Странно манящая чепуха

«Друг мой, мы оба устали. Радость моя! Радости нет без печали, Между цветами — змея. Кто же с душой утомленной, Вспыхнет мечтой полусонной Кто расцветет белладонной, — Ты или я?»

      Темны-холодны леса, теплы следы беглеца, — воображение томило Уэнсдей, красочно разделывая перед ней свежую плоть для романа. Записать было негде. И зачем этот шепот в голове — так громко, так не к месту?       Всю дорогу от леса Уэнсдей и Энид оцепенело смотрели в затылок Ларчу. Винтажный Паккард под его управлением летел по шоссе. Выпуклые, остекленелые от ужаса, глаза-фары пытались желтым светом прожечь серую пелену. Метель, словно фокусник, накинула на лобовое стекло свою тряпку; намокшую, отяжелевшую, расшитую бисером парчу. Если фокусник щёлкнет пальцами, они спасены. Щелкнет трижды — беда — исчезнет дорога, исчезнет Ларч, невозмутимый дворецкий семейства Аддамс, разогнавший авто до фатально-опасной скорости, и кошечки-подружки на заднем сидении тоже разлетятся, наверное, чёрно-белыми звёздами. Разбиться в аварии и соседствовать в одном морге с Энид стало бы для Уэнсдей приятным финалом. Но Синклер, она понимала, ещё не раз хотела бы побывать на солнце. Для такой как она щелкни лишь раз, добрый фокусник.       …как, чиркнув, спичка целует порох, и как тлеют в пламени вырванные из-под снега сухие дубовые листья.       Втянув носом стоячий воздух с отголосками запахов того лесного пожара, Уэнсдей невольно кашлянула. Затем скосила глаза на Энид — та была в расстегнутом от духоты в салоне лыжном комбинезоне. Под ним была белая водолазка. И на толстой нитке из рукавов свисали варежки; дурацкие детские варежки.       — Ты что-то притихла, — с издевкой произнесла Уэнсдей. — Что бы там они там с тобой не сделали, мне есть чему поучиться.       — Нас ведь не смогут догнать? — встрепенувшись, Энид порывисто пересела напротив, чтобы оказаться лицом к бледной Уэнсдей и к заднему стеклу, за которым в вихрях снега ей мерещилась погоня.       Теплы следы… Приказав внутреннему голосу притормозить поток литературного вдохновения, Уэнсдей, как могла, сосредоточилась и гордо вздернула подбородок. Паккард несся вперед на звук тревожных гудков встречных машин, унося их прочь от обиженной тишины дома Аддамс и воя зимнего лагеря для «таких, как Энид». Всё шло по плану. Уэнсдей сказала:       — Я повешусь от стыда, если смогут.       — Прости, если я когда-нибудь говорила тебе что-то плохое. Ты лучше всех, Уэнсдей. Ты чудесная. Ты знаешь, — мерзкие варежки Энид дергались, вторя её трескотне, — я бы сделала для тебя тоже самое. Ты самая близкая теперь для меня, самая лучшая моя подруга!       Даже в запредельно диких реалиях поселения оборотней Энид не смогла превратиться в волка. Не обрела характерный оскал. Это всё ещё была она, Энид Синклер, идеальное воплощение противоположности Уэнсдей с головы до пят, но разве прежняя Энид не воспользовалась бы моментом, чтобы утолить тактильный голод? Нет. А раз так, значит исправительный лагерь взаправду «исправил» в ней это — заклинил в груди механизм, так бывало внезапно распахивавший Энид в объятиях. Они посмели тронуть то, на что сама Уэнсдей претендовала. Она призналась с досадой:       — Наша дружба — худшее, что могло со мной произойти.       — Неужели? — Энид фыркнула и спросила еще: — А Аддамсы старшие не будут против, что я у вас поживу? Думаешь, я им понравлюсь? Ничего в ответ. Но то, о чем Уэнсдей молчала — чего стоило ей сидеть сейчас тут — Энид прочитала по глазам.       — Хорошо, что мы обе в бегах... — протянула она с понимающей полуулыбкой. — Так будет проще. Ты ведь все это всерьез? Не захочешь вернуться или бросить меня, когда надоест?       — Легкомыслие, Энид, это по твоей части: покорно позволить родителям сдать себя в исправительный лагерь и не взять с собой даже пару ручных гранат, — тряхнув челкой для важности, Уэнсдей добавила: — Я все продумала. Всерьез.       — Поделишься?       — Когда останемся наедине.       Смерив затылок Ларча обличающими прищурами, девушки без слов сошлись на том, что доверять ему нельзя, притихли и отодвинулись друг от друга. Оставшуюся часть пути преодолели к утру.       Уже светало. Паккард, стремительно теряя скорость, вплетался в городской трафик. Исчезла метель и деревья, и навязчиво скребущиеся в голове мысли о преследователях. В городе многое терялось. Почему бы и Уэнсдей с Энид не попробовать?