***
«Пока смерть не разлучит нас». Гласил заголовок каждого ответа Гоголя на сигмено «Когда-нибудь нам придется закончить со всем». Потом следовали поцелуи, чтобы создать иллюзию вечности. — Я ненавижу тебя и все твое существо. Сколько ты еще будешь меня позорить?! Ужасно больно, не слова, удар по лицу, а после него неудачное приземление, задевая угол стола бедром, при падении на пол ударяясь рукой. И только потом, только когда он упал на пол, а сверху смотрит отец, не чтобы помочь, чтобы добить, болит уже сердце. — Хочешь занимать роль женщины… В отношениях с мужчиной. До чего же отвратительно! Ослушиваешься меня, сбегаешь, предаешь свой дом! И все чтобы прыгнуть в эти чертовы объятья, получить малость удовольствия, придаться дьяволу, отдать свое тело, — жесткая подошва чужой обуви касается головы и сильно давит вниз, больно тянет волосы, они путаются, — Ты не заслуживаешь находиться тут и существовать в этом мире. Я не понимаю, почему эта женщина не взяла тебя с собой под землю. Почему я должен нести этот крест? Словно наказание какое-то… Он говорит уже тихо, по-настоящему задумываясь над этим вопросом. В голове мелькает рождение Сигмы. Кровь, кровать, пустая комната, крики младенца в тишине, ее последняя улыбка, неслышный шепот, бессильное прощание. Но любви тут не место, это все было насилие. — У вас нет сердца, — эту трехсекундную тишину рушит Сигма, — Мой… Возлюбленный… Он сказал мне это о вас, отец. Как же сильно краснеет лицо мужчины от неведомой злости. — М? С вами плохо обращается ваш отец? У него на губах нежная улыбка, которую не видят, за тканью, он смотрит с заботой, но что-то не так. «Да. Да. Дай мне поведать все, что у меня на сердце. Дай мне показать свои побои внутри него.» Но Сигма молчит, боится сказать «да» и не может ответить «нет». Николай, он уверен, знает о каждой ссоре. — Ваш отец, кажется… был изнасилован женщиной, которая вас родила? По телу священника проходит холодная дрожь. Знает даже такое прошлое отца. Этот человек достанет даже самые скрытые вещи его жизни. — Это так романтично! Из мыслей вырывает чужое прикосновение. Мягкое, еле ощутимое сначала, но становится больно, потом кисть сжимают сильней. — Почти как у нас, не правда ли? Сигма не реагирует, напрягает свою руку, избавиться бы от боли, но толку мало, ее сожмут еще сильней. — Вы знаете… — начинает Николай, задумываясь над следующими словами, — Вы желаете и молите, — сложно дышать, — О смерти этого человека. Нет, это ошибка, но не Николая, это просто ошибка Сигмы. — Все, что хотел этот человек, обрести свое сердце. Она пыталась воскрешать его. Но мертвое не достанешь из гроба, не прижмешь к себе, пригреешь, теплым не станет. Это сплошное издевательство. Понимаете, о чем я, Сигма-сан? Ему терпеливо дают время, чтобы обдумать, но Сигма понимал и без этого. — В вашем сердце есть я. И это то, что делает вас живым. А что есть в сердце вашего отца? Николай говорит терпеть.***
Черт, черт, черт. Сигма так настаивал, но план-побег был самым глупым вариантом, а ведь казалось, все решится. Все узнали об этом, все гонятся за ними, все хотят их смерти, наказать за грехи путем преступления. — Сегодня будет прекрасный цвет неба, святой отец, обязательно посмотрите на него ночью. Он будет таким из-за нас. Его трепетно обнимают в крепких объятиях, но ни это, ни слова, не остановят горьких слез будущей разлуки. Но Николай не говорит об этом. Не говорит о том, что пришел их конец. Он бодро двигается и улыбается, наверняка пытается успокоить. У них ведь так и не случилось встречи лицом к лицу. У Сигмы как всегда