вид на шумную улицу — вот и все его владения. Ребенка бескрайних степей, могучих гор и свободного неба засадили в клетку.
Вероятнее всего, хотели вырастить верным подданным империи, чтоб, вернувшись на родину и взяв бразды правления на себя, юноша повиновался и прислушивался к мнению державы, что его взрастила. Но волка псом не воспитаешь. Он всегда понимал, кто свой, а кто чужой. Понимал, как бы хорошо к нему здесь не относились, — он пленник, пешка на шахматной доске.
Пусть язык в памяти постепенно стирался, но вот о родных местах, близких людях, о доме ни на секунду не забывал.
Нет. В академии не было плохо. Но не тосковать не выходило. Хотелось к отцу, к бабушке, хоть глазком поглядеть на родные горы или запрыгнуть в седло и, припустив коня, помчаться к далекому горизонту, пока ветер свистит в ушах, а грудь распирает от чувства необъятности всего сущего, от ощущения свободы. Не то что здесь, в четырех стенах. Дышать нечем.
Его не держали как пленника, но запретов и ограничений более чем хватало. Нельзя покидать стены академии без величайшего дозволения самого императора, а дозволяли ему ровным счетом ни разу. Нельзя выходить из отведенного ему крыла без сопровождения. Нельзя посещать общие территории библиотеки и парка, если в них присутствовали посторонние, не посвященные в тайну его нахождения здесь. А посвящённых было до смешного мало: сам император, некоторые его приближенные, куратор, отчитывающийся о его прибывании в академии, гвардейцы охраны, что неотлучно посменно дежурили неподалеку, директор и преподаватели. Другие обитатели этих стен и не догадывались о его существовании.
Тоскливо, ничего не сказать. Ну, раз уж он застрял здесь, почему бы и не провести время с пользой для себя, набираясь ума. Да и во всем ведь можно найти что-то хорошее.
Он вот нашел. Кое-кого.
При Александровской академии наук, где и проходило его условное заключение, существовал лицей для отпрысков именитых дворянских фамилий. Каждый день по нескольку раз эти лицеисты гурьбой высыпали в парк, прилегающий к зданию. А там, в парке красивые пышные клены, что осенью окрашивались в невероятные цвета, там фонари, что зажигал фонарщик по вечерам, там пруд, в котором по весне объявлялись утки, сколько дворник не пытался прогнать их — не мог, и там скамейка прямо под окнами того класса, где обычно проходили все его занятия. А на скамейку частенько с книгой приходил он. Рыжик.
Рыжиком Олег мысленно называл паренька, приблизительно его лет, как можно было догадаться за рыжие, как осенние, листья волосы. Худющий такой, словно его не кормят. И, насколько можно судить из мутного окна и десятка метров, постоянно разделявших их, очень красивый. Такой, что взгляд оторвать невозможно.
Вот и сейчас. Прикрыв задачник по физике и пообещав себе, что обязательно вернется к нему, но потом, когда профессор соизволит проснуться, отодвинул его в сторону и повернулся к окну, счастливо расплываясь по подоконнику и подпирая лицо руками.
Снежинки кружились воздухе, кучками скапливаясь на голых кленовых ветвях. Снег выпал совсем недавно, не больше недели назад. Только начало ноября, а на лужайках, до этого красующихся нарядными листьями уже белым бело, даже прудик льдом затянуло.
Вот к чему, а к Петербургской погоде он привыкнуть никак не мог. Усыпанное облаками небо, сырость и жуткий холод девять месяцев в году. Не сравнить с теплыми ясными горами Кавказа.
Рыжик, впрочем, приходил почитать в одиночестве в любую сносную погоду. Видать и ему в четырех стенах тесно или в общих комнатах слишком шумно.
Отложив книгу себе на колени, рыжик подышал на руки, растирая продрогшие пальцы. И, заправив лезущие в глаза волосы, вновь вернулся к книге, кутаясь в высокий ворот ученической шинели.
Он не знал о нем практически ничего. А хотелось знать абсолютно все. А как его зовут? А какой у него голос? Цвет глаз? Какие предметы ему нравятся? Какое любимое время года? О чем мечтает? Почему чаще всего сидит один? Почему людям всегда предпочитает книжки?
Кажется, именно из-за рыжика Олег полюбил чтение. Вернее, из-за внутреннего бессознательного желания быть ближе, иметь с ним хоть что-то общее. Ну а со временем читать много и взахлеб превратилось в привычку.
