***
Ло’ак не просто чувствует — он видит. Видит, как Миру едва не трясёт от ужаса и злости. Трясёт не от связанных рук или сбитых костяшек — она вообще без наручников сидит! — а от самого настоящего страха. Не так, как Тук или Кири, а по-другому. Сидит от них поодаль, молча, подогнув к себе колени и уложив на них голову. Когда тот мужчина говорил с ней Мира выглядела так, словно к ней пришла сама смерть в чистом виде. Тело, которое она старалась держать ровно, как по струнке, чуть не сотрясалось от дикой дрожи, которая пробивала её, казалось, изнутри. Глаза огромные, напуганные. Она выглядела так, словно была готова забиться в истерике. При нём, как бы плохо ей не было, она всегда держала подбородок высоко задранным, всегда вела себя уверенно, самодовольно и, даже в условиях, когда жизнь стоит на кону, язвительно. А сейчас он видел — Мира боялась. Едва не тряслась от страха, когда полковник говорил с ней. Стояла на коленях, даже не удосужившись встать, когда у неё была такая возможность постоянно. Но она стояла, низко опустив голову и пытаясь справиться с внутренней, сжирающей её паникой. И то, как он обращался к ней, что говорил про неё папа… Ло’ак понял — это и был отец Миры. Тот, о котором она так ненавидит говорить, из-за кого чуть не разорвала Паука на части… — Ну что, добегалась? — женщина, которую другие называли Жница, подошла к ней и легонько, по-доброму ткнула её в бок коленом, привлекая к себе внимание. Уже стемнело, и он даже не знает сколько они тут сидят, но судя по темени — около полутора часа. Тук, прижавшись к боку Кири, смотрела на чужаков напуганным взглядом, пытаясь найти в сестре защиту. Паук, сидящий рядом, шептал девочкам что-то успокаивающее, желая заставить Тук перестать плакать. И только он смотрел Мире в макушку. Впервые за всё это время, она подняла голову с колен, обращая свой взор на женщину. — Тебе-то какое дело? — бесцветным, хриплым голосом. Жница растянула губы в усмешке: — Ледышка. — Жница… — Куоритч подошёл к ним бесшумно, и Мира нервно вздрогнула от неожиданности. — Прогуляйся. Тонкий намёк — иди куда подальше и не грей свои уши. И она понимает его без объяснений, коротко кивая, и стремительно удаляется. Ло’ак видит, как спина Миры выпрямляется по всем позвонкам. Настолько прямо, что он видит натянутые мышцы лопаток даже с такого расстояния. Полковник опускается на корточки перед дочерью. Смотрит в глаза, сложив руки на коленях, пока Мира выглядит так, словно ожидает хорошую затрещину. Как зажатый в угол маленький зверёк. — Ну, и что с тобой делать? — Он будто задаёт этот вопрос сам себе, потирая подбородок ладонью. — Выбрала сторону этих синих обезьян, и думаешь, что тебе всё сойдёт с рук? — Я ничего не выбирала, — тихо отвечает она. — Я просто хотела уйти. — Уйти куда? Ты не на Земле, чтобы просто собрать монатки и сбежать из дома ночевать к подружке — ты на службе! — практически цедит мужчина сквозь зубы. — Ты несёшь ответственность за свои действия. Сначала ты сбегаешь с базы ночью, убиваешь наших солдат, а затем я нахожу тебя в компании детишек Салли. Что я должен говорить генералу, когда мы вернёмся? Его ладонь ложится на плечо жёсткой хваткой, призывая поднять взгляд и посмотреть в глаза. Её тело мгновенно напрягается от этого действия, и Мира едва удерживает себя от желания сбросить руку. — Ты на войне! Хватит быть ребёнком, которого резко оторвали от дома и бросили в глубокую, тёмную шахту. Ты из этого уже выросла, ты солдат! Это армия… — Это ты сделал меня такой! — вдруг шипит Мира сквозь зубы. И из её рта льётся столько злости, сколько она никогда не позволяла себе показывать отцу. — Я не была