rejtett vágy

      Тархос опускает взгляд вниз, и всё плывёт перед глазами. Происходящее — неправильно, ведь оно не соответствует их деловым отношениям. Происходящее — грязно, ведь оно не соответствует его положению. Происходящее, в конце концов, не может быть настоящим — оно соответствует его желаниям.       Послушание — плата за (относительно) спокойное существование, и эта мысль ведёт Тархоса всю его жизнь, но сейчас ему кажется: даже следуя чётким указаниям, он что-то делает не так. Между широко раздвинутых ног стоит его наниматель, его господин, его хозяин, Витторио Тоскано, и стоит он на коленях, пока сам Тархос сидит на его постели, к которой в обычное время его наверняка бы даже близко не подпустили (хотя ему стоит для начала попробовать и проверить, а не додумывать), и крепко сжимает пальцами бледную простынь.       Он может представить себя на месте своего господина, и никак иначе; оттого в голове не укладывается мысль, что ему всё это не снится. Тархос так сильно сосредотачивается на своём безумном безудержном потоке мыслей, что не замечает, как задерживает дыхание в попытке свести все шумы к минимуму, и теперь тишину в комнате нарушает лишь дыхание Витторио, совпадающее с размеренными движениями его головы. Впрочем, неожиданно раздающийся голос господина оказывается немногим громче:       — Ты совсем не можешь расслабиться?       Он звучит хрипло и томно, и этого достаточно, чтобы вывести шумно выдыхающего Тархоса из ступора.       — Прошу прощения, — и Тархос опускает плечи, более расслабленный, чем прежде, но всё ещё напряжённый морально. Он смотрит в глаза Витторио через импровизированную занавесу из собственных волос, благодаря которой всегда чувствует себя менее уязвимым (особенно сейчас), чем есть на самом деле, и только теперь замечает, что тот не смотрит на него в ответ.       Они не мешают? Я имею в виду, разве они не перекрывают тебе весь обзор?       И не то, чтобы это его задевает, да и так лучше для него же, и не он здесь распоряжается, но всё же…       Тархосу хочется, чтобы Витторио смотрел на него. Но как об этом попросить — как намекнуть — он не представляет.       И поток мыслей снова захватывает его с головой. Он не может просто попросить. В каких бы хороших, можно сказать, приятельских отношениях они ни были, этого всё ещё недостаточно, чтобы позволить себе такую вольность. Даже с учётом скользящей по его члену руки господина. Даже с учётом скользящего по его члену языка господина. И, конечно же, даже с учётом тепла рта господина.       Тархос резко замолкает, сдерживая стон и все выдохи вместе с ним; что-то не позволяет ему раскрепоститься. Проявлять эмоции в такой ситуации, и тем более показывать, что он получает удовольствие от в каком-то смысле превосходства над своим хозяином нельзя, как бы ни хотелось, но если бы Витторио только отдал приказ…       Ты знал, что мысли в самом деле материальны? Есть несколько случаев, доказывающих данный тезис.       — Тархос, — голос Витторио, на этот раз более серьёзный и строгий, снова возвращает его в реальность, — чем это ты так отвлечён?       Он разжимает губы, осознавая, что снова забылся.       — Я… — все слова вылетают из головы, и он пытается сделать то, чего не делает обычно и в чём совершенно не имеет опыта — найти себе оправдание. Ожидаемо, у него не получается.       — Меня не устраивает твоё молчание и сдержанность, — Витторио перебивает его, подкрепляя свои слова очередным движением руки. Тархос снова сдерживает себя. — Мне нужен отклик. Исправься.       Он трёт головку подчинённого большим пальцем — никакой реакции.       — Я должен повторить дважды?       — Нет, мой господин, — Тархос судорожно выдыхает, простанывая обращение — в такой обстановке оно кажется особенно интимным. Он старается отпустить мысль о том, что, возможно, подсознательно всё это время только и добивался, чтобы Витторио отдал ему приказ, чтобы Витторио говорил с ним не как с другом, а как с тем, над кем он имеет власть, чтобы Витторио…       Твоё мастерство меня поражает.       Витторио снова берёт его член в рот, продолжая двигаться в прежнем темпе, явно довольный послушанием в голос выдыхающего Тархоса, который теперь просто упирается руками в постель, вместо того, чтобы держаться за неё; ему было достаточно всего одного приказа, чтобы целиком изменить своё поведение и наконец получать удовольствие, не думая ни о чём лишнем.       В своём гордом порыве Витторио совершает лишь одну ошибку — случайно исполняет скрытое желание и наконец встречается с Тархосом взглядом, у которого от вида смотрящего на него снизу вверх господина окончательно сносит крышу.       Сильная рука машинально тянется, сначала просто зарываясь в седые волосы и взлохмачивая их, а затем крепко вцепляясь — Витторио, в замешательстве, пытается отодвинуться, но Тархос не позволяет. Не встречая сильного сопротивления со стороны господина, он начинает задавать свой темп, быстрее темпа Витторио — и тому приходится приспосабливаться.       Витторио больше не приходится использовать руку, чтобы помочь себе, настолько большой размах берёт Тархос, заставляя его давиться и рвано мычать при каждом новом движении. Витторио хватается за его бёдра, осознавая беспомощность своего положения, но понимает — даже если бы мог, он не отдал бы приказ прекратить.       Наверное, это не очень хорошо с его стороны.       И если на поле боя Тархос движим кровожадной страстью, то здесь же — другой, манипулирующей им не меньше. Он пользуется случаем, и осознаёт это только тогда, когда замедляет темп, когда снова начинает слышать свои тяжёлое дыхание и громкие стоны, и когда чувствует, как его хватка ослабевает. Он снова видит перед собой стоящего на коленях Витторио, плечи которого поднимаются с каждым вдохом, а голова опущена вниз.       Он понимает, что он только что сделал, и едва ли верит своим глазам.       — Господин, я не знаю, что на меня нашло…       Витторио вытирает рот откуда-то взявшимся в его (чуть трясущихся) руках платком, прежде чем ответить:       — Тебя нужно учить правильным манерам?       Сердце Тархоса пропускает удар в тупой панике, пока тон Витторио становится абсолютно приказным:       — Чтобы завтра вечером был у меня.