завязаны глаза, и ткань на месте глаз мокрая, становится темнее, чем сухие участки. В этой комнате это выглядит, на самом деле, как кровь. Он хочет попросить снять ее, но боится этого момента, боится сделать что-то глупое. — Убегайте. Я уже навряд ли смогу помогать вам сбегать, — он горько усмехается, только этим показывая истинную сторону ситуации, в которой они сейчас, без вечно приподнятого настроения, словно не знающего печали. Они стоят на коленях перед друг другом и прощаются, в пустом алтаре церкви. И Сигма понимает, Николай ни за что не пойдет с ним, подстрелена нога, болит адски — он не сможет уже и встать, о беге нет и речи. До выхода как минимум метров двадцать, за ними вот-вот придут. И единственный способ «спастись», то это только про Сигму. Но истинная причина жертвы другая. За спиной Николая крики, начиная с угроз расплаты за грехи, заканчивая именем Сигмы. Толпы шагов, словно марш войска, но быстрый, хаотичный, он пришел не за порядком. Это вместе звучит, как неистовый ад, который обязательно разрушит созданный ими рай. Они должны торопиться. — Помните парк, мой дом? У Сигмы метаются воспоминания. Конечно, помнит, там его любили и обнимали по ночам, перед тем как проводить домой под шесть часов утра, жертвуя собственным сном. Неужели больше такого не будет? — Если я умру, этот дом будет только вашим. Ухаживайте за цветами, мне хочется, чтобы эти пионы цвели. А теперь, вам нужно идти, — он снимает ткань с глаз Сигмы и грустно-грустно улыбается, заглянув безмятежностью прямо в чужие глаза, сжав тонкие пальцы в своих руках. От Николая исходит не любовь, это обожание, похожее на принятие наркотиков. Любые жертвы, любая просьба, любая цена и испорченное будущее, а все ради минуты веселья. Ради улыбки Сигмы, ради его реакций, показывающие жизнь в нем, ради его планов о будущем. Он жил и питался этим, он отдает свою жизнь и не может позволить две смерти. Но все, что он сделал, это заставил любить себя. И Сигма влюблен. Он точно знает, это любовь, он не говорил об этом, но не думал, что так скоро слова станут бесполезными. Боль в сердце и нехватка воздуха, судороги во всем теле, это вечное присутствие запаха слабого цитруса и крови. И Сигма любил это, так любил, что плавал, даже не собираясь учиться плавать самостоятельно, думал, он с ним навсегда. Но сейчас темные круги безысходности перед глазами не пропускают и силуэта на присутствие напротив него. Слезы текут и не ощущаются, они не сравнятся с желанием ощутить кого-то, и оттого он, ни на что не обращая внимания, так цепляется за белую рубашку, тратя все силы на глухие слова. — Это наше наказание за наслаждение, святой отец. Сигма сбежал. Бежал как можно быстрее. Николая схватили служащие церкви, он не знает, что с ним сделают. Но отец звал это «изгнание демона». Последний четкий момент в этом месте, это незнакомое, и в то же время родное лицо, и добрая, ободряющая улыбка, когда теряются в толпе, окружившая его. Только после ухода Сигмы с воспоминанием чужой улыбки, церковь горит огнем под гулкий звук взрыва. А еще помнятся отбитые колени, боль в горле от неслышного для хозяина крика. Закрытые божественные двери, изящно украшенные ангелами и крестами, сейчас кажутся закрытыми воротами раскаленного ада, и небо над церковью стало красным.***
— Что-о? Никакого парня здесь никогда не жило. Это дом моих покойных родителей уже как сорок лет. Хм, в смысле, если здесь и жил кто-то, он бы уже не был парнем, — ему весело смеются, неловко заведя руку за затылок, и только через какое-то то время обращают внимание на ужас на лице собеседника.