готова к тому, что попав в аварию, я окажусь в синем теле, на синей планете, и буду убивать местных оборигенов!.. Её резко хватают за затылок — сжимают до ноющей боли, и резко приближают к себе. И теперь, Мира чувствует себя Ло’аком, которому отец едва не переломал шею вместе с черепом. — Ты должна быть мне благодарна! — цедит он сквозь зубы. — Что я не бросил тебя умирать, а дал тебе шанс на новую жизнь. Глаза у Миры широко распахиваются от шока и затмившей разум ярости. Страх отходит куда-то на задний план, словно у неё открылось второе дыхание. Она резко дёргается назад, перехватывая руку отца, и рывком отводит в сторону, заставляя его разжать ладонь. — А маме ты дал этот шанс? Куоритч смотрит на неё пару секунд, но затем взгляд становится то-ли мягче, то-ли спокойнее. А Мира до сих пор сжимает его предплечье в ладони, с такой силой, что у него могли бы остаться синяки. Она прекрасно знает — тема матери для отца была словно табу. Они никогда не обсуждали это, никогда не говорили о ней в таком ключе. И даже сейчас она видит в глазах отца ледяную стену, которую было невозможно пробить ни ломом, ни пулемётом. — Мы с твоей мамой расстались не в лучших отношениях… и у меня был выбор — либо она, либо ты. Я сделал выбор ещё когда тебе было четыре года — подписал бумажку, где говорилось о переносе сознания в новое тело в случае, если что-то случится. — Полковник вздохнул, глубоко, набирая в лёгкие воздух. — Я знал, что Земле ещё опаснее, чем здесь. Салли тому доказательство — его брата, который должен был лететь на Пандору, грохнули ради нескольких баксов на улице, в пустом переулке. Думаешь, я бы хотел, чтобы это случилось с тобой? Всё, что он говорил, казалось Мире чистой ложью. Сердце у неё в груди застучало от ярости с такой силой, что голова закружилась. — Я знаю, — Мира зашипела буквально отцу в лицо. — Что такую «бумажку» выдают на каждого члена семьи, если они имеют отношение к армии, и могут быть пригодны в дальнейшем. А мама служила вместе с тобой в молодости, и если бы я не родилась, она бы тоже полетела сюда. Она отпихнула руку отца, сжав губы в одну тонкую линию. Сколько сил ей нужно было раньше, чтобы говорить с ним о таких вещах? Почему смогла только сейчас, когда к её виску даже не приставили дуло пистолета? — Я солдат? — голос Миры захрипел, когда она низко опустила голову. — Я была ребёнком, который сидел перед больничной койкой на коленях, и молил Бога о помощи. Маме всего лишь нужны были деньги на лечение и операцию, которые ты мог дать… но ты их не дал. Не дал ни денег, ни контракт, благодаря которому мама могла быть жива. — Твоя мать послала меня куда подальше, когда я был на Пандоре в последний раз. — Отрезал Куоритч. — Она была неблагодарной стервой, которая решила, что всесильна. Решила, что может получить на тебя все права, и запретить мне общаться с тобой. — Не смей так о ней говорить! Мира вскочила на ноги, чувствуя, что вот-вот либо взорвётся, либо разревётся. Но она зарычала отцу в лицо словно дикий зверь, готовая рвать и метать за такие слова в адрес человека, которого любила больше своей жизни. Именно мама учила её жизни, всегда была рядом, говорила ей правду. Рассказывала все тонкости мира, помогала встать на ноги, когда было плохо, и была рядом в моменты, когда Мире казалось, что земля уходит из-под ног. Именно она была рядом, в то время, как отец был далеко от неё, буквально на другой планете и в другой вселенной. — Ты ей изменял! — процедила она со всей возможной ненавистью в голосе. — Изменял с какой-то армейской шлюхой, пока она ждала тебя на Земле и… Пощёчина резко обожгла щёку. Да такая, что Мира едва