Сердце его в Эдирне

Миссия, направленная на решение Трапезундского вопроса, затянулась на месяцы, однако в итоге завершилась осадой и относительно быстрым и бескровным разгромом Комнинов. Мехмед, не желавший войны, в очередной раз был втянут в конфликт, который ему был ни к чему, когда Давид Комнин начал плести интриги и давить на Узун Хасана, имевшего несчастье жениться на Теодоре, племяннице Давида. Разумеется, никто из католиков, подтолкнувших Давида к войне, на помощь так и не явился — в итоге османское войско вынуждено было стоять против таких же как они мусульман и горстки православных мирных греков, державших оружие едва ли не впервые в жизни. Мехмеда тошнило от происходящего, и он понятия не имел, как вообще отказался в это втянут. До этого он был уверен, что после победы в Византии никто более не станет ему досаждать. Но, к несчастью, видимо, слишком многим людям резало глаза, что он, какой-то там осман сомнительного происхождения, обрёл такую власть в столь юные годы. В нём видели выскочку, которого нужно вернуть на место. Сплетни, распущенные о нём Халил-пашой в своё время, сыграли с ним дурную шутку. Единственным светлым пятном в сгущающемся мраке все эти пять лет по-прежнему оставался для Мехмеда Раду — неизменно мягкий, однако обладающий удивительной прямотой, принц, казалось, всегда знал, что делать. Это ему принадлежала идея пойти на тайные переговоры с Узун-Хасаном, в результате которых спустя три года тот принял решение более не идти на поводу Венеции. Сам Раду никогда переговоров не вёл, однако ни для кого не было тайной, что палатки Мехмеда и принца стоят всегда рядом, а сами они зачастую просиживают до рассвета, обсуждая планы противника. Что до того, что иногда такие ночные беседы заканчивались совсем не по-дружески, это мало кого смущало. Тем вечером Мехмед принял решение возвращаться в Константинополь, поскольку миссия была окончена. Они с Раду уединились после праздничного вечера, чтобы отдохнуть, однако сон почему-то не шёл ни к одному из них. Ощущение смутной тревоги продолжало накатывать, и было неясно, всё дело в пережитом напряжении последних месяцев, или в чём-то ещё. Мехмед обнимал Раду, медленно перебирая его волосы — в походе они всегда пахли пылью и морской солью, однако всё ещё оставались удивительно мягкими. — Что будешь делать после возвращения? Раду удивлённо приподнял голову, косясь на Мехмеда из-под выжженных солнцем Средиземноморья ресниц. — Я?.. — Да, ты, — Мехмед улыбнулся. В свете единственной масляной лампы кожа принца оставалась всё такой же светлой. Похоже, даже походы не смогли стереть с его лица природную свежесть. — Может быть, есть место, куда бы тебе хотелось отправиться? Что насчёт Валахии? Принц нахмурил лоб. — Валахии?.. — Ты ведь не был дома так долго, разве тебе не хотелось бы вернуться — пусть и на время? — Мехмед прищурился. — Покажешь мне свои родные места… — Брат не писал мне уже пять лет, — перебил Раду. — Не думаю, что это хорошая идея. Да и дома у меня давно нет, я живу как умею. Мехмед задумался. — С каких пор он тебе не пишет? Я думал, вы всегда были близки? — В последний раз я получал от него письмо ещё до знакомства с тобой, — Раду прикрыл глаза. — Что до того, были ли мы близки… мой брат перестал выплачивать деньги на моё содержание примерно тогда же. Не думаю, что его волнует, жив я, или нет. — Ты в этом так уверен?.. — Да. Я пытался писать ему поначалу, но он не ответил ни на одно из моих писем. Примерно тогда же я поинтересовался выплатами — и оказалось, что они прекратились, когда он стал господарем Валахии. Полагаю, для него более не было смысла содержать меня, поскольку я стал его прямым конкурентом, а он и без того был в хороших отношениях с тобой. — Почему ты об этом молчал? — Мехмед уставился на принца, словно впервые его видел. — Ты должен был сказать! — Чего бы я этим добился? — Раду вздохнул. — Помнишь тот вечер, когда меня попытались отравить? Ты тогда рассказал мне историю о принце Орхане, которого хотели использовать против тебя. В этой ситуации я — принц Орхан, нежеланный наследник, предавший Родину. Неужели не очевидно? — Раду, ты кто угодно, но не предатель. Ты ведь даже не принял ислам!.. — Мехмед чувствовал, что закипает. — Ты боялся, что я использую тебя против брата? Или, быть может, ты считал, что я захочу избавиться от тебя? Что, в конце концов, было в твоей голове?! — Симпатии не имеют значения, если на кону жизни людей, разве нет? — Раду поджал губы. — Что бы ни происходило между нами, всему есть предел. Сколько человек сложили головы, потому что Узун-Хасан шёл на поводу своей жены? Я не собираюсь становиться камнем преткновения между тобой и своим братом — это было бы низко. Я не использую людей. И я знаю, что ты тоже не таков. — Раду… — Мехмед замолчал, не зная, что ещё сказать. Сердце его было не на месте. Он понимал, что принц Раду хотел поступить правильно, чтобы