Искажение

      Начало осени было отчего-то жутко душным и надоедливо липким с тающим в руках мороженым и горячей кожей под лучами палящего сквозь тяжёлый смог солнца. Сентябрь пах как-то непривычно горько и приглушённо, не было ярких и острых ощущений настоящего приторно-сладкого сентября, в лёгких засели мелкие осколки неприятно неопрятного густого тумана, который время от времени появлялся вокруг трейлера, топя его в сгустке уплотнённого влажного болотного воздуха.       Сам кислород был сжатым, осевшим на пыльную ровную трассу, неприятно обжигающим лёгочные пути, выжигающим лёгкие — за грудью всё так и полыхала адским огнём: выцарапать их бы, чтобы не давиться металлическим привкусом на языке.       Новый город принимал как-то насторожено-сердито, так их встречали в любом штате какой бы они не посетили, казалось, даже в аду их бы принимали с большой неохотой, точно им нет места ни в одном из существующих (или несуществующих) мест.       Руманчики всегда были в числе нерукопожатных. Гаджо. Цыгане. Кто они на самом деле никто так и не смог понять, а они разбираться не хотели. Приходилось менять место своего жительства раз за разом сталкиваясь с презрением и отчуждением, точно они носители бубонной чумы, а не люди (почти люди).       Руманчики привыкали, но к подобному весьма трудно было адаптироваться, особенно Питеру, который безумно любил находить приключения и не мог смириться с одиночеством, хотя сестра-близнец постоянно надувала губы, напоминая, что она всё ещё здесь.       Кристина — часть стаи, семья, она часть его жизни, одна кровь как ни как, но он желал быть другом хоть кому-то помимо родных.       Кристине вообще немного вещей нужно было для счастья: мама, брат и оранжевая баночка с ксанаксом или другой какой белибердой, снимающей тревожные состояния.       Не густо, но она так хотела довольствоваться этим всегда, не прося ничего взамен и не желая большего       В первый раз она видит Романа в школьном коридоре, и он производит неизгладимое впечатление отъявленного мерзавца, хотя на задворках своего воспалённого седативными препаратами сознания гуляет слово мудила, более точно и прозаично описывая длинноногого козла с загонами на кровь и младшую сестричку (на обеих, если честно).       Он страннее и ужаснее чем кажется, а братец так и липнет к нему, точно один из последователей Моисея. Кристине эти отношения не нравятся, и она давится горечью на кончике языка, когда видит упыря рядом с братом. Читать нотации не в её стиле — она сама идёт по кривой дорожке, усеянной разноцветными блистерами; с проповедями Дестини и Линда отлично справляются, а она в сторонке побудит, наблюдая за притворным согласием братца.       Питер в первое время дико волнуется за сестру, вертится вечно где-то рядом, поглаживая пушистые волосы, затянутые тугой резинкой на затылке, и заглядывает в густо подведённые чёрным глаза, такие родные с серовато-зелёным отливом. Две недели быстро отбивают у него желание быть нянькой, и он растворяется в толпе, утопая в новых знакомствах; к тому же объявившийся Варгульф полностью овладевает его вниманием, а сестра прекрасно справляется со своими проблемами приемлемыми для неё способами.       Кристина выкуривает косяк, прячась в грязной кабинке школьного туалета, попутно вслушиваясь в стоны и крики какой-то девки, которая так и просит продолжать, не останавливаясь. За дверьми гремит звонок, а младшая Руманчик отравляет свои лёгкие, отдаваясь ни с чем несравнимому экстазу и той мимолётной эйфории, после которой её выворачивает: накрывает быстро, но отпускает слишком тяжело. Она полощет рот, сплёвывает кисловатую воду и смотрит в отражающегося Романа, который, кажется, упоролся похлеще её чем-то более сильным.       Годфри откровенно похуй, он даже не замечает ничем непримечательную девчонку, скрывается за расшатанной дверью. Кристина оглядывает сидящую на унитазе одноклассницу с бесстыдно раздвинутыми ногами, растрёпанными волосами и торчащей из-под лёгкого летнего платьица грудью с набухшим соском.       