the boy’s a liar

      Кадзуха вдыхает аромат весны, — нового учебного года, — полной грудью, наполняет им все лёгкие без остатка, ведь так было нужно. Его жизнь была замечательной: хорошие и верные друзья, жажда к знаниям и полное понимание, чего он хочет от своей жизни, а также полная гармония в семье. Едва ли он мог мечтать о чём-то большем, поэтому довольствовался малыми мечтами — вкусным клубничным латте, купленной у букиниста книгой, пахнущей так, что пальцы на ногах сводило мелкой судорогой, или новенькой блестящей пластинкой. Жизнь была его любимой вещью, а он был любимчиком жизни, так он это называл, отвечая на вопрос о секрете его вечной флегматичности и улыбки на лице: — Чтобы брать, надо отдавать. Будь оптимистичен и белая полоса перестанет тебе таковой казаться, ты будешь воспринимать её как обычную вещь.       Он ослабляет галстук, поправляя лямку рюкзака, неспешно продолжает прогулку под сенью сакур, когда внезапная мысль о таком же внезапном хокку появляется в его голове. Бетонный парапет не успел достаточно прогреться, но солнце и так жарит его, будто ужа на сковороде. Излюбленный и потрепанный временем блокнот оказывается на коленях, ручка меж бледных пальцев, а строки плывут сами, подобно облакам на нежно-голубом небосводе.       Падал лепесток.       Каким он кажется лёгким.       Дух мой похитил.       Улыбка расползается на лице, зубы закусывают кончик ручки, тут же чертыхаясь. Вкус чернил постоянный гость в его рту, вяжущий язык и дарящий толику горечи, которой он был не рад. Переставляет ноги, давая носкам в чёрных ботинках соприкоснуться, не сразу понимая, что наступает на какой-то пластик. Пальцы тянутся к нему, вытирая от пыли и осматривая с двух сторон. Айди-карта учащегося старшей школы кажется немного потрёпанной, название частной школы по соседству с его школой дарит ощущение кучи йен меж пальцев.       С небольшой фотографии на него смотрел парень не старше самого Кадзухи, отстранённое выражение лица и отсутствие света в кобальтовых глазах смущало, особенно в паре с немногочисленными пластырями на лице — на скуле, переносице и лбу. Скарамучча взирал на него холодом арктических ледников, вынуждал съёжится от шального потока холодного воздуха, забравшегося под ворот белоснежной накрохмаленной рубашки. — Берегись! — крик откуда-то сверху обескураживает, Каэдэхара вертит головой в поисках источника звука, замечая тень над собой как раз вовремя, чтобы пригнуться и закрыть голову руками.       Молниеносная фигура проскакивает над ним, с громким звуком приземляясь на землю и распаляясь ругательствами, за которые его маменька оттягала бы за уши. Парень в школьной форме потирает явно ушибленную поясницу и первым делом осматривает откатившийся недалеко скейтборд, а не самого себя, поворачиваясь к Кадзухе лицом. Он же наклоняет голову то вправо, то влево, вытягивает айди-карту перед собой и сравнивает несколько десятков секунд, перед тем как осознаёт, что владелец потерянной вещи прямо сейчас чуть не счесал лицом бетон. — Эй! — Каэдэхара неловко окликивает незнакомца, который вертит головой также растерянно, как Кадзуха минуту назад, а когда натыкается на парня — широко открывает глаза и одним движением ноги поднимает скейт, тут же отпуская его на землю и отталкивается, подъезжая к Кадзухе. — Кажется, это твоё? — Бля. — Скарамучча, — ему же можно называть его по имени в своей голове? — вертит карту в пальцах, валится рядом с блондином на парапет, засовывая школьный пропуск в передний карман рюкзака. — Спасибо, я представляю какой бы въебенили штраф за её потерю, так что, спасибо. Я Скара, хотя ты, наверное, уже прочитал. — Кадзуха, и одной благодарности хватило с головой. — Скарамучча выуживает из недр своего рюкзака чупа-чупс и непонимающе смотрит на Каэдэхару, заставляя того тяжко вздохнуть под шелест упаковки. — Ты два раза сказал «спасибо». — А-а-а, забей, я социально-неловкий и агрессивный, если верить моей характеристике из средней школы. Чупа-чупс? — он с громким шлепком достаёт его изо рта, протягивая в сторону парня, на что тот качает головой, а Скара пожимает плечами и суёт сладость обратно себе в рот. — Извини, что чуть не грохнулся, хочу подготовиться к всемирному дню скейтбординга. В прошлом году победитель конкурса забрал спонсорство с мировым брендом, теперь жопа горит тройной кик-флип поставить и выиграть. Жаль, что маман грозится разъебашить доску мне о голову, хотя она и так уже сухая и не щёлкает, я про деку если что, разъебется подо мной и будет супер конечно. Извини, я слишком много говорю, хотя я уже сказал что социально-неловкий. — Если бы я еще понимал половину, что ты сказал, было бы не так сильно «социально-неловко». Разве это не опасно? — Скарамучча смеётся, елозит чупа-чупсом в своём рту, и качает головой. — Не, я на кик-флипе вечно хуярюсь головой об землю, но пока жив. Хотя знаю чела, голову расхуярил и слёг, теперь на остаток жизни как овощ. Хочешь попробовать прокатиться? — он уже подрывается с места, хватая сопротивляющегося Кадзуху за руку. Едва ли его волновало, что они знакомы десять минут от силы, но становится на колесницу смерти было страшновато. — Брось, я на подстраховке. — Надеюсь, я не стану овощем? — парень вновь смеётся и этот контраст между ледяным взглядом на фото и горячей натурой здесь, наяву, вводил в ступор. Кадзуха становится на доску, моментально хватаясь за такие же горячие и мягкие руки нового знакомого, боясь свалиться на землю. — Ничего не обещаю. — Каэдэхара, до этого смотрящий вниз на свои ноги, резко поднимает голову, сталкиваясь к Скарой нос к носу. — Стой, что?! Я на это не подписывался и вообще… — он не успевает договорить, Скарамучча тащит его за собой, из-за чего доска плавно скользит, а ветер вновь и вновь скользит по телу.       Они едут, ну скорее катятся, медленно, Кадзуха внутренне и внешне напряжен, пока Скара одной рукой тащит его за собой, а другой хватается за палочку чупа-чупса, прогрызая сахарную оболочку и прорываясь к ягодной сердцевине. Было в этом что-то такое неуловимое и волшебное, дарящее краткий миг свободы от оков собственного тяжелого тела. Они останавливаются, Кадзуха неловко спускается на землю, тут же теряя новообретённые крылья. — Молодец, только обувь не подходящая. Захочешь катать — выбирай «данки» и дело в шляпе. Забыл сказать, что катать тут — административное нарушение. — он подтягивает к себе доску, невозмутимо отбрасывает палочку на землю и крутит головой по сторонам. — Ну и где этот хуй с дубиной? — Что? Кто? — Кадзуха нервничает уже всерьез, также начиная озираться по сторонам но никого не замечает. На губах Скарамуччи расползается улыбка и он крепко хватается за плечи Каэдэхары, разворачивая того в противоположную сторону. — Он. Беги, если хочешь жить! — он смеётся, вскакивает на доску и поспешно уезжает, пока Кадзуха взгляд бросает то на полицейского, то на Скару. — Беги, дура, он хуярится дубинкой! — Стоять, Райдэн, ты у меня уже в печени сидишь, мелкий говножуй! — только когда служитель закона начинает кричать в след его новому [другу?], он сам начинает движение, пытаясь угнаться за скользящей по дороге фигуре. — Отсоси мою болтяру, хуйло! — он на секунду останавливается, делая пару движений вверх-вниз напротив паха, а после устремляется рукой вверх, видимо, экранизируя момент эякуляции. Закидывает скейт под руку, левой хватая Каэдэхару, который успел за время действия короткой пантомимы подбежать, за ладонь и тянет за собой.       Они останавливаются через три квартала, тяжело дышат, опираясь на колени ладонями и смеются от сумасшествия ситуации и сумасшествия в их артериях. Скара устало падает на доску, приглашающе хлопая по небольшому пространству рядом, на которое Кадзуха с радостью откликается. Бёдра в тесном контакте жмутся друг к другу, а у Каэдэхары дух захватывает от неожиданного приключения, случившегося за полчаса. Он тянется за блокнотом, выводя цифры собственного номера на белой бумаге угловатым почерком, нещадно рвёт небольшой клочок, пихая в руки Скарамуччи. — Напиши мне, если захочешь. Я бы… хотел пообщаться, если ты не против. — он скрывает слегка смущённое лицо за прядями волос, всё еще продолжая переводить дыхание. — Слишком много если. Не ссы, я напишу, давно так не развлекался. Спасибо за карту. — Кадзуха и думать забыл о ней, а Скара идёт дальше, быстро чмокая его в щеку, едва ощутимо, но у Каэдэхары кожу жжет словно от прикосновения с кислотой. Кидает на Скарамуччу вопрошающий взгляд, на который тот пожимает плечами. — Что? Я же социально-неловкий, забыл? Мне пора, иначе маменька всыпет по первое число. Пока?       Кадзуха кивает, поспешно встаёт с наждачного покрытия и обтирает влажные ладони о ткань брюк. Скара уезжает в противоположную сторону, пока Кадзуха опускается на корточки, раскладывая блокнот вновь.       Горит поцелуй.       Оставшийся на щеке.       Кленовый лист.