Рыжик был не единственной, но самой главной и трепетной радостью за все его пребывание в Петербурге.
Он словно солнце: прикоснуться, заговорить не выйдет никак, но от того, что оно показывается на небосклоне, теплее, светлее и на душе цветы расцветают.
Само собой, он не мог не представлять: а окажись он прямо напротив него, что бы сказал? «Ты очень красивый»? — Бессмысленно, он наверняка и без него прекрасно это знает. «Я уже давно гляжу на тебя из окна и очень хочу познакомиться»? — Странно, кому понравится, чтоб за ним наблюдали со стороны, а потом ещё и со знакомствами навязывались. Просто так получается, что он со своей скамейкой и своей книжкой как раз напротив окон садится. Ну а как на него не глядеть? Наверное, правильнее всего будет подойти и сказать:«Здравствуй». Хотя в общем-то не важно, что говорить, ведь гораздо интереснее послушать его, узнать, какой он.
А еще порой Олег представлял, как мог бы сидеть там, с ним, на лавочке. Рыжик бы читал вслух, а он бы слушал его наверняка чарующий голос и любовался. А сидели бы так близко, почти касаясь плечами, вот это было бы счастье, хотя... А вдруг бы он позволил взять себя за руку или даже поцеловать, хоть в щеку. Если бы позволил, вот тогда бы он точно умер на месте от счастья. Но это только пустые мечты да несбыточные надежды. Может он Рыжику вовсе не понравится. Глупо, конечно, влюбляться так, да еще и в того, с кем и словом не обмолвился, и вряд ли получится когда-либо. Но сердцу не прикажешь.
Настенные часы, вырывая из грез, боем объявили о начале нового часа. Старый профессор только, похрапывая, перевернулся на другой бок. На морщинистой щеке показался синеватый след от физической формулы. Юноша смешливо фыркнул. Вот удивится, как себя в зеркале увидит. А нечего спать ложиться на собственных записях.
Вернув взгляд к окну, увидел перемену.
Стайка лицеистов, что до этого перекидывалась снежками в дальней стороне парка, подбежала к лавочке: веселые, громкие, все в снегу.
Рыжик их настроя не разделял. Задрав нос и скрестив руки на груди, казалось, делал им замечания.
Как вдруг один, что стоял чуть позади, выхватил из его руки книжку.
Он подскочил, возмущенно сжимая кулаки и наверняка вскрикивая что-то. Но книжный воришка тут же швырнул ее другому и дальше из рук в руки. Так перебрасываясь, они весело удирали прочь. Но поняв, что тот бегать за ними не намерен, остановились недалеко от пруда и, выстроившись кругом, продолжили свою забаву.
Рыжик, рассерженный, подошел, обижено скрещивая руки на груди, и продолжал возмущаться и требовать вернуть свое.
Но куда там, ребята развеселились не на шутку. Так просто не отдадут. Как вдруг один отвлекся и пропустил предназначенный ему бросок. Книжка пролетела ему за спину, приземляясь на лед, и по гладкой поверхности прокатилась дальше. Отлетела она прилично, шагов на пять от берега, почти в центр прудика. Палкой никак не достанешь.
Разразившееся веселье быстро прекратилось. Видимо, учитель показался на крыльце, объявляя о конце перерыва и призывая сорванцов вернуться к занятиям. Лицеисты веселой гурьбой устремились в здание.
В парке остался один Рыжик. Он стоял, понуро глядя в сторону одиноко лежащей на льду книги.
Олег рассержено выдохнул, заставляя себя разжать кулаки впервые с начала этой сцены. Вот будь он там...
Ну почему ему не позволят учится со всеми? Что в этом плохого?! Ведь тогда бы он мог просто подойти к нему и сказать и «здравствуй», и что он очень красивый, и что ужасно давно мечтал с ним заговорить, и многое, многое другое. И тогда к рыжику и близко никто с дурными намерениями подойти бы не посмел. Тогда бы он сидел вместе с ним на лавочке, отогревая его замерзшие руки, читая книжки. Тогда обоим бы не было так одиноко.
Рыжик, оглянувшись на вход здания, тряхнул головой и уверенно зашагал в сторону пруда.
По спине пробежал холодок. Что-то внутри заколотилось неприятным предчувствием.
Нет. Нет! Не ходи! Только не ходи на лёд! Мысленно паниковал он, глядя на происходящее, прилипнув к стеклу. Ну что он, совсем глупый, не понимает? Зря что ли столько книжек читает? Да даже дети малые знают, что недели недостаточно, чтоб лед на воде схватился, чтоб выдержать одного бедового рыжика и его злополучную книжку.