Школа развращает похлеще порносайтов.       Кристина откровенно игнорирует всё происходящее вокруг, закрывается в ванне и думает о чём-то светлом, вроде очередной порции седативных в заднем кармане джинсов, любезно прописанных доктором Годфри в качестве лечения её навязчивых состояний, сопряжённых с повышенной тревожностью — слишком слабая для своего вида, слишком безразличная для человеческого. Ей нет никакого дела до Романа, таскающегося с её братом, до их псевдорасследования, где они играют Шерлока с Ватсоном, посредственно так играют, неправдоподобно. Она не интересуется ничем, пока в поле зрения не возникает странноватая Климентина, тогда всё идёт по пизде и       Кристина понимает, что ей попросту некуда себя деть.       Питер начинает душить её своими подозрениями, они громко ссорятся, пока в школе проходят весёлые танцы. Школа кишит змеями, а дом Руманчиков — недоверием. — Я варгульф? Что ты ещё скажешь, Питер? Давай! Я же твоя сестра всё стерплю, даже подозрения брата-близнеца, я же настолько себя не уважаю, верно?       Кристина мечется из угла в угол, раскуривая самокрутку, что так и гуляет между её зубов. Питер смотрит на неё, сидя на диване, сложив руки, он и не знает, что сказать, хорошо, что Линда вышла, она бы не одобрила подобного поведения своих детей.       Питер не обвинял её ни в чём, но суровый взгляд и парочка таблеток лексапро сделали своё дело — она неврастеничка, которой уже ничего не помогает, да и не должно было помочь — наркота полностью сгубила её, она испортила отношения с родными и пустила собственную жизнь в тартарары. — Я не об этом, — выдохнул он, откинувшись назад. — Кристина, иди поспи, поговорим в следующий раз. — Ты больной Питер и твой дружок такой же, если не хуже.       Кристину точно током дёргает, она подходит к фотографии Николая, посылает поцелуй вверх и оставляет недокуренную травку в пепельнице возле самодельного алтаря. — Упырям в этом доме не место, — кидает она. — Расценивай это как сестринскую ревность, этот полудурок не должен появляться в нашем доме.       Она делает большие акценты на слове «дом» и «наш», точно он нечестивца в храм приглашает, хотя отчасти это так и было. Она ещё помнит, как он выдал этому Годфри их общий секрет, а это вроде как предательство рода — она может и прощает, но забывать не собирается — колит и колит больно, точно в сердце, как и любая младшая сестра, залюбленная старшим братом и матерью.       После этого они не особо общаются — Кристина избегает, Питер скрывается: обоим стыдно и некомфортно, хотя раньше они делили заднее сиденье на двоих, а теперь даже ужинать стараются раздельно: Линда видит это и её несомненно всё смущает, но разговоры ситуацию не поправляют. Их раздор вызван сторонним лицом, так что она бессильна, а её попытки тщетны.       Кристина раздражается ещё больше, когда по утру заходит в гостиную-кухню: на диване лежит Роман с вытянутыми длинными ногами, он сладко спит, пока мама готовит кофе. Линда мотает головой на немой вопрос дочери, а та лишь вскидывает брови и усаживается в кресло, отпивая из кружки быстро растворимый дешёвый кофеек, дожидается возвращения Питера.       Он приходит минут через десять, обмотанный в настольную клеенку, скрывается в узком коридоре, где-то там их общая комната.       Роман впервые замечает Кристину в нормальном состоянии так близко — не обдолбанная, не укуренная, с кругами под глазами от отходника, с тонкими щиколотками под безразмерными пижамными штанами с небольшой прочерченной грудью под футболкой брата. Наверное, она красивая, почему-то на мгновение думается ему, вот только он не педофил, чтобы его привлекало детское тело и лицо неадекватного ангелочка, а посему лишь хмурится. Кристина и впрямь похожа на Питера цветом волос и стоическим характером, а ещё страстью ко всему запретному, полярность этого запретного у неё смещена. Роману кажется, что Питер любит сестру почти так же сильно, как он любит своих, правда Кристина смотрит так недоверчиво и боязливо, пряча всё это за туманом безразличия и пренебрежения — точно так же он скрывает страх перед матерью. Он замечает, как она сжимается, когда какой-нибудь парень, кроме Питера, мелькает рядом и у него это вызывает ряд не озвученных вопросов.       