удержалась на ногах, чувствуя, как немеет левая часть лица, и в глазах появились слёзы. Хлопок был похож на выстрел, но никто из отряда и ухом не повёл. Её грубо хватают за челюсть, и Мира встречается с разъярённым взглядом отца. Сжимает зубы до скрипа, удерживаясь чтобы не заскулить от обиды, и едко, дрожащим и охрипшим голосом выплёвывает: — Ненавижу тебя! — едва не срывается на крик. — Ненавижу, сука! За всю свою жизнь ненавижу! Вторая пощёчина оказывается больнее предыдущей, и Мира с грохотом валиться на землю, как тряпичная кукла. Чувствует, как боль растекается по всему телу от висков к пальцам ног и, кажется, кровь. Когда касается кончиками пальцев губы, то видит на подушечках красные капли. — Неблагодарная, мелкая паршивка! — отец нависает над ней чёрным сгустком, который у Миры от такого удара расплывается перед глазами, и хватает её за грудки, приподнимая над землёй, отчего майка едва не трещит по швам. — А я ведь надеялся, что ты не пошла в свою мать… Выстрел и звук вонзающейся в тело стрелы заставили полковника умолкнуть и повернуться. Солдат, державший Кири, упал на землю плашмя и с грохотом. Этих нескольких секунд хватило чтобы Куоритч резко оттолкнул дочь себе за спину, вынимая из-за спины автомат. Мира повалилась на землю, сдирая с коленок кожу. — Сзади контакт! Противник с тыла! — громко крикнул мужчина, открывая пальбу по деревьям. Мира привыкла к шуму, к тому, что закладывает уши во время стрельбы, но сейчас выстрелы оглушили её так, что она вообще ничего не слышала и не видела. Голова кружилась, в глазах всё двоилось. Перед ней расплывалась трава и она не могла найти опору, ни смотря на то, что сидела на земле опираясь на руки. Она почувствовала себя беззащитным ребёнком, которому некуда деться. В нос резко ударил запах пороха и дыма, застилающего лёгкие и заставляющего глаза слезиться. Мира с трудом уловила вокруг себя крики, громкие звуки, жёлтый оттенок, и поняла по запаху, что это была дымовая граната. Её резко хватают за локоть, рывком поднимая с земли, отчего она едва не падает обратно, но её руку закидывают на плечо и тащат вперёд, заставляя механически переставлять ноги. — Беги! Беги! — рявкают ей на ухо. И только когда они выбираются из дымовой завесы Мира понимает, что всё это время практически болталась на плече Ло’ака. Сжимая её талию до боли в боках так, словно боялся её отпустить, он тащил Миру буквально на себе, видя, что идти самостоятельно она не в состоянии. Подталкивая в спину Тук, он постоянно оглядывался назад, пытаясь понять, есть-ли за ними преследование. Паук, держа Кири за руку, со всей своей возможной скоростью тащил её за собой вперёд. — Бежим! — кричал он сквозь оглушительные выстрелы. В их свете Мира отчётливо видела его напуганное лицо. Когда они стали карабкаться вверх по веткам у Миры словно открылись глаза. Адреналин делал своё дело, и она рывками подтягивала себя выше, параллельно помогая Тук забираться, боясь, что девочка сорвётся вниз. Ло’ак, следовавший за ними, часто подталкивал вперёд, не позволяя потерять равновесие. Оказавшись наверху он, пропустив вперёд сестру, вновь потащил Миру за собой, только уже за руку. Она на секунду вытаращилась на их крепко сцепленные ладони, чувствуя силу, с которой он сжимал её, но была мысленно благодарна Ло’аку — не держи он так крепко, и подкашивающиеся ноги и кружащаяся голова давно бы сыграли с ней злую шутку. В какой-то момент она спотыкается, проезжая коленями прямо по шершавой поверхности ствола, как Ло’ак рывком поднимает её обратно на ноги. — Давай! Надо бежать! — орёт он, перехватывая её ладонь удобнее, и снова тянет за собой. — Мира, не стой! Бежим! И она бежит. Мчится за ним, крепко сжимая мокрую, от волнения, ладонь своей. За спиной не прекращаются выстрелы, но Мира буквально заставляет себя искать внутри силы, быстрее переставлять ноги… и не отпускать спасшую её, мужскую руку.***
