Я люблю твои грехи.

      Сигма не знает, откуда в нем столько любви и чувств от чужих прикосновений, которые даже не с ним сейчас. Он не знает, как это делать, как показывать на своем теле ту мерзкую сторону любви, цель которой приносить только удовольствие. И все, что он делает сейчас, — бессмысленно, злобно и смущенно барахтается на кровати, обхватив рукой свой член. Он часто мечет взгляд на окно и дверь, проверяя, закрыты ли они точно, боясь того, что Николай это как-то увидит, снова скажет какую-нибудь обидную колкость.       Он все еще обижен на чужие слова, но не может долго не думать о нем хорошо. Ведь, задумываясь об этом сейчас, он помнит лишь то, как сильнó было чувство сексуального возбуждения. Прикосновения, словно не больные ожоги, от которых хочется ежиться, приластиться к ним, как кот.       Он думает о его руках. О его красных перчатках, так контрастирующих с цветом кожи Сигмы и его черной формой служащего. Если он их снимет, будут ли его руки так же красивы, как их силуэт? Сигма краснеет, представляет то тепло на себе, сводит ноги, пытается воспроизвести прикосновения в манере Николая.       Это действительно впечатляет. Он стонет, изворачивается так сильно и на одном дыхании по нескольку раз шепчет имя Николая, но из шепота вырываются вполне слышные слоги. Это все напоминает море, где он только тонет.       Его рука ускоряется, ласкает на конце большим пальцем головку члена, и вот-вот все дойдет до разрядки. Это уже напоминает недавнее, с Гоголем. Та судорога, сжимаются все мышцы, но не больно, напрягается живот, и никакие движения уже не остановишь. Он пытается держать себя в руках и подольше удержать момент, когда Николай рядом и его безликий силуэт трогает тело, а не только руки.       Но не получается, он безобразно кончает, ведь близко к уху, отчетливо слышал:       — Я обожаю вас.

***

      Все разбегаются. Шумно, очень шумно, разные машины с разными сиренами, Сигма спросонья совсем не понимает, почему все поднялись раньше обычного режима. Он думает, что рядом случилась какая-нибудь авария, уже даже собираясь отлипнуть от стенки, перестать быть наблюдателем, чтобы подойти к кому-нибудь и спросить. Но внезапные руки за спиной выкидывают абсолютно все мысли.       Они обхватывают тело, обвивают талию, шевелиться можно, но вопрос в том, что Сигма не может. В испуге, и стоит как вкопанный, с распахнутыми глазами и с незаконченным вдохом.       — Мои соболезнования.       Отходя от шока, он поворачивается. Но резкое движение словно сбрасывает все. Нет больше ни прикосновений, ни мурлычащих слов, ни чужого дыхания за ухом.       Это был Николай. Он появился не за другой стенкой, не в другом помещении. Он точно был тут, его можно было ощутить. Это не могло показаться, потому что ничто не смогло бы взбудоражить Сигму так сильно за секунду появления.       Он вертит головой неосознанно, на рефлексах пытается отыскать неизвестного, забывая об их анонимности. Но его попытки поиска прерывают.       — Сигма! Сигма, вот ты где! — быстро перебирая ногами, захватив в руках подол черной юбки, кричит знакомый голос, видно, очень взволнованный.       Сигма катится назад, не уверенный, что девушка вообще смотрит на дорогу. А как только он оказывается в ее пределах досягаемости, она хватает его руку и словно в отдышке склоняется, но на самом деле плачет, сжав ладонь.       — Мне так жаль, Сигма. Мне жаль, что это вообще случилось. Это так ужасно и… и… — она задыхается от бега, а слезы сильно ухудшают ситуацию.       Он прекрасно знает об излишней эмоциональности этой дамы, но он даже не представляет, что случилось, чтобы она рыдала так сильно.       — Что…       — Вы ведь Сигма? Нам нужно отвести вас в участок и допросить как родственника пострадавшего. Не волнуйтесь, вас не подозревают, — полицейский говорит заработавшись, не имея эмоций, наверняка встречаясь уже с этим.       Но кто родственник?       — Отец…       Сигма догадывается на чужих словах мгновенно, и также мгновенно выпадает из реальности, смотрит куда-то в пустоту, мимо лица мужчины. На губах, без звука слышится элементарное: «Не может быть». Сама мысль, что этот человек мог умереть, кажется бредовой.       — Да. Мы предполагаем, что это было скорее всего подстроенное самоубийство. И, если не вдаваться в подробности, — наркотики, восемь колотых ранений. Остановка сердца между двумя-тремя часами ночи, — собеседник не слушает. Это начинает раздражать, — Слушайте, нам нужно пройти с вами допрос и заполнить документы, пожалуйста, будьте спокойны.       Сигму выводит из транса только грубые встряхивания за плечо, и он нервно улыбается, извиняясь за такую расстеряность.       Он идет вслед за мужчиной, но голова заполнена только чужим: «Мои соболезнования».