***
Чтобы, когда проснуться во второй раз, ощутить, как вся позитивная энергия вытекает из него, словно песок. Ксавье чувствует слабость и боль во всём теле, но больше всего в голове, пульсирующей острыми волнами. К горлу подкатывает тошнота, заставляя чувствовать себя так, будто он готов развалиться на части в любой момент. — Здравствуй, Ксавье. — День сурка, хах… — тихое бормотание под нос было единственным, на что Ксавье сейчас был способен, прижимая руку к пульсирующему правому виску. Он напрягает расфокусированное зрение, в попытке сконцентрироваться на Уэнсдей, когда замечает позади неё что-то, чего в библиотеке даже в самых странных фантазиях быть не должно, и в смятении моргает. — Что здесь… — неверяще произносит одними губами, ошарашенно оглядываясь на окружающую их разруху: книжные стеллажи перевернуты, книги разорваны и клочками разбросаны повсюду, а пол покрыт тем, что Ксавье только со второго раза, приглядевшись, распознает, как сотни острые, как бритва, осколки стекла. Глаза расширяются в замешательстве, а рот открывается в неверие. — Чёрт возьми, что здесь произошло?.. — Ксавье встречается взглядом с Уэнсдей, замечая, что та все продолжает холодно смотреть на него, и чувствует, как начинает дрожать от нарастающей паники. — Да. Ты произвёл своё особое… впечатление, — Уэнсдей склоняется ближе к нему и шепчет, словно раскрывает ему какую-то тайну. Её голос хриплый, а тон звучит так неоднозначно, что перегруженное сознание даёт ещё больший сбой. Вдруг, что-то щёлкает в его голове, приводя механизм в движение. — Нет, — решительно заявляет Ксавье, отказываясь принимать реальность и беспомощно смотрит на Уэнсдей. Но та просто молча оглядывается на него в ответ с непостижимым взглядом. — Нет! — и тут его голос срывается и практически переходит на крик, а взгляд безумно мечется по сторонам. Это не может быть на самом деле! — Нет… нет, нет, нет… Нет! Только не снова. Пожалуйста… только не снова! — голос с каждым словом начинает звучать всё громче и громче, когда сам Ксавье с каждой секундой становится всё более беспокойным, теряясь в собственном разуме. Он с силой дёргает себя за волосы одной рукой, другой неистово трёт лицо, царапая ногтями, словно пытаясь добраться до черепа, и дико озирается по сторонам, практически не ощущая на себе чужие холодные ладони. Чувствует, как учащается дыхание, а на лбу проступает пот, физически ощущает ужас, расползающийся по конечностям, захватывающий в свои смертельные объятия, и ледяную хватку когтистой лапы неведомого чудовища, безжалостно вцепившегося в горло, перекрывая драгоценный кислород. События прошлого вспышками мелькают перед глазами: комната без дверей, мягкие белые стены, испорченные беспорядочными красными мазками от кровоточащих ногтей, возникших от безуспешных попыток выбраться наружу, разрывающие мягкую обивку. Затем раздаётся крик, полный отчаяния, возникший от невозможности покинуть это место, и надрывный плач, переходящий в истерический смех. Затем, словно по щелчку, это меняется на воспоминания о тёмном шкафу из детства: стены приближались с каждым его судорожным вздохом, отовсюду слышался голос отца, насквозь пронизывающий своим равнодушным и триумфальным голосом. И, ровно за секунду до того, как стены безжалостно раздавили бы его, всё внезапно останавливается, чтобы раствориться во тьме и соединиться воедино в серые железные прутья. Ксавье чувствует, что не может дышать, его лёгкие не выдают ничего, кроме резких коротких вдохов и выдохов. Плотный железный ошейник крепко сжимает его шею, а тяжёлые цепи проходят от талии, к запястьям и щиколоткам, заставляя под своим весом упасть на грязный пол тюремной камеры, без возможности подняться. — Ксавье… — он слышит голос Уэнсдей, но она находится так далеко: за плотной стеной из всепоглощающей тьмы, но всё равно отчаянно пытается сконцентрироваться на её голосе, боясь заблудиться. И вдруг, в этой непроглядной тьме, появляется маленький просвет, похожий на окно, за которым так много света. — Ксавье, посмотри на меня… там нет… ты… библиотеке… мной на диване… — отрывки слов плавают вокруг него, каждое из которых понемногу открывает окно все шире. — …почувствуй ткань под своими пальцами, она выведет тебя оттуда, — Ксавье чувствует, как движется его рука, после чего ощущает плотную кордовую ткань под пальцами. Просвет становится