Но куда там. Рыжий по покатому склону спустился к кромке и аккуратно ступил на лёд, примеряясь, и, устояв, сделал еще шаг.
Нет. Все. Он больше не может на это смотреть. Добром это не кончится, явно!
Профессора будить — долго, человек пожилой, пока раскачается, поймет, что вокруг происходит, беда уже случится. Потому, подорвавшись с места, подбежал к выходу из класса. В коридоре всегда дежурили гвардейцы, приставленные сторожить его. Уж они-то быстро сообразят, помогут.
Выглянул, огляделся — никого.
Всегда, как не посмотри, они на посту, и муха мимо не пролетит. А сейчас, когда это впервые в жизни просто необходимо, — их нет. Пересменка, или просто отошли на пару минут, пока идет занятие.
Юноша, зло рыкнув, выбежал в коридор, устремляясь к лестнице. Что ж, прекрасно, в таком случае он сам пойдет и остановит его. Да, после охрана, надзиратели, преподаватели, да и наверняка сам император узнают, что пленник сбегал из-под надзора, и наверняка затянут гайки. Но это сейчас совершенно не важно.
Перескакивая ступеньки, сбежал на первый этаж. Тоже никого. «Да что за чертовщина?!» — думал он, толкая тяжелые двери и выскакивая на крыльцо в одном ученическом мундире.
Холодный воздух ударил в лицо, ступеньки, устланные мокрым снегом, под ногами скользили. Олег устремил взгляд в парк, к располагавшемуся в его глубине пруду.
Нету. Рыжей макушки нету. Передумал? Ушел? Хорошо бы, но сердце тревожно колотилось. Проморгавшись, наконец, с непривычки от слепящего глаза снега пригляделся и увидел посредине темную широкую полынью.
Внутри все оборвалось. Не сдержавшись, выругался на своем языке. Сорвался с места и со всех ног бросился туда. В висках стучал пульс, легкие обжигало холодным воздухом, а открытую кожу жгло морозным ветром.
Пока бежал, видел пару раз, как над поверхностью воды показывается голова и снова уходит под воду. Что же он за лед цепляться не пытается?! Испугался? Запаниковал? Плавать не умеет или шинель тяжелая на дно тащит? Утонет же.
Плавать Олег умел, по крайней мере, помнил, как в детстве плавал. Но что-то подсказывало, что заледенелый пруд — это не то же самое, что теплое черное море.
Достигнув берега, уж не увидел ни единого знака пребывания тут рыжика кроме разломанного льда и тёмной и ровной водной глади. Если подумать, не гляди Олег в окно, не заметь, что тот удумал выйти на тонкий лед, — никогда бы больше его не увидел. А в лицее еще долго гадали бы, выясняли, куда исчез ученик, пока не догадались бы проверить дно пруда. Разгоняя весь этот ужас из головы, сбежал вниз по уступке. Все будет хорошо. Он его вытащит, чего бы это не стоило.
Не раздумывая, Олег выбежал на трещащий под ногами лед и, проскочив еще шаг, два, три, провалился. Сердце ухнуло в пятки.
Тело пронзило сотнями ледяных иголок. На секунду и сам растерялся, судорожно цепляясь за ломающийся лед, но быстро взял себя в руки. Набрал в лёгкие воздуха и нырнул. Голову как ледяными тисками сдавило.
Пруд оказался неглубоким. Метра два или чуть больше. Глаз он не открывал, все равно темно, ничего не увидит. Только водил руками и быстро, чтоб совсем не околеть, греб туда, где, как ему казалось, в последний раз видел его.
Вдруг рукой наткнулся на что-то. Ткань. Рукав шинели! Нашел. Ухватившись, притянул к себе, перехватывая поперек груди, и погреб изо всех сил к поверхности.
Вынырнув, жадно вдохнул воздуха. Так холодно, что больно. Сковывает, на дно тянет. Страшно, но Рыжика отпустить страшнее. Вцепился мертвой хваткой в него безвольного, пожалуйстатолькоживого, щекой прижимаясь к его мокрой холодной макушке.
Греб свободной рукой к кромке. Но лёд все ломался и ломался. Тонкий, как стекло, и как до этого так долго выдерживал.
Силы оставляли, но упрямство — нет. Стискивая зубы и часто дыша носом, старался держаться над водой. Чуть-чуть. Еще чуть-чуть. Надо будет, весь лед переломает, но доберется до берега. Выплывет сам и его вытащит, и никак иначе.