Не его дело.       Девчонка подставляет щёку под шершавые, точно наждачка, губы брата и смотрит в окно. Этот жест был условным, несколько холодным, но обыденно-привычным, он видит, как Питер грустно смотрит на сестру, прежде чем обратиться к нему и как Кристина супится от этого, сильнее сжимая ручку кружки. — Идёшь в школу?       Кристина смотрит на брата, потом на Романа и снова на брата. Она тепло улыбается, растягивая пухловатые губы с натягом, обветренная кожа трескается. Её голова склоняется на бок, она не мигает и вытягивает руки вперёд, лениво потягивается. — Собираюсь опоздать, езжай без меня. — Уверена?       Она кивает.       Роману не нравится, как Кристина смотрит на него, как ведёт себя с ним, как корчит из себя недосягаемую. Годфри не нравится надменность Кристины, уверенность и бесстрашие, а ещё ему не нравится общий с братом секрет и тесная связь: Питер всегда присматривает за сестрой, он любит её чистой братской любовью, он защищает её всеми способами.       Руманчики как Роман и Шелли. Только Кристина не похожа на ту, кому нужна помощь.       Он встречает её на трибунах футбольного поля: Кристина курит, пряча глаза за большими солнцезащитными очками, выглядит тупо в лишённом солнца городе, но ей плевать. Тренер не смотрит на них, а она запрокидывает голову и курит, курит, курит — сизый дым кружит рядом, отгоняя назойливых мух в виде одноклассников — она размыкает губы и облизывает их быстрым движением, а потом смотрит на Романа, лениво и безразлично, как на надоедливого москита. — Чего тебе, Годфри? Питера здесь нет, поищи где-нибудь подальше от меня, — она затягивается и выдыхает.       Кристина Руманчик не ёбаный ребёнок. Кристина грёбаная сука с замашками ебанашки. — Кончай вести себя как сука, я тебя искал. — Оу, так вроде видались, нет? — она морщится, — так чем могу помочь? Убить? Загрызть? Избавиться от тела? Что вы натворили с моим братцем? — Ничего криминального, малышка, просто он думает, что ты… ну это… убийца, а я вроде как должен помочь ему. — Подсадная утка из тебя так себе, — она кидает окурок точно за трибуну, проводит языком по зубам и садится прямо, складывая руки на коленях, — чего хотел? Явно что ты не согласен с Питером. Я не похожа на варгульфа, да и есть у меня алиби на это время… что хочешь, Годфри?       Он явно немного насторожен, но старается этого не выдавать. Мальчишка не знает какой силой обладает — это плюс, думает Кристина, почёсывая шею. — Можешь выследить его? Питер справляется не так хорошо, как мы того ожидали. — М-м, компашка сексистов, решила разбавить себя Ирэн Адлер, чтобы не быть обвинёнными в дискриминации? — засмеялась Кристина, хлопая в ладоши. — Ага, типа того, — он ухмыльнулся, — так что? — Присмотрюсь, принюхаюсь: нос буду держать по ветру, а когти наготове, — она подмигнула ему, — не переживай, шпала, сделаю всё, что в моих силах.       Она быстро поднимается на ноги и ловко подхватывает рюкзак. Не смотрит на Романа и скрывается где-то за трибунами, направляясь в сторону школы. Роман следит, провожает её до поворота и выдыхает. Руманчики не так просты, как кажется на первый взгляд, а ещё все они имеют какой-то животный магнетизм и повадки лис: на Кристине это отражается сильнее всего, но отчего-то Роману интересно.       На бледно-белом лице Кристины блёклые веснушки, нижняя губа чуть больше верхней, а глаза несуразно большие на её милом детском лице. Она выглядит как дитя, коим точно не является. Роман уверяется в этом каждый день.       Роману почему-то не всё равно.       Он оправдывает себя тем, что это связано с делом, с Питером, с Шелли, к которой Кристина проявляет доброту и искренние чувства дружелюбия: Роман лжёт себе, понимает, но взгляда не отводит.       