сохранить мир. Он знал, что Раду не ценит свою жизнь, и всегда довольствуется малым, принимая свою судьбу, какой бы она ни была — он не из тех, кто ищет выгоду. Но то, как Влад поступил со своим младшим братом, приводило в бешенство. Раду мог не желать быть камнем преткновения, однако он уже им стал, осознавал он это, или нет. Мехмед притянул Раду, обнимая его крепче. Он более не был намерен говорить. Мог ли он дать принцу всю ту любовь, которую тот, вне сомнений, заслуживал, но которую по какой-то причине никогда не получал? Почему брат Раду не видел, что за человеком был младший принц? Знал ли кто-то в этом мире Раду так же хорошо, как Мехмед? Раду был светом. Он был миротворцем. Он обладал бесчисленными талантами… но его собственный брат посчитал его помехой для себя и надеялся его убрать с дороги. Притом, что Раду никогда не пошёл бы против Влада. Раду был одинок в своей преданности Валахии — и точно так же был одинок в Эдирне и Константинополе. Он был чужаком для своих — и чужеземцем среди осман. Единственным человеком, для кого Раду не был чужим, оказался Мехмед… но и ему Раду не открывался до конца, как если бы опасался, что их любовь однажды может стать неуместной. Он не позволял любить себя всем сердцем. Он лишь отдавал. Мехмед закрыл глаза, ненавидя себя за слепость. До сих пор он верил, что присвоил Раду, удерживая его подле себя. Считал, что навязал себя принцу, задурил ему голову своими чувствами… но он был неправ всё это время. Раду был с ним лишь потому, что сам того желал — потому что у него никого больше и не было. Он действительно полюбил Мехмеда, и в своей любви он не был жаден или требователен. Он лишь хотел не быть помехой. Мехмеду было больно, потому что, как оказалось, ему совершенно нечего дать взамен. *** …Дурное предчувствие не обмануло. Спустя несколько дней прибыли гонцы из Валахии с сообщением, что Влад III Басараб расправился с боярами и послами Османской империи, прибив тюрбаны к их головам гвоздями, когда те отказались их снимать. Мехмед не стал сообщать об этом Раду, поскольку не был уверен, кто именно послал эту весть. При дворе было достаточно людей, вдохновлённых победой в Трапезунде, и они грезили новыми свершениями и победами. Вероятно, им виделось, что следующим направлением станет Валахия — в любом случае, было бы странно предположить, что Влад осмелится выступать против осман напрямую. Возможно, он более не желал платить за содержание Раду, но без помощи Мехмеда он и вовсе не пришёл бы к власти. Допросы гонца ни к чему хорошему так и не привели — если кто и заплатил за клевету, имени его выяснить не удалось. Тянуть с возвращением дальше было уже нельзя. Мехмед на ходу решил, что будет лучше отправиться в Эдирне, но там его ждали ещё более тревожные вести: приграничная крепость Джурджу пала без боя, двенадцать тысяч османских солдат вместе с мирными жителями подверглись расправе. Посланники описывали сцены настолько жуткие, что верилось в них с трудом: лес острых кольев, на которые насадили заживо воинов, стариков, женщин, детей… От самой крепости осталось лишь пепелище. Смрад горелых тел распространялся вокруг, словно чума. Говорили, Влад Басараб лично вышел той ночью к Джурджу, отдавая распоряжение открыть врата командиру на беглом турецком — и тот не осмелился ослушаться, поскольку знал Влада лично и не подозревал его в дурных намерениях. Скрывать от Раду произошедшее далее было невозможно. Мехмед созвал собрание, вызвав Заганос-пашу и Хамза-пашу. Он знал, что от принца Раду не будет толку, потому не настаивал на его присутствии. Сейчас ему было важно прояснить, почему Влад, его бывший союзник, вдруг пошёл на них войной. Заганос-паша в своей обыкновенной горячечной манере принялся заверять Мехмеда, что им необходимо выступить против Валахии как можно скорее с равноценным ответом. Хамза-паша был не так решителен и резок в словах, лишь сообщив, что Влад втайне уже некоторое время искал поддержки Матьяша Корвинуса и Священной Короны Венгрии, ссылаясь на якобы “притеснения христиан” и “падение нравов”. Кто, где, когда и как именно притеснял христиан, разумеется, не уточнялось. Мехмед поморщился, останавливая визирей, потому что от их бесперебойного многословия у него уже начинала трещать голова. Он не понимал, каким образом Влад мог выбрать такой идиотский повод для нападения — он ведь бывал с Мехмедом в походах, он делил с ним кров и пищу в юности. Более того, Влад, христианин, был воспитан и обучен среди осман, тогда как Басараб II, его соотечественник, желал ему смерти. Он знал обычаи осман, и должен был понимать, насколько ничтожна разница между людьми разных народов, на каком бы языке они не говорили, каким бы богам не поклонялись. Все они хотели лишь жить в мире. Все они желали лишь процветания и развития. Мехмед не мог поверить, что Влад пролил кровь. Слухи о расправах в Джурджу не могли быть правдивы. Он отказывался