Руки трясутся так сильно, что она постоянно роняет вату, пропитанную спиртом. Пытается обработать раны на коленях, но получается из рук вон — паршиво. Вздрагивает всем телом когда чувствует прикосновение к руке, и встречается взглядом с Ло’аком. Подсевший к ней бесшумно, он мягко заглядывает в глаза и надавливает на кисть пальцами, забирая ватку. Она словно в тумане следит за тем, как он молча, со всей аккуратностью промакивает кровоточащие раны спиртом. Она не издаёт ни звука. Боли практически не чувствует, только где-то на задворках сознания, а потому смотрит на него потерянным взглядом, словно спрашивая: «Зачем? Почему ты это делаешь?». Если бы не он, наверняка она бы уже сидела в одиночной камере под трибуналом, вымотанная и измученная, поглощённая страхом и давящей тишиной. Что это было? Долг, который он решил вернуть ей за пулю, или простая жалость? Но она не знала. Не знала почему парень, который всеми силами показывал своё отвращение, не бросил её там одну, на растерзание шакалам. После всего дерьма, которое она слышала от него, он не оставил её гнить под пулями и ужасом, а схватил за руку и проорал в ухо: «Давай! Нам нужно уходить, я тебя здесь не брошу!» И он действительно не бросил — тащил её на себе, хотя у самого голова шла кругом и раскалывалась на части, и не смел отпускать её руку ни на секунду. И Мира не знала куда себя деть. Что делать в таких ситуациях, когда ты сам становишься объектом, которому нужна помощь? Когда они прилетели Ло’ак не сказал ей ни слова. Молча, всё также не отпуская от себя, потащил в бунгало, посадил на подушки и принёс медикаменты. А теперь сидит, и всё также молча обрабатывает её раны, словно это было его долгом чести и он был обязан сделать это. И он видел, как сильно её трясло. Насколько сильно ей было страшно, потому что она была один на один со своим ужасом. У него внутри что-то напряглось и сжалось когда он увидел, как голова Миры повернулась в сторону из-за пощёчины от её же собственного отца. Видел, как её затрясло и как она едва не забилась в истерике, когда отлетела на землю от второй пощёчины. Она едва переставляла ноги и даже не понимала, что происходит, когда он подорвался к ней и с усилием поднял — толкнул вперёд и потащил за собой, заставляя бежать. Обхватывал её поперёк талии с такой силой, с какой парни не должны держать девушек, боясь, что если отпустит — она рухнет где-нибудь по пути, и подняться не сможет. Он не мог её там оставить. Бросить её там, зная, что когда она будет доставлена на базу то, скорее всего, будет брошена в карцер как мерзкий предатель — это выше его сил. Особенно, когда он увидел то, как её родной отец зарядил ей по лицу так сильно, что любая другая девчонка уже отключилась бы. Словно это была не его дочь, а простой солдат, проваливший своё задание. Его отец никогда не бил. Ни его, ни Нетейама. Да, получали иногда подзатыльники, но никогда папа не смел поднимать на них руку в таком серьёзном ключе. А сегодня он увидел, как девчонка, в полтора раза меньше него самого, выдержала удар от которого он сам, возможно, свалился бы. У него внутри был тихий ужас от этой картины — сжавшаяся на земле от страха Мира, у которой с уголка губ капает кровь. Дезориентированная, напуганная... ему было страшно видеть её в таком состоянии. Сейчас кровь засохла корочкой на её губах. Колени изодраны практически до мяса, а на скуле появилась