На уроках литературы, которые у него с ней в один день, она говорит взахлёб, говорит так много и так самозабвенно, как не говорит никогда и ни с кем: она спорит, соглашается, вступает в дискуссии. Роман любуется ей и наслаждается мелодичным голосом, который медовой патокой вливается в его уши.       Роман Годфри сошёл с ума. Потому что он не грёбаный педофил и он не тащится от ёбаных сук, но Роман Годфри тащится от Кристины Руманчик, которая курит везде, втискивает своё ебанутое мнение с замашками феминистки и критикует каждого первого парня, который демонстрирует свою маскулинность.       Роман Годфри — псих, потому что дрочит на сестру своего друга.       Будто ему своих не хватает — потешается подсознание, когда он кончает от одной только мысли о том, как волчица оседлывает его и двигает в такт его грёбаных беспорядочных движений. Роман Годфри хочет Кристину под собой, на себе, сбоку — со всех сторон. И это желание ни с чем несравнимо.       Он возжелал её одним днём и думал, что это кончится быстро — ошибка — ни хуя не заканчивается.       Она говорит, что никого не чует — только в полнолуние подозрительная активность, а так не может выследить долбаную псину.       Питер извиняется перед сестрой, и они засыпают на одной кровати — он сожалеет за свои подозрения и лишённые смысла обвинения. Он прижимает её к себе, и она улыбается, засыпая под ритм его сердца — их сердца в унисон бьются, ведь у сиблингов не может быть иначе.       Они двойняшки.       Роман завидует этой недосягаемой близости двух людей. Он никчёмный мальчишка с кучей комплексов и страхом одиночества завидует двум неразлучникам: похожие, неоправданно одинаковые в своих желаниях и стремлениях.       Он рад новоприобретённым друзьям.       И он начинает ненавидеть Питера, когда видит, как он откровенно дерёт его беременную кузину в своём триллере.       Дождь бьёт по лицу. Он весь вымокший. Он где-то трахался. Он кого-то имел.       Он разбит.       Не хочет ничего. Никуда.       Кристина Руманчик машет ему в полупьяном бреду и рассказывает, как бежала от какого-то идиота, решившего поохотиться в их лесу. Она рассказывает, как растерзала пару зайцев по пути и что-то про ужасный смог и бесконечный дождь. Роман молчит: он сырой, опустошённый и пьяный в баре на окраине — скупает и вливает в себя всё. Кристина курит — всем плевать на двух почти совершеннолетних подростков: чего можно ожидать от цыганки и маменькиного сынка с большим кошельком. — Ты в курсе, что огромное количество людей болеет хламидиозом? Знаешь, в нашей стране большой процент людей с этим заболеванием. Людям тяжело следить за количеством половых партнёров. — Ты это к чему?       Он дёргается, опустошая стопку. — Ты первый на очереди кому стоит следить за количеством партнёрш и предохранением. Серьёзно! Ты можешь подарить огромный букет ЗППП своей очередной пассии!       О, Кристина наслышана о похождениях Романа, а ещё она видела парочку раз его с девушками сомнительной репутации. Против них она ничего не имеет, но этот мудак реально может и не понимать, что некоторые с ним из-за врождённых вампирических способностей.       И это страшно. — Не буду я это обсуждать с фригидной дурой, — грубо кидает он. — Годфри, ты придурок: то, что мой брат трахает твою сестру, — она смеётся, — знаешь, это закономерно. А обижаться на это… ты больной? Она твоя сестра. И то, что она была добра к тебе и любит тебя — не даёт тебе право заиметь на неё права, ведь это аморально в нашем обществе, — умозаключает она, поднимаясь с места. — Найди себе не сестричку для осуществления потаённых желаний.       Роману хочется её уколоть, напомнить, как она шарахается от парней. Но она уходит к бару за добавкой.       