Поймать Тень

Иногда так бывает, просыпаешься с отвратительным чувством безнадеги и точно знаешь, сегодня будет просто отвратительный день. И, кажется, никаких предпосылок для этого нелепого чувства нет, и все равно просто плохо, и ничего не хочется. Всё началось вполне обычно, если брать за «обычно» мой прогул школы, я проснулся часов в двенадцать и больше не смог заснуть, как ни пытался, позавтракал, сел за ноут с кружкой кофе с фисташковым сиропом. Очень вкусно, между прочим. Утренний приём душа пришлось пропустить, мне пока нельзя тревожить татуировку. Проверил почту, очень лень было выполнять и так задержанный мною заказ. Пришлось. Стаз сказал, что оторвёт мне голову, и я не сомневался, это было еще очень мягко сказано. Естественно, никто и ничего мне отрывать бы не стал, такие деньги терять дураков нет, но этот зелёный тип умеет страшно мстить. Да и как-то не хочется мне его расстраивать или, уж тем более, разочаровывать. Не знаю даже, кто больше кому из нас помогает, я бы справился и без Стаза. Только вот, без него я бы не стал зарабатывать достаточно быстро, чтобы снять квартиру, чтобы чувствовать себя независимым от матери и вообще, просто обеспечивать себя. У меня ведь и правда ничего раньше не было, не было нормальной одежды, нужных гаджетов, еды, которую я люблю. А еще в моей жизни были моменты, когда без Стаза я бы не справился, и тут уже дело вовсе не в работе. Одиночество, оно всегда давит, даже на тех, кто к нему привык. И чем дольше ты одинок, чем сильнее понимаешь свои отличия, тем сложнее тебе становится жить. Главная причина того — нежелание. Нежелание быть вообще. И именно с такими чувствами Стаз помогал мне справиться, своими угрозами и лёгким юмором. Являясь для меня партнером, учителем и другом в одном лице. С другой стороны, без меня у Стаза не было бы такой репутации, которая позволяет ему проводить какие-то свои махинации, в подробности я не вдаюсь. Плюс, Стаз получает процент со всех моих заказов, которые он же мне и доставляет, и полную сумму, которую ему платят заказчики за саму возможность мне эти заказы передать. Причем, что интересно, деньги не возвращаются даже в том случае, если я отказываюсь от работы. Только если я не справляюсь, но такого еще ни разу не было. Повод гордиться собой, за меня готовы платить даже будучи неуверенными, что я возьмусь за работу. Справедливости ради стоит заметить, что Стаз обычно сразу отсеивает тех, кто точно не подойдет моему вкусу. Критерии разные, но ошибается он в единичных случаях. В принципе, мое позднее утро протекало ровно так, как я и планировал: отоспался, заказал пиццу, выпил тонну кофе и справился с работой. А потом мне позвонили, а звонить мне могут всего пара человек, некоторые мои друзья или около того, или еще пара, чьим голосам я и рад был бы радоваться, но не получается. На номер я, наученный горьким опытом, посмотрел в первую очередь и, увидев три нуля на конце, нецензурно выругался. Экран смартфона оповещал меня, что звонила мама. Мама, которая в последний раз звонила мне четыре месяца назад из-за проблем в школе. Я тяжело вздохнул, но даже не стал гадать, что могло ей понадобиться. Уж точно не спросить, как у меня дела. Вот, видимо, и обещанные неприятности, хотя, лучше бы мне на голову просто свалился кирпич. — Мам…? — Не слышу школьного галдежа, где ты? — С разбегу начала она, даже не поздоровавшись. У неё такой равнодушный голос. — Дома, плохо себя чувствую, — почти не соврал я. Почти. — Знаю я твоё «плохо», небось, шлялся всю ночь с каким-то… впрочем, неважно. Раз уж ты всё равно бездельничаешь, то приезжай ко мне сейчас. Мне надо с тобой поговорить. С той стороны послышались шорохи, а потом пошли гудки. Да уж, хороший, душевный такой разговор с мамой, ничего не скажешь. Впрочем, ничего необычного, как еще ей общаться с человеком, которого она если не презирает, то уж не любит точно. Я всегда об этом жалел, но в жизни, вопреки куче пафосных цитат и книжек OSHO, далеко не все и не всегда зависит от нас самих. Кто бы что ни говорил. Родители жили совсем рядом, буквально через пару улиц. Квартиру я снимал поближе к школе, чтобы удобно было добираться, так что, несмотря на затяжные сборы, мой медленный шаг и вообще, полное нежелание куда-то идти, у «родного» дома я оказался уже через сорок минут. Картинка, как из старого несмешного анекдота. Потрепанный дом-сталинка, к которому вела разбитая бетонно-кирпичная дорожка. Возле парадной с низким, облупившимся козырьком в хаотичном порядке были рассыпаны лавочки, на них