Я люблю твои грехи.

      — Что, Сигма-сан?       Голос слышится глухо, чужие слова в сущности ничего не значат, но они отчего-то давят, это последнее, что ему нужно, чтобы разрыдаться — это первое, что он чувствует, а второе — страх.       Сигма перебирал вещи отца и не просил приходить или помочь. Потому что хотел расправиться с этим как можно быстрее и забыть. Но Николай как-то проник сюда, он где-то здесь, Сигма ищет глазами, но в полупустой комнате нет и намека на чужое физическое присутствие.       — Я знаю, что вы делали, когда ваш отец умирал, — продолжает Николай, — И как? Понравилось? Почему плачете, святой отец? Неужели вам действительно грустно? Я не верю.       Этот парень снова переходит границу дозволенного и злит своим поведением. Только сейчас Сигма думает о нем, как о ребенке, которому нужно всех задеть своими словами, быть знающим больше. Но все же, он прав.       Сидя на полу, он стирает те капли слез с фотографии отца в рамке и думает, что не хочет ругаться на Николая, он не может позволить себе этого, поэтому предпочтет молчать.       — Но еще я знаю, как его убили, интересно? — ему не отвечают, но Николай намерен это рассказать и оттого решает поменять подход к этому, — Святой отец, — произносится за ухом и теперь он точно имеет физическое тело. Он обнимает трепетно, прижимаясь головой в чужой шее, распологаясь плотно за спиной, — А вас расстраивает то, что вы грязно самоудовлетворялись во время чужой смерти в другой комнате.       Сигму переполняют эмоции, у них такое впервые, открытое прикосновение, но ему приятно лишь на секунду, потому что злоба не дает наслаждаться моментом.       Потому что Николай снова прав, это именно та причина, из-за которой Сигма готов снять с себя кожу от стыда и отвращения к себе, но Николай уже говорил, от грехов своих не отмыться.       В то время как Сигма пытается проглотить злость и обиду, Николай исследует его тело, бродит руками, и по его прикосновениям видно, что он жадно пытается насытиться. Сигма от этого тает, почти искушается, но новая волна эмоций, и он смог ударить Николая, даже не глядя.       — Уходи! И не смей больше говорить обо мне! — Сигма отталкивает его от себя почти одновременно с ударом, если Николай ожидал этого и почти не двинулся с места, то Сигма успел отползти, — Я влюблен в тебя, а ты… А ты имеешь две личности, — его голос пропадает в конце.       Он смотрит на лицо напротив и не знает как реагировать, он удивлен, безусловно считает чужой облик привлекательным, но он не знает, что чувствует еще. Но точно знает, что боится, ведь, возможно, придется ответить за свой поступок и получить больнее.       — Вы все время ведете себя так, словно я принуждаю вас, но напомните мне хотя бы один момент? — у него покрасневшая щека, а белоснежные волосы почти полностью закрывают глаза из-за наклоненной головы, видно, потому что оправлялись от удара, — Мне больно, мне обидно, меня обвинили и посмели ударить, — когда он поднимает голову, разноцветные глаза сверкают чем-то опасным, но они действительно необычно красивые.       Сигма не понимает точно, когда к нему приближаются слишком близко, не понимает, когда к его рту жадно прижимаются губами в поцелуе. Ему не нравится такое, словно на него обращают внимание, и в то же время он и есть яблоко раздора. Он чувствует дыхание на свой коже, пытается оттолкнуть, сделать попросту больно, сжимая чужое плечо. Но уже поздно, его чувства взяли в плен, а странные мысли заполняют мозг, и он лишь отчаянно жмется к стенке, пытаясь найти в ней опору.       — Вы не хотели выходить из нашей игры — я слушался, не пытался и поднимать тему об этом. Вы хотели внимание — получали больше, чем представляли. Вы желали смерти отца — я повиновался, преданно вонзил нож восемь раз, — Николай торопится, распускает пуговицы на одеждах Сигмы, мажет поцелуями по чужой коже на новых оголенных местах, — Я играл роль дьявола и служил вам, а вы обвиняли меня в своих грехах, потому что имели лицо ангела.       Его слова чувствуются на Сигме как порезы, они делают раны, жгли, но тут же затягиваются под поцелуями, именно это он и имел в виду под двумя личностями. Николая словно два. Один говорит мерзости, пока другой любит, несмотря на правду первого. И Сигма подсознательно сопротивляется обоим, пока душа где-то гуляет, наслаждаясь.       — Вы замечательный, святой отец, — меняется в словах Гоголь, с нежностью пробуя чужую кровь на месте метки, после которой кричали от боли. Теперь он одна личность.       Николай знает, что на самом деле он и правда виноват. Он катализатор Сигмы. Подталкивал ко всему смертному для этого момента. Для великолепного сокрушения чужих убеждений, он словно стер прошлую личность священника. И когда он смотрит на него сейчас, чувствует себя по-настоящему удовлетворенным. Потому что в другом лице жизнь хлещет множеством красок; он разгоряченный, красный от злости и возбуждения, глаза бегают от смущения, стыда, в его лице отрецание желания повиноваться, он разочарован в себе. В нем словно тоже две личности ведут конфликт, но приходят так же только к одному — любовь.       И Сигма сдается. Его вера сломана, он оказался лжецом, потому что пытался верить, он чувствует себя пустым и виноватым. И видит в Николае Бога, только он может правильно переписать всего Сигму.       Это именно то, о чем мечтал Николай. Вознестись в чужих глазах Богом, заставить отдавать себя в жертву. И это действительно заводит, щеки по-новому вспыхивают красным, сердце бьется, как сумасшедшее. От мысли, что Сигма сейчас полностью для него, он прижимает его тело к себе слишком сильно, пока руки неуправляемо шарят по нему, в попытке ощутить как можно больше.       А Сигме это все по-другому, он словно совсем не знаком с этим человеком. Все, что ему кажется родным, это голос и прикосновения. Поэтому старается не закрывать глаз, изучить чужое лицо, чужие эмоции на нем, чужое тело и привыкнуть к реальности, не утонуть в восхищении. Он думал, что чувств, из-за которых его сердце имеет смысл биться, больше не будет, но они накрывают его лишь сильнее.