небольшая припухлость и излишний синий оттенок. Взгляд такой потерянный и пустой, что ему невольно хотелось закрыть её ото всех, лишь бы девчонка вновь начала язвить так, как в первый раз. — Мне очень жаль... Он поднимает голову. Он едва услышал её голос, и если бы не сидел так близко, то вообще с трудом бы различил вылетевшие слова. И прекрасно понимает о чём она — они потеряли Паука. И говорит она это не потому, что его забрали, а потому, что она знает, что именно сейчас с ним происходит. Ло’ак качает головой. — Не надо. Это не твоя вина. Это его. Он настоял, потащил их за собой, желая удовлетворить потребность в гордости и правоте. И если бы не он, то Паук сейчас был здесь, с ними. — Почему ты помог? — А я должен был оставить тебя там? Мира едва заметно пожимает плечами. Локоть у неё тоже разодран. — Ты ненавидишь таких, как я, — осипшим голосом произносит она. — Если это из-за того, что я тогда спасла тебе жизнь — это лишнее. — «Лишнее» — бросить тебя после того, что с тобой сделали? Оставить тебя там умирать, как забитое палкой животное? — он хмыкнул. — Я бы ни за что тебя там не оставил. Это всё равно, что поступить подобно какому-то зверью или монстру. Родители учили его — никогда не оставлять в беде ближних и близких. Но Мира не была ни ближним, ни близким. Он отбрасывает пропитавшуюся кровью ватку в сторону. Берёт новую, смачивает, и приподнимает мирин подбородок. Аккуратно прижимает ткань к пострадавшей губе, и Мира впервые за всё время тихо зашипела от боли. Ло’ак ловит себя на мысли, что впервые касается её так — одновременно заботливо, трепетно, но при этом интимно. Чувствует сухость потрескавшихся губ, ровную линию челюсти. — Ты бы меня там тоже не бросила, — тихо произносит он, продолжая обрабатывать её губу. Это звучит как утверждение, а не вопрос. — Я видел, как ты смотрела на меня, когда твой отец угрожал мне ножом, и как хотела подорваться к Кири, когда он направился к ней. От слова «отец» Миру вновь передёрнуло, но она очень старалась не придавать этому внимание, надеясь, что он тоже не придал. — Я бы ничего не смогла сделать... — почти бесшумно сказала она. — Но ты была готова сделать это, — отрезает Ло’ак. Он откладывает ватку в сторону, оглядывая свою работу — даже кровь с подбородка ей вытер, а потому Мира сейчас выглядела куда лучше, чем пять минут назад. Она неловко отвела взгляд, уставившись куда-то на его колени. Эта забота, это отношение были ей непривычны. Мира вообще отвыкла от того, чтобы о ней кто-то беспокоился. — Ложись, тебе нужно поспать, — он мягко толкнул её на подушки, и она подчинилась без слов, не имея сил даже возразить. Ло’ак видел, что ей нужен отдых куда больше, чем ему. Как бы она ни хотела казаться сильной, сейчас она была самой обычной, уставшей, напуганной девушкой, которой нужен был крепкий сон и спокойствие. Он не хотел лезть ей в душу, донимать вопросами о том, что видел — она всё равно не в состоянии отвечать, а он не собирался докапываться до истины. Мира отключилась почти сразу же, как только её голова коснулась подушки. Она была слишком измотана физически и морально. Ему хватило ума сходить до её бунгало и принести плед, накрыть её сверху практически до подбородка, и даже убрать упавшие на лицо волосы. Заботливо, мягко, стараясь не тревожить. Ему не нужна была её благодарность. В её глазах читалось слишком многое, а Ло’ак сейчас не в состоянии всё это разбирать. Ему бы и самому лечь спать, но он всё ещё сидит рядом с Мирой, вглядываясь в её напряжённое лицо. Он не бросил её на съедение шакалам точно также, как она не бросила его под пулю. Ло’ак почувствовал удовлетворение от этой мысли.