занимали свое законное место местные бабушки-СМИ. В жаркий день их прикрывала разлапистая сирень, а бабушкам все веселье, доставать ребятню и мальчишек, что стремятся оторвать себе пару веточек и утащить подружке или домой. Вход прикрывала железная ржавая дверь без домофона, только старый кодовый замок с выпуклыми кнопками от одного до девяти, сломанный ещё до моего рождения. Парадная пропахла кошками, которых подкармливали все те же бабушки, да и вообще, несмотря на дежурства и то, что жители периодически моют лестницы и прочее, все равно оставалось очень грязно, и все вызывало чувство брезгливости. Пришлось забираться в старый крошечный лифт, исписанный местными авторитетами, знал я их очень даже неплохо, по моей наводке одного из них посадили. Щелчок кнопки оповестил о том, что я добрался до седьмого этажа, сразу напротив лифта была нужная мне дверь, обитая под «матрас». Я подошел к ней и с трудом заставил себя нажать на звонок, из которого вот-вот посыпятся искры, таким старым и ненадежным он был. Я не люблю это место, с ним у меня связаны только плохие воспоминания. Здесь меня били, осуждали за любое действие и, я уверен, никогда не любили. Мать всегда относилась ко мне предвзято, я всегда был не тем ребенком, которого она хотела. Не таким. А когда их и так весьма шаткие отношения с отцом совсем развалились, она обвинила в этом меня. Она вообще очень любила во всем меня обвинять. В том, что денег не хватает, что с соседкой поссорилась, что кошка к двери прибилась. А потом отец вернулся, и мама постаралась сделать все, чтобы и вовсе меня выпроводить. Я не был так уж против этой затеи. С тех пор мы почти не виделись. В своё время я постарался сделать всё, чтобы меня приняли, чтобы наладить отношения с семьей, но это не нашло никакого отклика. А потом мне просто надоело. Ключи у меня забрали уже давно, потому что нечего шляться без спросу по чужому дому, пришлось рисковать жизнью и звонить в переплетение искрящихся неизолированных проводков, венчающихся кнопочкой, разукрашенной красным маркером. За дверью послышались шаги, скрип пола и какое-то кряхтение, затем щёлкнул замок и задвижка, дверь, наконец, открылась. С порога на меня недовольно смотрела немного полноватая женщина сорока пяти лет с тёмными короткими волосами, в стандартном таком сиреневом халатике в цветочек и тапочках. Она смерила меня уничижительным взглядом и скривилась еще сильнее. Возможно, ухаживай она за собою и похудей килограммов на двадцать пять, нас можно было бы назвать похожими. Совсем чуть-чуть. — Ну, привет, мама, — прервал я затянувшееся молчание, потому что она уж точно не была тем человеком, в обществе которого молчать было приятно. — Не нукай! Ты чего так долго, а? — Мама внимательно меня осмотрела, словно сканируя. Можно подумать за полгода, — или чуть больше? Сколько мы там не виделись? — я должен был как-то сильно измениться. Например, целиком и полностью, чтобы заслужить хотя бы одобрительный кивок. — Как был оболтусом, так им и остался. — Ну, извини, я летать не умею, — честно, сказал случайно, то есть неспециально ее провоцировал. А потом подумал, какого черта вообще? — И менять свой характер не собираюсь. Женщина недовольно нахмурилась и пропустила меня в квартиру, так ничего и не ответив. Мы сели на кухне, самой что ни на есть типичной для такого дома, маленькой. Мама поставила чайник и заварила чай из пакетиков в белые кружки. — А где отец? — Вновь нарушил молчание я. Просто потому, что хотелось поскорее со всем разобраться. — На работе, разумеется, не хватало ещё, чтобы он тебя тут увидел, — сказала мама, как душевно больному. Будто бы мой вопрос был сущей глупостью. Ну да, и как я мог забыть, папочка меня просто обожает. — Что-то случилось? — Все-таки не выдержал я и спросил. Мама словно только этого и ждала. — Да. Мне нужна твоя подпись. Сергей решил продать квартиру, тебя нужно побыстрее выписать. Я не сразу понял, что именно она сказала. Вот правда, а потому завис на добрые пол минуты. И хотя звучит это просто, попробуйте как-нибудь не отвечать собеседнику тридцать секунд, можете даже их засечь. Это ужасно угнетает общение. На стене тикали часы, мама отхлебнула чай, а я все пытался осознать, что именно она сказала. Так спокойно, как само собой разумеющееся, словно это совершенно в порядке вещей. Впрочем, а что в этом такого неожиданного, всего лишь моя мама хочет лишить меня жилплощади и просит, что бы я сам подписал все документы. — Что? — Не удержался и переспросил. — Что слышал, — ничуть не меняя тона, ответила