А потом ему хочется выдолбить из неё все эти дурацкие мысли о том, что он хочет Литу. Вообще-то, уже несколько дней героиней его влажных снов является сама Кристина и поэтому в мыслях одна картина: они в этом дурацком баре в кабинке одного из до сумасшествия антисанитарийных туалетов, и она скрещивающая свои ноги на его пояснице и крепко держащаяся за его шею, пока он жёстко и резво входит в неё; а она стонет, кричит от удовольствия, кусается и целует — ноги непослушно дрожат и мельтешат от экстаза и она выдыхает, запрокидывает голову и позволяет себя укусить.       У него стояк ровно на двенадцать от таких картин.       И он грубо матерится, когда Кристина возвращается, ставя перед ним стакан с виски. — Герой, чего случилось?       Кристина смотрит в глаза, а потом на его скованную позу и заглядывает под стол. Она заливисто смеётся — он впервые слышит её смех и видит такое лицо: преисполненное забавы и какой-то радости. — Тут я не помощница, — она прыскает, — могу подождать пока сбегаешь в туалет. — Помощь мне бы не помешала, — смотрит в её глаза, и она поддаётся вперёд, касается своими пальчиками его лица и губ: — Только в твоих влажных фантазиях, — выдыхает она ему в лицо, — Годфри, вы с братцем решили тест-драйв по сёстрам устроить? Думаешь я идиотка под тебя ложиться? Подумай о чём-нибудь отвратном… не знаю, представь что-то поистине мерзкое… твою маму и Питера, например.       Роман смеётся: это помогает. Теперь он озабочен лишь её сияющим лицом — она искренне хохочет, и он готов продать всё что угодно лишь бы задержаться в этом мгновении.       Всё идёт своим чередом.       Они играют в своё расследование, а Кристина курит, поглядывая на Литу и её раздувшийся живот: мистер Годфри сетует на дочь на их сеансах и прописывает новые рецепты. Руманчик готова слушать его каждый день, если он продолжит выписывает чудодейственные лекарства в желатиновой оболочке.       А потом вечером, в один из звёздных вечеров по весне она откровенничает с Годфри под крышей его дома. — Меня пытались изнасиловать, когда мне исполнилось пятнадцать. Первая любовь и всё такое, они завезли меня куда-то в лес, их было трое. Всех я знала и считала друзьями, они почти… в общем я обратилась и перегрызла всем глотки. Ублюдки заслужили, — хмычет она, деля с Романом самокрутку. — Поэтому я не терплю парней, — смотрит на небо и выдыхает пар, — ну это так, откровение на ночь.       Она подмигивает и уходит домой. А Роман думает, что Кристина сильнее чем кажется — она смелая и правда ёбнутая, но ради такой он готов был бы на многое. И убитый неудавшийся парень, и её неудавшийся неудачный опыт вдруг помогает ему осознать — он хочет её ещё больше прежнего, но с её тараканами управиться тяжело, а терять дружбу с Питером не хочется.       Роман просто рядом с ней: поддерживает, разговаривает, смеётся. Они курят втроём по весне, смеются и продолжают искать варгульфа.       Они выясняют что у волка какая-то неприязнь к симпатичным девушка во вкусе Годфри, к тем, кого бы он выебал или же ебал. Кристина шутит, уж не его ли это жертвы, а он говорит, что она точно ебанашка и делит с ней сигарету. Эшли Валентайн жива, а значит не всех косит его волшебный член.       Кристина закатывает глаза и толкает Питера, тот заливисто смеётся и отходит отлить. Тогда-то Годфри и смелеет, говоря, что, если бы косило всех, на кого у него стоит — Кристина была бы одной из жертв. Руманчик машет на него рукой и отворачивается, выглядывая брата. Роман видит её смущение и довольствуется оставшееся время её редкими взглядами и надуманно-серьёзным лицом.       Она смешная в своей непорочности и нежелании признавать истинное желание Романа.       Но он, блять, хочет её.       И она об этом знает.       О, Кристина не идиотка, она видит его желание, чувствует его, но измывается и ходит кругами. Она не уверена, что Годфри именно тот, с кем бы она переспала добровольно.       Она вообще ни в чём не уверена.       Но внутри неё седативные, несколько банок пива и выкуренные косяки, а Роман не настойчив, а нежен. Она думает, что это неправильно: она невменяема, когда рука Романа скользит по её руке вниз.       