больше, теперь своим светом освещая то жуткое и непонятное место практически полностью. — Теперь – дыши, медленно. Вдох и выдох. Ксавье слепо следует приказам, отчаянно цепляясь за этот нежный и спокойный голос, как утопающий за спасательный круг. — Не торопись, Ксавье. Всё в порядке, просто продолжай дышать, давай, вдох… выдох. Но он не может, он просто не знает, как это сделать. Ему кажется, что у него началась одышка: лёгкие горят, он делает слишком много резких вдохов и слишком мало выдыхает, что недостаточно для нормального дыхания. Чувствует покалывание в пальцах и клубящуюся ледяную тьму, но теперь уже глубоко внутри себя. Она поглотит его, раздавит в своей эфемерной руке, как маленький хрустальный шарик… беспощадно уничтожит и не оставит ни следа, как это делает чёрная дыра со всем, что попадается на её пути. Внезапно, Ксавье замечает, что его начинает окружать что-то тёплое, неожиданно нежное и хрупкое, и боится пошевелиться, чтобы не спугнуть. Первое, что до него доходит из реального мира — это её запах… лёгкий аромат хлопка и чернил. Чтобы успокоить будущий океан внутри него, потребовалось время, но когда это всё-таки удаётся, и он вырывается из плена своего разума, то сразу же попадает во власть каменных объятий Аддамс, тихо всхлипывая той в плечо.***
Утро воскресенья.
Когда Уэнсдей возвращается с завтрака, Ксавье всё ещё спит в том же положении, в котором заснул. Они, шатаясь, вернулись в общежитие около половины четвёртого утра, и всё это время Ксавье не отпускал её, крепко вцепившись обеими руками, навалившись на неё почти всем телом. За последние два дня, Уэнсдей уже так привыкла проникать в Нострадамус-холл и оставаться незамеченной, что загордилась собой и расслабилась, из-за чего в этот раз она, вместе с едва соображающим Торпом, чуть не попалась на глаза коменданту общежития — мистеру Коллинзу, которому, видимо, резко захотелось выйти покурить поздно ночью. Она распаковывает тост и маленькую тарелку с кашей, выложенные из портфеля на стол, и выкладывает это на поднос, который принесла с собой. После чего наполняет пустую бутылку водой, оставляет между тостом и тарелкой, а на её край — одну маленькую белую таблетку. К счастью, она была в любимчиках у кухарки, поэтому та не задавала лишних вопросов, когда Аддамс упаковывала вторую порцию завтрака. Не то, чтобы это жалкое зрелище можно было назвать полноценным завтраком, но это был не тот случай, когда можно было переборщить с количеством еды, если она не хочет, чтобы всё закончилось тем же, что и в прошлый раз, когда Ксавье решил поиграть в игру на выживание с собственным организмом. Да, и немного легкоусвояемой пищи, ему было бы полезно дать, чтобы желудок мог постепенно подключался к работе. Уэнсдей нерешительно садится за стол, чтобы через пару секунд встать и подойти к комоду, находящемуся рядом с рабочим местом художника. Её блуждающий взгляд гуляет по рисункам, приколотым к стене у рабочего стола, поражая талантом, стоящим за всем этим. Сюжет эскизов изменился с тех пор, как она случайно подслушала разговор Ксавье и Бьянки, теперь они выглядели несколько иначе: большинство из них — на широких листах и чёрного цвета, нарисованные грубыми, необработанными линиями от грифеля или угля, агрессивно вдавленными в бумагу. Уэнсдей с трудом отводит взгляд, заставляя себя сосредоточиться на тёмном деревянном комоде, и принимается выдвигать ящик за ящиком. Спустя какое-то время, ей удаётся найти то, что она искала — баночку с таблетками, спрятанную в глубине нижнего ящика за носками. Глаза сверкают радостью от победы, когда она задвигает ящик, выпрямляется и возвращается ко столу, где кладёт одну жёлтую таблетку рядом с белой. Перед тем, как вчера вечером уйти зализывать раны, Бьянка рассказала ей об этих таблетках, которые Ксавье, очевидно, перестал принимать. Уэнсдей была благодарна ей за открытость, поскольку это могло существенно помочь в лечении, однако, она всё равно не понимала, как относиться к сирене или другим пасленовым. Сегодня за завтраком, вместо приветствия, они молча обменялись взглядами, прежде чем Аддамс заметила сирену: та выглядела помятой и раненной, но, в остальном, смотрелась неплохо. Уэнсдей кратко изложила пасленовым инструкции, что можно, а что нельзя делать с измученным художником, сводя при этом общественный контакт к минимуму, но он и не