Странно манящая чепуха

      Блеск лезвия складного ножа, полоснувшего в дюйме от запястья, привлек внимание Энид, когда было уже слишком поздно.       Она рефлекторно дернулась. Скривилась, ощутив под комбинезоном движение, будто сколопендра с тысячей лапок проворно переползает от одного её плеча к другому и дальше скатывается вниз по трубе рукава. В фактическом смысле, Энид понимала — это не было насекомым. Злые лапки здесь были только у Уэнсдей.       — Уэнсдей, господи-боже-мой! — взмолилась Энид. — Я двадцать недель сидела на мясной диете! Мне этими руками косуль потрошить приходилось и от чокнутых соседей по хижине отбиваться. Нервы и так на пределе — когти длиннее пальцев выстреливают! А ты… — в возмущении она едва не задыхалась, глядя на то, как Уэнсдей паучьим движением за варежку тянет нитку из ее рукава, — ты нарываешься!       — Двадцать три недели, — бесцветно поправила Уэнсдей. — Я счастлива узнать, что ты страдала.       Следующим росчерком ножа она отправила на пол салона Паккарда и вторую варежку. А нитка стала её трофеем.       «Двадцать три, — повторила про себя Энид. Ее когти втянулись, став короткими разноцветными ноготками. — Прошло рождество, мой день рождения и папин. Все обо мне позабыли. Все, но не Она». В оторопении подобрав и сунув в карманы разъединенные варежки, она спросила:       — Это потому, что они не черные, не кожаные и не перчатки?       — Вопрос эстетики тут второстепенен. Дело в здравом смысле, Энид, для того, чтобы уследить за парными вещами тебе не нужно соединять их четырьмя футами шнурка. Нужно просто быть чуть повнимательнее.       Внимательно наблюдая за тем, как Уэнсдей укладывает нить в клубок, Энид надтреснуто улыбалась.       Первое время в лагере ей доставало оптимизма вязать. Все казалось шуткой! Не на долго, не всерьез, не с ней — настукивая, уговаривали спицы. Затем укололо осознание. На вторую полную луну Энид загадала, что когда довяжет варежки, родители заберут её… Варежки напоминали о слезах и холодных вечерах, убивавших надежду. Не они спасли Энид — это была девушка с черными косами и верным сердцем; ее единственная подруга.       — Тут жарко, как в печке, — пожаловалась Энид и попыталась приоткрыть окно, но в старом механизме что-то заклинило. Стекло не опустилось ни на дюйм.       — Думаю, тебе будет интересно узнать, — ответила Уэнсдей, — что в отеле, куда мы едем, так много пожилых постояльцев, что даже есть собственный крематорий.       — Роскошно! Крематорий ведь лучше, чем спа, — Синклер бросила бороться с вхолостую крутящейся ручкой. Она доверяла Уэнсдей. Но, казалось, что-то было не так с её таинственным планом. Настороженно ухмыльнувшись, Энид переспросила для ясности: — Ты ведь не по отзывам в интернете отель выбирала?       — Нет, мы с родителями останавливались в нем в путешествии. Путешествия я не люблю. Но, как уже сказала, место это весьма старомодное: краска на стенах там с добавлением мышьяка, ядовитый воздух гуляет со сквозняками. А в ткань балдахинов еще с прошлого века въелась кровь, выкашленная чахоточниками.       — Миленько, в твоем стиле.       Энид вздохнула, вспомнив лоскутный, терпко пахнущий брусникой, тюфяк в лесной хижине.       Уэнсдей взглянула на подругу с неодобрением.       — Неужели? Даже возражать не пытаешься? Все-таки славно они над тобой поиздевались — твои родители.       — Да, славно, — согласилась Синклер. — Только ты не делай мне еще больнее… Пожалуйста.       — В этом отеле происходит действие пьесы из моего цикла про повешенных, и я хотела, чтобы ты его увидела. Но если предпочитаешь спа, пожалуйста, можешь поискать отель по отзывам неудачников, тратящих время на описание полотенец.       В подтверждение своих слов Уэнсдей передала Энид телефон. Тонкий, черный прямоугольник — такой таинственный, ведь раньше Аддамс презирала технологии. После месяцев без связи блогерша-в-отставке спрашивала себя — чью страничку открыла бы в первую очередь? Послушала бы все-все новые песни, выложила бы селфи в роскошном салоне Паккарда? Но, положив пальцы на неожиданно прохладный экран, Энид уже знала, что там для нее ничего нет; Энид отыскала, кажется, смысл в плане Уэнсдей. Этим смыслом было невысказанное признание: «Ты тоже очень мне дорога».       