Она пьяна, когда его губы нежно касаются её: его губы пухлее и мягче её, они целуют нежно и практически невесомо — он справляется с внутренними демонами, которые молят его ускориться: он медлит и растягивает удовольствие. Скользит губами по щеке, шее, усаживает её на стол, чтобы повыше и удобнее. Исследует глубину её рта, сжимает маленькую аккуратную грудь, та, к его удивлению, мягкая и даже ощущается в его больших руках.       Она смеётся ему в зубы, царапает грудь небольшими коготками и дышит ему в ухо, когда он ласкает её шею.       Он оглаживает её живот, стремится выше, стягивает огромную футболку Питера с её худого тела. Улыбается и прикусывает кожу на шее, потом зализывает и идёт поцелуями вниз к небольшому животу, он стягивает с неё штаны, целует внутреннюю сторону бёдер, кружит языком по родинкам и ощущает прилив уверенности.       Она согласна на всё в этот момент, думает только о его губах, языке, о его руках, что оглаживают бёдра. Она запрокидывает голову назад и задевает листы на его столе, роняет фоторамки и тяжело выдыхает, когда он стягивает с неё трусики и целует в венерин бугорок, а потом ниже, проводит языком от клитора ко входу во влагалище. Его язык выводит круги, а потом он начинает ласкать её языком.       Она упирается одной рукой о стол позади, а другой держит его голову за волосы, слегка меняет направление и хихикает, закидывая ногу на его плечо, а другую подгибает, ставя на стол. Он добавляет палец и она выгибается: её соски стоят по стойке смирно и она закусывает губу от удовольствия, сжимает свободной рукой свою грудь и тянет за сосок вверх, стонет сквозь сжатые зубы, а потом тяжело и рвано дышит, начинает шевелить бёдрами в экстазе, трётся о лицо Романа и не сдерживается, она стонет во весь голос, её ноги дрожат и беспорядочно гуляют.       Роман удовлетворённо поднимается на ноги, стягивает джинсы и боксеры, заставляет Руманчик обнять себя, цепляясь ногами за торс и утягивает её на кровать: они падают, он нависает над ней, и они снова целуются, самозабвенно, так что все мысли улетучиваются, и она готова отдаваться ему. — Кажется, я всё-таки идиотка, — умозаключает она. — В таком случае я придурок, раз ведусь.       Он трётся членом о её влагалище, он достаточно возбужден, ловит ту негу и сладкую истому предвкушения. Она смотрит как он медленно входит, выгибается в пояснице и поддаётся вперёд: он заходит не весь, чего уж греха таить, он абсолютно пропорционален, и Кристина правда кажется ребёнком, но, сука, дети так не стонут, не кричат и не трутся.       Он заходит лишь головкой, смотрит как Кристина смотрит в его глаза и развязно улыбается. Он раскачивается, медленно и поступательно растягивая её. Она пиздецки узкая, но умопомрачительно горячая и влажная, истекающая соком: она шепчет ему что не является человеком, так что возможности её организма куда расширение чем человеческие и он может не нежничать с ней так.       Роман знает, что она девственница и одна эта мысль вводит в шок и вынуждает его желать её целиком. Она не врёт: девушка человеческого вида вряд ли бы довольствовалась таким актом — ему бы пришлось прекратить на середине, и он не был бы удовлетворён, а девушке было бы больно, но Кристина смеётся, трётся о него и двигает бёдрами в такт. Он целует её грудь, облизывает ложбинку и оставляет отметины на теле.       Бесконечно целует и долбится в ней уже во всю длину.       Она кричит от удовольствия.       Роман ловит какой-то нереальный кайф наравне с самым чистым коксом — он погружается в пучину страсти, самозабвения, нереальные ощущения единения.       Блять, он как сопливый девственник — ощущения настолько нереалистичны и настолько остры, что у него кружится голова — он сходит с ума.       И ему это пиздец как нравится.       Она запрокидывает голову, подставляя серую кожу шеи для поцелуев-укусов, а потом изворачивается и кусает его за ухо, рычит — не стонет и он изливается в неё.       Кристина Руманчик идиотка, потому что забыла про контрацептивы.       Блять!       