Лучше дома своего нет на свете ничего.

— Нет, ну это сюрреализм какой-то… — остановившись на середине во время прочтения и проверки очередного сочинения, воскликнул Александр. Сонно что-то дополнительно проворчав, зачем-то слегка взъерошив свои тёмно-русые волосы да устало откинувшись на спинку своего довольно удобного и несомненно уютного кресла, мужчина вновь оглядел своим янтарным взором приличного размера стопку с тетрадями, которые ему ещё только предстоит проверить. Брагинский тихо выругался, а время между тем близилось к первому часу ночи. Сидеть на кухне за проверкой домашних, классных и контрольных работ с сочинениями на пару было уже какой-то профессиональной традицией для обоих жителей этой не шибко размашистой по метражу квартиры. Сидевший рядом с русским и увлёкшийся проверкой контрольных работ Гюнтер невольно вздрогнул в ответ на довольно громкое возмущение своего «близкого коллеги.» Байльшмидт заинтересованно спрашивает, подавив желание протяжно зевнуть: — Сочинения по литературе проверяешь? — спросил, а сам, не дожидаясь ответа, встал из-за стола, намереваясь вскипятить чайник, дабы дополнить и без того не малую дозу кофеина в своём организме очередной. Светловолосый мужчина, сдавшись и потому зевая, окинул беглым взглядом своих голубых глаз кухонные шкафчики и закипающий электрический чайник. Сполоснув две кружки — свою белую с каким-то серым котом на рисунке и Сашину красную, с надписью «на словах ты Лев Толстой, а на деле…» — от остатков старого и уже давно остывшего напитка, немец засыпал в обе примерно одинаковое количество растворимого кофе — полторы чайные ложки — и уже разнящееся количество сахара — себе две, а русскому три чайные ложки. К тому времени как Гюнтер закончил свои сонные манипуляции с банкой кофе, сахарницей и двумя кружками, чайник «щёлкнул», выключаясь — очевидно, что закипел. — Ага, проверяю. Задал девятому классу три темы по «Герою нашего времени» на выбор для написания работы. Надо ж как-то оценки этим мамкиным умникам ставить? И решил я чутка философски подойти к работе, в кой-то веки. Третья тема буквально подразумевает рассмотрение личности Печорина с разных плоскостей. И что ж ты думаешь? — прервав собственную удивительно экспрессивную речь для человека не высыпающегося систематически, Брагинский обратился к своему личному технарю-математику не лишённому понимания всяких там «гуманитарных штук.» — Все с одного сайта списали, ничего не исправляя? — невольно улыбнувшись, предположил немец, поставив напротив сидящего Александра его кружку с горячим напитком, а свою же рядом со своим местом, вновь усаживаясь за стол. — Если бы! В девятом «В» девочек гораздо больше, чем пацанов. И вот уже которая из тетрадей содержит в себе не сочинение с анализом личности вымышленного мужика, а какую-то нездоровую оправдательную оду для этого, повторюсь, выдуманного мудилы, чьи неприглядные черты характера Лермонтов с себя писал. Буквально. — устало потерев переносицу, мужчина хмыкнул и отпил чутка горяченького кофе, который, в сущности, даже не бодрил вовсе и нёс в себе чисто символический характер. — Знаешь, niedlich, я, почему-то, не сильно удивлён этому. Девушки в таком возрасте любят оправдывать харизматичных личностей, которые им нравятся, пускай даже эти личности вымышленные, как ты говоришь… Боже, мы ж с тобой сейчас звучим, как два ворчливых деда-философа на пенсии. — слегка ухмыльнулся своему же умозаключению Байльшмидт. — А я тем более не удивлён, просто слегка разочарован. Или не совсем «слегка»… Значит, делаю простой вывод — некоторые пигалицы любят оправдывать мудаков. Вот попадись мне ещё хоть одно сочинение такого плана и