Она отложила телефон на сиденье, откинула с лица прилипшие от жары волосы и тихонечко захлопала в ладоши.       — Прочитаем ее по ролям? Это будет постановка в оригинальных декорациях. Думаю, я успела бы даже смастерить костюмы за вечер.       — Разумеется, Энид. Займемся пьесой, переночуем и двинемся дальше. Сами, без Ларча.       Ларч все слышал и, наверняка, наблюдал за кошечками-подружками в зеркало заднего вида. Видел ли он, как увлекшись, Уэнсдей наклонилась к Энид, на щеках которой горел обожающий румянец? Разглядел ли вибрацию в жарком воздухе между ними или то было лишь затуманенное усталостью воображение Энид?       Темные колодцы зрачков Уэнсдей прямо перед ней — вот, что виделось взаправду. Невозможно было дышать, когда она так смотрит. Но Паккард качнулся туда-сюда и замер. Уэнсдей отстранилась. Едва не протаранив лавку газетчика катафалком с серебряной птицей на капоте, Ларч припарковался на тротуаре и отпустил руль. Он вышел, чтобы помочь Уэнсдей. В нетерпении Энид толкнула дверь наружу, вздохнула и провалилась ботинком в снег.       Снег хрустнул.       Про себя Синклер отметила, что очень даже по-городскому хрустнул; очень по-самостоятельному. Ошарашенная свежим воздухом, огнями, проводами и переливистыми звуками нового места девушка взвизгнула и, словно щенок на прогулке, вприпрыжку обошла машину.       На лацкан пальто Уэнсдей опустилась удивительной красоты снежинка. Энид хотела крикнуть: «Смотри!», но, осекшись, проследила за взглядом подруги и уперлась в старое кирпичное здание через дорогу — это был их отель. Между вывеской ремонта холодильников и адвокатской конторой утопала в стене глубокая ниша. В ней можно было различить съехавшую с петель дверь, поддерживаемую лишь досками, которыми она была заколочена. Выше двери были окна с выбитыми витражами. Кое-где из этих дыр торчали тряпки.       Невидимая глазу печать забвения лежала на этом месте. Все постояльцы умерли. Умерла мода на жутковатые отели. И только Уэнсдей, щурясь, еще минуту цеплялась за фантомный шанс. Но чуда не случилось — ее план разваливался, как кровля на крыше бывшего отеля.       Пока Уэнсдей стояла так, Ларч успел выставить на тротуар весь ее багаж и ждал истукан-истуканом. Газетчик ворчал себе под нос, прохожих не было.       — Сложи все обратно. Мы едем в банк, — наконец велела Уэнсдей.       Ларч не двинулся с места.       — А где Вещь? Он разе не с нами? — невпопад влезла Энид.       — Если ты помнишь, — отвечала Уэнсдей, — кроме маникюра и советов по макияжу в его обязанности также входит шпионить за мной для родителей. Зачем он тут нужен? Ларч, багаж.       Последнее было адресовано дворецкому. Но, в отличие от поникшей Энид, тот оказался невосприимчив к яду Аддамс.       — Мсиссис Аддамс велела вам передать по прибытии.       Поискав за пазухой, Ларч отдал Уэнсдей конверт с сургучной печатью.       — Ах, Миссис Аддамс. Ну разумеется, — прошипела Мисс Аддамс. Спокойствие окончательно сползло с ее лица, обнажив искаженные презрением черты.       Складным ножом, теперь Энид увидела, он прятался за голенищем черных сапог, Уэнсдей вскрыла конверт.       «Огорчены решением», «надлежит закончить школу», «пустые надежды глухой юности», — только и успела выхватить Энид, пытаясь разобрать средневековый почерк из-за плеча подруги.       Не прошло и мгновения, как Уэнсдей затолкала письмо в рукав пальто и упрямо скрестила руки на груди. Прочитанное еще сильнее омрачило её.       — Что происходит? — осмелилась подать голос Энид.       — Ведьма заморозила мой счет, — тихо бросила Уэнсдей, продолжая уничтожать дворецкого взглядом.       — Все это время у тебя был свой банковский счет?       — У всех детей в семье Аддамс он есть. Как еще воспитать в ребенке тщеславие и отучить клянчить подарки, если не давать деньги на все, что он хочет?       — Изволите — в банк? — растягивая гласные, спросил Ларч.       Энид не могла заподозрить чувство юмора в похожем на зомби, Ларче. Но это определенно была шутка — злая, жестокая шутка над детьми, которые самонадеянно решили, что вместе они смогут перехитрить взрослых. «И теперь, — отчаянно сжав варежки в карманах, подумала Энид, — нас вновь разлучат».