Он продолжает качаться вверх-вниз, продолжает вжимать её в свою пафосно-дорогую кровать, пока мать ебётся с кем-то в городе. Её охватывает крупная дрожь, ноги сводит судорогой и готова петь волчьи песни, сжимая его член стенками влагалища. Он кладёт руку на её щеку, его большой палец проникает в её открытый рот, и она его прикусывает, облизывает языком и выпускает — подсмотрела в какой-то дешёвой порнушке, но как же это заводит и как же это приятно.       Они лежат на кровати, она голову на его живот кладёт и курит, стряхивая пепел в кружку, которая пылилась на тумбочке не первый день. Он смотрит в потолок, заложив руки за голову и не может ни о чём подумать.       Ебать девственниц не всегда паршиво.       Вот какой он делает вывод, когда маслянисто-васильковые глаза мажут его суровым взглядом.       Кристина переворачивается на живот, выдыхая дым ему в лицо — он ухмыляется чересчур плотоядно, Кристину передёргивает. — Ты кончил в меня, придурок!       Она не может умозаключить для чего он это сделал, но поплатиться за это он непременно обязан. Она прикусывает его за бок, и он притворно ахает. — Маленький волчонок, — смеётся надменно, — разве у нас может появиться какой-то… — Нет, я думаю, — она затягивается, — но таблетку мне купи. Тратиться я не буду.       Годфри смеётся — впервые заливисто и искренне. И впервые ему не хочется, чтобы женщина молчала после… после занятия любовью. Ему как-то мерзко думать в этом поганом сквернословом ключе о Кристине — трахал он окружающих его чирлидерш, трахал он умных и глупых, трахал всяких.       Кристина всякой точно не была.       Кристина оборотень, реальная опасность и угроза. Реальный адреналин от секса и поцелуев с синяками и царапинами.       Кристина сестра лучшего друга — это всё усугубляет и превращает в серьёзную вещь.       1:1       Блять…

***

      Они находят убийцу девчонок неосознанно неожиданно. Одна из подружек Литы, добрая миссионерка в рясе с Библией в потрёпанном рюкзачке. Так тривиально и банально, что Кристина давится никотином, вспоминая как брат разодрал девчулю.       Теперь не их проблемы!       Лита умирает в больнице — истёкшая кровью, рожая выродка с неясным будущим и опасным ореолом фамилии Годфри. Кристину почти выворачивает, когда вскрывается чей это ребёнок — ёбаный пиздец, на самом деле, она подозревала, но правда страшила и оказалась куда хуже, чем ей бы хотелось.       Питера ломает после смерти любимой, Кристина в эту «любовь» верит с натягом. Она понимала почему люди спят друг с другом, почему встречаются и что, может быть, любопытного в браке, но любовь она упорно не понимала — Кристина слишком сильно увлекалась препаратами, чтобы снизойти до мизерных крох эйфории влюблённости. Кристина чихает на солнце и прячется в складках кожаной куртки брата, утыкаясь носом в его вспотевшую грудь — они покидают город на рассвете, её убаюкивает пыльная дорога и завывания Луи Армстронга.       Она не говорит с Романом об отъезде, но милосердно оставляет ему письмо, где сумбурно оправдывается и пытается донести, что им нужно время — ей нужно время. Она знает — Роману на эти оправдания похую. Он забудется в первой же смазливой мордашке с красивой линией груди и бёдрами попышнее чем у неё — ей плевать, он ей нравился, и она правда в какой-то мере привязалась к нему за этот год.       Но брат неизменно будет на первом месте, интересы её родственников и её собственные — вот что важно, а Роман Годфри пусть остаётся великолепным мерзавцем с отличными навыками ебли, пустой душой и странными замашками.       В конце-то концов, они с семьёй должны думать лишь о себе и о том, как бы выжить в этом несуразном мире из лжи, чужих пороков и странно смотрящих на ни х окружающих людей.       У полукровок никогда не будет места, которое они с уверенностью могли бы назвать домом.       А Роман Годфри готов с уверенностью заявить, что после того как он разберётся с насущными делами - Кристина Руманчик и её нерадивый братец поплатятся за то, что бросили его в самый паршивый момент жизни.       Он на славу отыграется!