верить, что его друг мог отдать подобный приказ — это бы значило, что Влад Басараб, его друг, сошёл с ума. — На самом деле, мы могли бы разыграть карту принца Раду, — после долгой паузы предложил Заганос-паша. — Наконец-то ваш волчонок пригодится в деле. Мехмед уставился на визиря, некогда бывшего его учителем, как на полоумного. — Причём здесь принц Раду? — ему пришлось тщательно подбирать слова, потому что перед глазами стремительно расползалась алая пелена. — Раду — законный наследник престола Валахии, — Заганос-паша пожал плечами. — Возможно, мы сможем договориться с боярами, и они сами устранят безумного правителя. Отправим принца Раду в Валахию против брата, заручившись их поддержкой. Думаю, он достаточно предан вам… Звук пощёчины оборвал его на полуслове. Мехмед сам не понял, как в одну секунду оказался подле паши, ладонь его горела от удара. Заганос-паша отшатнулся, держась за лицо. Было видно, что несколько перстней рассекли его щёку до крови. — Ещё одно слово о принце, и ты не выйдешь отсюда прежним, — Мехмед смерил визиря пристальным взглядом. — Думай, прежде чем говорить… наставник. В зале повисла жуткая тишина, нарушаемая лишь приглушёнными шагами сменяющегося караула в коридоре. — Хамза-паша, быть может, вам тоже есть, что сказать?.. — Мехмед развернулся к адмиралу. — Вы знали моего отца и знаете меня всю жизнь. Как, по-вашему — я притесняю христиан? Быть может, я несправедлив к иноземцам?.. Вы, албанец, стояли со мной плечо к плечу в битве за Константинополь. — Если бы всё обстояло именно так, — Хамза-паша покачал головой, — я бы не был вашим адмиралом, Мехмед Хан. — Иногда даже самый мудрый и справедливый правитель должен принимать сложные для себя решения, — отозвался Заганос-паша снова. — Александр Великий тоже был молод, когда пришёл к власти. Он тоже не желал побед, однако ему пришлось подавить восстания во Фракии и Фивах. Его считали слабым — и он лишь давал отпор. Именно так начинается путь великого завоевателя Александра Македонского, ставшего первым создателем мировой империи. Тебе должно быть это хорошо известно — ты ведь всегда любил историю. Не проливая крови, не используя все возможные и доступные тебе средства, ты не обеспечишь мир и процветание. — Принц Раду — не средство, — зло прошипел Мехмед. — А Халил-паша? — Заганос-паша сощурился. — Помнится, пять лет назад ты считал иначе. — Халил-паша сам навлёк на себя беду. Он погряз в интригах так глубоко, что сам не заметил, как затянул петлю на собственной шее, — Мехмед продолжал сверлить учителя тежёлым взглядом. — Я никогда не желал строить империю, и вам это отлично известно. — Однако, если ты не станешь этого делать, империю построят на твоих костях, — тихо проговорил Заганос-паша. — Константинополь пал, делая тебя наследником Византийского престола. Знаешь, сколько крови проливали до тебя, чтобы просто приблизиться к тому успеху, которого достиг сейчас ты? Тебе в этом году исполнится тридцать — как думаешь, как долго ты сможешь удерживать власть, если будешь бездействовать?.. Мехмед отвернулся, давая понять, что совет окончен. Он думал, что сможет положиться на Заганос-пашу, однако всё очевидней становилось, что их пути расходятся. Возможно, они разошлись куда раньше — но осознал он это лишь сейчас. Чем больше он пытался понять, в какой момент Заганос-паша стал видеть будущее осман в войне, тем сильнее ему становилось не по себе. Он отлично помнил тот момент, когда его наставник поддержал его в решении идти на Византию, и какое противодействие они оба ощущали среди своего окружения — людей, продавшихся генуэзцам и венецианцам. Среди них был и Халил-паша, который лелеял надежды избавиться от Мехмеда. Тогда Мехмед и Заганос-паша выстояли и укрепили свои позиции. Их действия были обоснованы, слажены и тщательно продуманы — и у них, по сути, не было иного выбора. В противном случае, ни один из них бы не выжил. Впервые Мехмед задумался о том, что, вероятно, Заганос-паша ещё тогда знал, что, кто бы ни занял трон Византии, он будет обречён стать чудовищем. Осознание этой простой истины повергло его в ещё большую злость — потому что, разумеется, Заганос-паша был прав. Об этом свидетельствовали все последующие кампании и упорные попытки то Мистрского Деспотата, то Трапезундской империи выступать против него. Мехмед уже не был уверен, что было хуже — воевать против таких же мусульман за греческий Трапезунд, или идти против человека, которого некогда считал другом, и который теперь распространял слухи о варварствах осман. Он сам не знал, как оказался у покоев принца, однако двери неожиданно оказались заперты на ключ, так что стало ясно, что и Раду сейчас не был готов видеть Мехмеда. Это было вполне понятно — по Эдирне теперь курсировали слухи, что Влад Басараб сжёг крепость и глумился над трупами, разъярённый слухами о связи между его младшим братом и султаном. Вероятно, Раду уже обо всём прознал.