толка — умышленно оценки снижать буду за нераскрытие темы. — очевидно, что русский шутил про снижение оценок из-за личного субъективного возмущения. А может и не шутил, кто ж разберёт его тёмную преподавательскую душонку? — Сашенька, да ты ж литературный диктатор и цензор. Будь чуть снисходительнее. — стараясь унять своё явное желание посмеяться, немец принялся за свой уже чуть остывший кофе. По существу говоря, прошло около двадцати минут с начала их беседы, однако обоим мужчинам казалось, будто время перевалило уже за два, а то и три часа ночи. Осенний ветер гудел за окном их квартиры, располагающейся на пятом этаже типовой Смоленской «хрущёвки», да сбивал шибко слабо цепляющуюся за ветви деревьев листву. Казалось бы, сил на лишние разговоры не осталось ни у первого ни у второго обитателя сей «коморки Раскольникова», однако ж от чего-то заинтересовавшись как же у его немца обстоят дела с его работой, Брагинский спрашивает: — А у тебя что? Контрольная или самостоятельная? Гюнтер вновь отвлёкся от дела, подняв свой удивлённый взор от тетради с работой, претендующей на оценку не выше тройки, и, посмотрев внимательно русскому в глаза. Александр вновь про себя отметил, что сонный и уставший Байльшмидт выглядит до того по-домашнему трогательно, что у Брагинского иной раз при взгляде на него что-то трепетно сжималось в районе левого лёгкого. Но вслух и при свидетелях сей ворчливый по натуре своей человек никогда бы в этом не сознался. Никогда и никому, кроме, разве что, самого немца. Гюнтер с неожиданной оживлённостью отвечает: — Контрольная, Саш. По алгебре. Решил дать своему восьмому классу парочку простецких уравнений с корнями. И что ж вышло? — в его голосе сквозило едва ощутимое отчаяние, от чего и русский начал невольно сочувствовать своему благоверному. — Большая часть класса её завалила, правильно? — осторожным тоном интересуется мужчина. — Дорогой мой, ты, как и всегда удивительно догадлив. Из двадцати пяти человек десять не справились, пять написали на твёрдое три, а оставшиеся десять человек пополам — пять «четвёрок» и пять «пятёрок». Понимаешь? Десятеро завалили, даже списать ни у кого не потрудились! — вздох — Нет, ну я ж и корни специально подобрал удобные, для «красивого» результата уравнений. Но мне никогда не могло прийти в голову, что дети в восьмом классе не знают, сколько будет корень из тридцати шести… — И что ж пишут вместо шести? — сдерживая некую ироническую улыбку, чтобы не обидеть и так уж очень огорчённого немца, произносит он. — Девять. Девять, Сашенька. Де-вя-ть… Я уже начинаю терять веру в человечество. Такими темпами мне придётся заставлять их учить таблицу умножения, потому что дальше у нас по программе вещи гораздо более сложные, чем то, на что я их натаскиваю сейчас этими контрольными и проверочными! — Гюнтер выпивает остатки содержимого своей кружки залпом и вновь беспокойно оглядывается на тетради, непроверенных из которых, к слову, стало гораздо меньше. Александр вздохнул, умозаключая: — Знаешь, что я скажу? Нам с тобой нужен отпуск и отдых от чужих детей. Ещё немного отпашем до осенних каникул, а потом можно и в вольную, до начала новой четверти. А что? Имеем право, вместо того, чтобы в пустую школу мотаться да бумажной волокитой баловаться. — логично констатировал русский, для пущей убедительности взяв немца за руку. — Ммм, мне эта идея по душе. Выберемся к тебе, в область, подальше от людей и шума? — Именно, родной. Будем косить под Леших или отшельников. — Ну Лешие, так Лешие. Я не возражаю. Главное, что ты рядом со мной… Ох, уже почти два доходит. Давай закругляться что-ль? — Мхм, да, пора бы. А то меня уже конкретно так косит.