требовался. Поскольку те весь завтрак сидели, как мышки: с бледными лицами и выпученными глазами, они молча жевали свою еду, даже не переговариваясь друг с другом. Оно и было понятно, Уэнсдей не могла держать на них зла, вспоминая события той ночи и их реакцию. Вспышка энергии Ксавье действительно была ужасающей и жестокой. Очевидно, потребуется какое-то время, чтобы они пришли в себя и не шарахались от друга. Как ни странно, но саму Уэнсдей это нисколько не смутило, а наоборот, даже помогло укротить бурю внутри. Все противоречивые, но, на удивление, сосуществующие между собой чувства, на протяжении нескольких дней угрожающие изничтожить её, внезапно улеглись. Всё встало на свои места. Это желание быть рядом с ним, как можно ближе, чувствовать его тепло рядом, размеренное сердцебиение под ухом и спокойное дыхание. Дикое, практически животное влечение к его телу, которое она испытывала всё время, и последовавшее за этим отвращение к самой себе, когда в памяти всплыла та ночь одиннадцать дней назад, заставила почувствовать за неё ответственность. И очарование, которое Уэнсдей испытывала всякий раз, когда удавалось мельком увидеть другую сторону Ксавье. Его тёмная сторона — забитая и сломленная, озлобленная, но оттого и сильная, неподвластная. Уэнсдей чувствовала жалящий яд, когда тому было больно, и тепло в груди, когда тот улыбался. Все эти чувства, чередующиеся в своей безумной какофонии, заглушавшие друг друга, наконец-то улеглись, чтобы снова активизироваться, но на этот раз работая вместе, преследуя единую цель. Уэнсдей моргает один раз и вздрагивает, наклоняясь вперёд и облизывая губы, сидя за столом. — Я хочу тебя, Ксавье, — шепчет она почти неслышно. И выпрямляется, продолжая выжидать его пробуждение.***
Уэнсдей внимательно наблюдает за Ксавье, который наконец-то проснулся. Он кажется невозмутимым и собранным, но она уже научилась заглядывать под его маску: то, какие резкие движения он делает руками и нервно оглядывается — говорит совершенно само за себя. — Что вчера произошло? — спрашивает, избегая приветствия, как и зрительного контакта. — Не знаю, — пренебрежительно отвечает Уэнсдей, когда её лицо внезапно озаряется. — Но это было восхитительно. Ксавье устало вздыхает, покачивая головой. — Ну, это странно. Но, по крайней мере, теперь у меня есть, как минимум один человек, который не боится меня. Просто расскажи, что произошло. Насколько было плохо? Уэнсдей по-птичьи склоняет голову. — Я расскажу тебе, но в обмен на дополнительную информацию о твоих… способностях, — она особенным тоном подчёркивает последнее слово. Лицо Ксавье тут же темнеет, и он скрещивает руки на груди в защитном жесте. — Тебя это возбуждает, — и усмехается с опасным блеском в глазах. Они с вызовом смотрят друг на друга по меньшей мере пять секунд, пока Уэнсдей, к большой неожиданности Ксавье, не отводит взгляд первой, пожимая плечами. — Как хочешь. Твой завтрак всё равно остыл. Самообладание внезапно исчезает, и Ксавье бледнеет только от одного взгляда на еду, которую Уэнсдей измельчила, чтобы ему было проще проглотить. Но, всё же, он сопротивляется и позволяет этому случится. Уэнсдей поднимает поднос и проходит с ним до кровати, после чего ставит ему на колени. — Это что? — без особого энтузиазма спрашивает Ксавье, указывая на две таблетки, лежащие на краю тарелки. — Белая таблетка — от тошноты. Положи её под язык и дай раствориться, прежде, чем начнёшь есть. Жёлтую таблетку, я так понимаю, ты и сам узнаёшь. Его брови взлетают вверх от этой информации, но он снова ничего не говорит, молча принимает первую таблетку и морщится, проигнорировав вторую. — Очевидно, пока что она не работает. Затем принимается за еду. С осторожностью, он кладёт маленькие куски хлеба в рот, и на его лице сразу же появляется отвращение и нежелание продолжать, но, тем не менее, не останавливается. И, спустя после половины кусочка хлеба, пяти ложек каши и полстакана воды, Ксавье понимает, что этого более, чем достаточно. Тяжело откидывается на подушку и зажмуривает глаза. Лицо его приобрело зелёновато-серый цвет, когда он прижимает руку к животу, выглядя при этом абсолютно несчастным. Уэнсдей садится на кровать рядом и просовывает свою руку под его, желая облегчить спазмы, плавно поглаживая и мягко надавливая справа налево. Примерно через полчаса тошнота, кажется, проходит, и Ксавье наконец позволяет себе расслабиться. «Первая победа, но другие проблемы остаются неразрешенными…» — думает Уэнсдей про себя. Затем элегантно встаёт с кровати. — Хорошая работа, Ксавье. А теперь одевайся, мы идём на улицу.***