Наконец вблизи берега лед оказался толще. Олег, подтянувшись, перекатился на скользкую поверхность, под руки вытягивая виновника зимнего заплыва за собой. Не останавливаясь, пополз дальше. И только почувствовав под ногами твердую землю, свалился на снег.
Негнущимися от холода, красными пальцами раздирал пуговицы тяжёлых, наверняка, душащих Рыжика шинели и мундира. Трясло не то от холода, не то от переживаний.
Красивый-то какой, вблизи даже лучше, чем он себе представлял. Мелькали глупые несуразные мысли на краю сознания, поддерживая в нем остатки рассудка. Бледный, веснушек и не сосчитать, брови необычной формы, глаза со светлыми ресничками были умиротворенно сомкнуты, губы синеватые от холода.
Но он не дышит.
Олег, нависая, панически потряс его за плечи. Ничего. Повернул на бок, стукнул по спине разок. Тоже ничего.
От досады ком горлу подступил. Утратив волю, уткнулся лбом в его плечо, хрипя зло: «Нет. Ну нет! Неужто опоздал?!» От холода уже ничего не чувствовал, только жгучую горечь в груди.
Ну что делают, когда человек не дышит? Это же не сказка, от поцелуя не очнется!
Как вдруг жаром обдало от того, что каким-то чудом всплыло в памяти.
Совсем недавно один из профессоров целый урок нудел про загнивание нравственных ценностей во Франции и в качестве примера приводил случай из французской академии наук. Как лет сто назад один из ученых на полном серьезе презентовал ужасно вульгарный способ оказания помощи утопающему. Словно, зажав нос и выдохнув в рот, можно привести человека в чувства и вернуть ему дыхание.
Да, профессор говорил пренебрежительно, с целью высмеять, а Олег запомнил лишь потому, что сильно удивился, прикинув, что врачам придётся, считай, целоваться с незнакомыми и не всегда приятными людьми.
Но тут-то совершенно другой случай! Вернее, тот, что надо. То есть попробовать надо. Он за любую ниточку готов цепляться, лишь бы с Рыжиком все было хорошо.
Немедля зажимая усыпанный веснушками острый носик, прижался губами к его еле теплым и выдохнул.
Голубые чуть красноватые глаза тут же распахнулись. Рыжик, переворачиваясь на бок, зашелся в кашле, начав отплевываться от воды. И дышать!
А Олег облегчённо выдохнул и обессиленно откинулся на снег возле него.
Переполошённый пульс, колотящийся до этого в ушах, унимался. Постепенно к нему возвращались звуки. Слышал, как где-то в далеке раздаются крики, хлопают двери. Ну вот, когда уже не надо, все проснулись. Ох и переполох будет в академии. Мало того, что ученик чуть не утонул. Так и спас его скрываемый ото всех государственный заложник. Ничего, пускай пошевелятся и впредь за Рыжиком будут приглядывать внимательнее. Такого бедового оставлять одного нельзя.
От холода потряхивало, зуб на зуб не попадал. А из-за мокрой одежды делалось ещё холоднее. Но это сейчас совершенно неважно.
Сейчас сердце грело, что с его ненаглядным рыжиком все в порядке, а щеки огнём горели от того, что произошедшее можно считать за бесцеремонный, не особо желанный со стороны утопающего, но эффективный в приведении его в чувства, какой-никакой, но их первый поцелуй.
Перестав бездумно пялиться в серое низкое небо, изрезанное голыми кленовыми ветвями, Олег повернулся к нему. Хоть поглядеть напоследок ещё разок. Вот так вблизи. А то ведь запрут на семь замков после всего этого.
Юноша надрывно кашлял, хватаясь руками за снег. Олег, трепетно затаив дыхание, потянулся к нему, успокаивающе гладя по плечу. Тогда тот, тяжело дыша в перерыве между приступами кашля, поднял на него мутные глаза.
Олег, счастливо улыбаясь, прошептал одними губами «здравствуй». С грустной нежностью понимая: главное, что живой, а уж что будет дальше, встретятся ли они снова — не важно.
Шаги, голоса становились все отчетливее и уже через мгновение его под руки подхватили, сдергивая со снежного настила, и, кутая в офицерскую шинель, повели к зданию.
Тащили быстро, чтоб никому не попался на глаза. Но, вывернувшись перед тем, как нырнуть в тепло, увидел, что и Рыжика уже окружили люди. Хорошо, значит не пропадет без него.