мама, — ты здесь прописан, и это нам мешает. Тебе больше четырнадцати, выписать тебя можно только с твоего разрешения. — И ты хочешь, чтобы я дал на это согласие? — Никак не мог взять в толк я. — Конечно, я этого хочу, что за глупый вопрос? Подпиши бумаги и можешь катиться хоть на все четыре стороны. Даже могу пообещать, что тебя больше не побеспокоим. Мы с Серёжей решили уехать в город поменьше, здесь ему не устроиться на нормальную работу. — Пить меньше надо, — в прострации буркнул я в ответ. Если бы я смотрел на маму, то точно бы знал, что она зло сощурилась, сделавшись совсем некрасивой и старой. Она всегда болезненно воспринимала любые комментарии в адрес любимого мужчины. При этом она не брала в расчет то, что он ей изменяет, сколько они вместе, уходил из дома на добрый десяток лет, а потом и вовсе запил, окончательно сев маме на шею. Любовь бывает очень и очень зла. Особенно к тем, кто с объектами этой самой любви оказываются в непосредственно близости. — Не смей свой грязный рот раскрывать в адрес отца, мелкая неблагодарная дрянь! Честно говоря, я почти ничего не почувствовал, слышали от нее и похуже. И отвечал я тоже, скорее на автомате. — Да какой он мне, к чертям, отец? Я его знать не знаю. — Так тебя здесь ничего и не держит! — Вдруг успокоилась мама и заговорила почти елейным голосом. — От тебя требуется пара подписей и всё. Я действительно не знал, что могу ей на это ответить. Просто, что мне ей ответить? Не могу взять себя в руки, чёрт. Почему это все еще так больно? Почему она так поступает? За что? Ведь мама ни на секунду не сомневается, что я подпишу всё, что она скажет, а потом так же, ни секунды не раздумывая, она уедет, забыв о моем существовании. Я ей не нужен. Не нужен совсем. Моя прописка мешает ей квартиру продать. Так просто… она от меня отказалась. Я раздумывал еще с минуту, а после кивнул головой, оповещая, что сделаю то, что она от меня хочет. Сопротивляться просто не было смысла. Цепляться за это место, не давать ей уехать, все это так мелочно и глупо, настолько бессмысленно. Дальше я почти не слушал того, что она говорит. Мне было совсем не интересно, как они собираются всё проворачивать. Уловил только, что она обещала решить все в отсутствии «Сереженьки», то есть побыстрее. Тиканье настенных часов и радио, что вещало где-то в дальней комнате, сейчас были куда громче ее голоса, для моего воспаленного сознания она перестала существовать. Почему? Почему, несмотря на то, что я всегда знал, как она ко мне относится, я чувствую себя преданным? Почему мне так больно от того, с каким равнодушием она рассказывает мне, как именно лишит единственного сына квартиры на добровольной основе ради призрачного шанса на счастье с залетным алкашом? Пообещал подписать все документы, когда они будут готовы, и в прострации вышел из квартиры, не попрощавшись. Было уже около четырёх часов. На улице я еще раз обернулся на этот старый и запущенный дом, в котором полно было всякой швали, такой, как мой пьяница-отец. Но, несмотря на это, в половине окон горел теплый желтый свет, было хорошо слышно смех с первого этажа, а к самому дому подходила девушка с легкой улыбкой и маленькой собачкой. Ее радости не мешало то, где она живет, да и той семье, что было видно из окна, едва ли что-то мешало быть счастливыми. Можно, конечно, сколько угодно думать, что это убогое место, и я ничего не теряю, навсегда его лишаясь, только вот что может быть глупее, чем врать самому себе? И этот старый обшарпанный дом был именно домом для множества людей со счастливыми и не очень судьбами, он хранил в себе множество тайн и историй, он прятал от дождя и холода, и за столом в одной из квартир наверняка праздновали Новый год и Дни рождения не одно поколение чьей-нибудь семьи. Не имеет значения, где ты живешь, главное - с кем. В этом доме тоже можно быть счастливым, просто это совсем не моя история. Просто мне не нашлось там места, так же, как не находится мне места где-либо еще. Ни на что не обращая больше внимания, я поплёлся в свою съемную квартиру, остановился лишь в каком-то переулке и пытался сдержать слёзы. Сам не знаю, как сюда попал. С размаху ударил кулаком о грязную стену, разбивая костяшки в кровь моментально, но все же сдерживая стон. Саднило чудовищно, и запоздало пришла мысль, что было бы, если бы сломал палец, например. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения, вот совершенно. Болела голова, и этой самой головой хотелось удариться о стену вслед за рукой, так же, с размаху. Мне было так чертовски плохо, как наверное, не было еще никогда. Глаза заволокла влага, я не плакал, но это не мешало им быть такими влажными. Поворачиваюсь и прислоняюсь к стене спиной, плевать, что она грязная, а куртка новая. Глубоко вздыхаю, и в больной голове раздается мысль, возможно, всё это к лучшему. В конце-то концов, что изменится? Что сегодня изменилось? Только то, что я получил ещё одно подтверждение и так давно известному мне факту. Я никому не нужен. Не выдерживаю и все-таки ударяюсь о стену головой, пускай и не так сильно, как хотелось бы. Хотелось бы насмерть. — Блядь, — услышал я сквозь шум в ушах знакомый голос. Оборачиваюсь на звук и бесцельно пялюсь в одну точку. Точкой был чертов незабвенный Влад Доронин, что сидел на грязном асфальте всего в паре метров от меня и пристально смотрел в ответ. Возможно, куда лучше осознавая, что именно он делает. Интересно, как давно он здесь сидит, черт возьми? Весело ли ему было наблюдать за моей истерикой? Почему даже в грязном неизвестном мне переулке, когда мне так чертовски плохо, я вынужден был на него наткнуться, все обязано было стать еще хреновее? И это так ужасно злило, что губы против воли искривила злая усмешка. Уверен, в купе с мокрыми от невыплаканных слез глазами и разбитой в кровь рукой, усмешка была скорее жалкой, да и я, наверняка, смотрелся очень жалко. И я даже не знал, кого мне за это ненавидеть. Влад, ничего не сказав и не оторвав своего взгляда, встал и медленно подошел ко мне настолько близко, насколько это вообще было возможным. Только не сейчас, пожалуйста. Просто, пожалуйста. Меня не хватит ни на один привычный тебе язвительный ответ. Просто не смогу, не выдержу еще и тебя. Влад схватил меня за куртку и резко дернул вверх, почти оторвав от земли, прислоняясь вплотную. Он выглядел разозленным, словно я сделал что-то ужасное, но ни капли жалости в нем точно не было. Я был этому рад, и в принципе, совсем не удивлен. Доронин и жалость — вещи несовместимые. — Где ты сегодня был? — Какая тебе-то разница? — Отвечаю дрогнувшим голосом. Доронин не изменился в лице, но его пальцы сильнее сжались на моей куртке. А после, я почувствовал, как впечатываюсь в стену. Как и желал до этого, с размаху. Больно, спину мне вообще нельзя беспокоить, но кого это волнует, в самом-то деле. — Где? — Спокойно переспросил он меня. — Дома, — равнодушно выговариваю. Как же. Меня. Все. Достало. Влад приподнимает меня выше, хотя куда уж выше-то, с моим ростом, и я повторно знакомлю свою и так ноющую спину с кирпичной кладкой. — Не пизди, — ласково шипит он мне прямо в губы. — У родителей! — Мой голос почти срывается, — дома у родителей! Что-то изменилось в его лице после этих слов, будто щелкнули выключателем, раздражение сменилось некой заинтересованностью и даже, кажется, пониманием. Хотя что он, черт возьми, вообще может понимать. Влад отпустил мой воротник, прошелся пальцами по плечу почти ласковым движением и резко притянул за талию к себе вплотную. Ничего не сказав, он прижался своими губами к моим, практически сминая. С силой разжимая мою челюсть свободной рукой и проникая в рот горячим языком, провёл по нёбу, зубам… Так душно, не давая мне вздохнуть ни на секунду. Столько напора и столько власти. У меня совсем не было сил сопротивляться ему, да я и не собирался. Я обнял его за плечи, судорожно вцепился, как в спасательный круг. В этом странном действии я нашел необходимую мне сейчас опору, стал отвечать ему на поцелуй, со всей яростью и болью, что сейчас плескалась во мне. Со всеми душащими меня чувствами. Я не знаю, сколько это длилось, сколько времени успело пройти, Влад отпустил меня только тогда, когда воздуха стало не хватать катастрофически. Его волчьи зелёные глаза смотрели прямо мне в душу, сквозь мои голубые, что тоже было для меня в новинку. — Чтобы я больше не видел тебя в таком состоянии, — уверенный голос и ни капли сомнения. Уж он-то точно о сделанном не пожалел. Я осел на землю, тяжело дыша, пытаясь собрать мысли в кучу и побороть боль в голове. Что вообще происходит? С миром, Владом, со мной? Он быстро уходит, разумеется, не обернувшись, но именно сейчас я безумно ему благодарен. За все. Мне стало намного легче. Действительно. Я ненавижу перемены, ненавижу неопределённость, но живу так всю жизнь, и сегодня ничего не изменилось. Совершенно ничего. Не считая одного наглого типа, которому я теперь безгранично благодарен. Спасибо за помощь. Лишь встав и начав отряхиваться, я заметил, что в кармане куртки появились мои любимые очки, и не смог сдержать улыбки.