Поздний осенний воздух бодрит и освежает, отцветшие листья падают с деревьев, пока они медленно прогуливаются по территории академии. Уэнсдей замечает, как Ксавье быстро устаёт, слышит его тяжёлую одышку, хотя он и увлекался бегом, и в любое другое время, будучи не в таком скверном состоянии, он бы определённо смог спокойно пройти это расстояние. Время от времени им приходится делать остановки. Ксавье плохо маскирует своё самочувствие за наигранным интересом, указывая на ту или иную деталь в пейзаже. Ворон делает ему одолжение, подыгрывая в его небольшой игре, делает вид, что ничего не замечает. Хотя, признаться честно, ей абсолютно плевать на пробежавшую белку. Вот была бы она мёртвой — был бы другой разговор. По итогу, они решают остановиться у одинокой скамьи, где Уэнсдей пытается снова испытать свою удачу. — Расскажи мне о своём отце. На что Ксавье удивлённо оборачивается в её сторону. — О моём отце? — безразлично смеётся он. — Ну, он абсолютно полная противоположность любящего отца, которого представляет на публике. Думаю, вы бы прекрасно поладили друг с другом. На лице Уэнсдей появляется мрачное выражение, словно она планирует план убийства. — Неужели? — но в ответ только хмыкает, поджав губы. День у Ксавье только начался, а он не перестаёт удивляться. Он был готов поспорить на свою любимую соболиную кисть Колинского, что Уэнсдей восприняла бы его слова, как комплимент, но нет же, всё вышло наоборот. И всё. Больше Уэнсдей не получает от Ксавье ни единого слова, хотя, не пытается разговорить. Какое-то время они сидят в тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра, гоняющим сухие листья по земле, и когда Уэнсдей уже начинает вовсю наслаждаться холодом, сковывающим её тело, Ксавье начинает говорить, не смотря в её сторону, но она замечает краем глаза, как он кидает на неё редкие неуверенные взгляды. — Но, возможно, я бы мог дать тебе дополнительную информацию о развитии моих способностей, как ты любезно выразилась. Если тебя это всё ещё интересует, — произносит он настороженно, и в воздухе явственно чувствуется невысказанное извинение, повисшее между ними. — Я была бы в восторге, — спокойно отвечает Уэнсдей, стараясь не спугнуть момент, как напуганную белку. Ксавье вздыхает, кладёт руки на колени, открывает рот один, два раза, в проваленных попытках начать рассказ, после чего откашливается, и всё-таки собирается с духом. — Ну, это странно, но… — замолкает на полуслове, и пристально наблюдает за тем, что Уэнсдей собирается ответить. — Зачем тебе вообще это нужно? Ксавье, очевидно пытался придать голосу небрежность, словно этот вопрос для него ничего не значил, но провалился. То, как строго и грубо прозвучал его голос, застало Уэнсдей врасплох и выбило воздух из лёгких. Ей нужно было сказать что-то в ответ, и Ксавье терпеливо ждал, вглядываясь ей в лицо, но она только и могла, что открывать и закрывать рот, как выброшенная на берег рыба. «Потому что я беспокоюсь о тебе». В конечном итоге, она сердито сжимает челюсть, шумно втягивая носом воздух и напрягает голосовые связки, но даже так ни звука не слетает с её губ. Прямо, как тогда, когда она приглашала Ксавье на вороний бал. — Ох… Уэнсдей слышит удивлённый выдох и поворачивает голову, как раз вовремя, чтобы заметить, как Ксавье на мгновенье скривился от боли. — Ну… тогда, — с придыханием говорит сновидец, не давая ей времени для реакции, и начинает рассказывать. Его голос звучит яростно и обиженно, но слова, словно насильно вырываемые у него изо рта, очевидно давно ждали своего часа быть высказанными. Уэнсдей ещё попробовала заставить себя говорить, но после третьей неудачной попытки сдаётся и просто слушает. — Мои сновидения начались, когда мне было почти шесть лет. Поначалу они были безобидными и незаметными, но потом всё, что я видел во снах, начало происходить в реальности. Как-то раз ночью мне приснилось, что мой одноклассник Энди сломал руку — на следующий день, придя в школу, я увидел, что сон сбылся. На следующую ночь, я видел, как наша учительница сообщала нам, что простыла — и на следующий день, на её уроке, я услышал всё тоже самое, слово в слово, как и было во сне. Отец называет это предвидением во снах, и не устаёт при каждом удобном случае напоминать мне, насколько бесполезно это дело. Действительно, какая может быть польза от империи Торпа, если сын великого Винсента, только и делает, что предсказывает, как кто-то с лестницы упадет или простудится? Ксавье замолкает, чтобы отдышаться, практически на одном дыхании проговорив так долго, и Уэнсдей пользуется этой паузой, желая поддержать разговор: — Значит, ты не можешь ими управлять? Ксавье бросает не неё странный взгляд, прежде, чем продолжить. — Ну, технически, это не обычные видения, а видения, для которых требуется поглощение энергии. В любом случае, большинство моих «видений» несут в себе второстепенный характер, и, чаще всего, негативный, тип энергии, который меня окружает, влияет на их содержание. Что означает: что, чем сильнее и агрессивнее энергия вокруг, тем чаще меня посещают сновидения. Мне довольно трудно это объяснить, но попробую на твоём примере: впервые и единожды, мы встретились с тобой ещё в далёком детстве на похоронах моей крёстной, и после никогда не пересекались. Но твоя энергетика настолько мощная, что мне аж за шесть недель до начала учебного семестра, начал сниться чёрный ворон, напрямую связанный с тобой. А потом начал сниться и Хайд, — Ксавье вздрагивает, вспоминая, что ощущал каждый раз, когда просыпался после таких снов. — Что насчёт прошлой ночи? И твоих живых рисунков? — спрашивает Уэнсдей, не давая тишине сгуститься, но заодно и получить ответы на некоторые волнующие её вопросы. — Что же, сновидения — это только верхушка айсберга; всё стало сложнее с годами. Когда я стал старше, я начал замечать в себе приступы гнева всякий раз, когда мои родители ссорились. После чего меня начали отправлять к психотерапевту, чтобы я мог научиться контролировать свои «вспышки агрессии», так сказать, но ничего не вышло. Только, когда я приехал в Невермор, директор Уимс сказала мне, что со мной: она определила это, как неконтролируемое поглощение энергии, которое влияет на мои эмоции, и предположила, что вещие сны — это результат моего чувствительного сознания к энергетическим потокам из других измерений, которые опережают наше во времени, и когда эта энергия нарастает, то переполняет меня, и уже проявляется не в виде сновидений, а в виде того, что ты вчера видела. И замолкает, безразлично смотря вдаль на деревья. — А картины? — повторяет Аддамс, пытаясь отвлечь его от блуждающих мыслей. — Что ж… директор Уимс предположила, что раз энергия может проникать в меня и также высвобождаться, она также должна выходить напрямую и по желанию, главное направить в нужное русло. Тогда она предложила мне попробовать себя в рисовании, к большому удовольствию отца, наконец-то нашедшему достойное применение моих способностей — оживающие картины, разве это не здорово? Люди готовы платить за такое шоу. В любом случае, я почувствовал себя спокойнее, когда начал рисовать… до моего последнего провала в памяти, директор пыталась помочь мне разобраться с этим, но… — А ты не можешь просто заглянуть в свои видения? — Уэнсдей снова прерывает его, слишком нетерпеливая до ответов, чтобы ждать, когда Ксавье закончит предложение. — Заглянуть куда? Уэнсдей, серьёзно, ты действительно перестала выполнять своё домашнее задание, как разобралась с хайдом, — и он просто смеётся, но снова избегает смотреть прямо в глаза. — Что ты знаешь о нас, экстрасенсах? — Экстрасенсы состоят из провидцев, медиумов, иллюзионистов, телепатов и пожирателей энергии, — отвечает так быстро и чётко, будто зачитывает рапорт. — Правильно. Но не совсем. Это только основные группы, базовые, но, время от времени появляются так называемые гибриды. Индивидуумы, неспособные разобраться в собственных способностях. И вот, кто я есть: чёртов гибрид, который не может контролировать собственную силу — страйк! Затем он слабо взмахивает рукой в приглашающем жесте, ненароком прерывая все следующие вопросы.***
И это опять происходит. Вся краска резко отхлынула с лица Ксавье, он нагнулся вперёд, опустив голову между ног, и Уэнсдей замечает, как его грудь сухо вздымается, и не может понять, то ли его тошнит, то ли резко сбило болью от судорог в животе, а может всё сразу, без разницы. Что-то происходит, а это значит, что им нужно срочно возвращаться в общежитие.