***

Полгода спустя.

      Губы закрыты.       Хочу скорее уйти.       В свою могилу. — Кадзуха, не хочешь высказаться первым? — единственное что он хочет, так это донести этой тупой суке, насколько её вопрос издевательски звучит. Он насмешливо выгибает брови, смотря на неё с той же издевкой в ответ, из-за чего куратор их реабилитационной группы осекается и вздыхает. — Хорошо, может, кто-то другой?       Никто не горел желанием говорить, «делиться своей горечью», прорабатывая травмы в голове, потому что только она, эта тупая сука, думала, что это всего лишь горечь. Он кидает взгляд на Аяку, которую чрезмерная опека старшего брата довела сначала до перелома, после до «фантомных» болей в руке, а после до ручки. Едва ли она считала это горечью.       Взгляд красных глаз скользит к Моне, финансовые проблемы семьи которой довели её до нервной булимии, а попытки помочь ей восстановиться привели к такому же «фантомному» ощущению, что вместе с съеденной ею едой желудочный сок начинает переваривать и внутренности.       Коллеи, до скрежета в зубах и диких панических атак боялась докторов после пересадки сердца, ногтями расчесывала место под грудью, пытаясь вырвать чужое сердце. Список можно было продолжить еще на восемь человек, не считая перечисленных девушек и его самого, но Каэдэхара в рот ебал эту группу и всё, что с ней было связано.       Кровь всё ещё стояла перед глазами, пробитый череп, раскиданные в подворотне внутренности. Его громкий крик, предпоследние звуки, которые он издал. Дышать тут же становится тяжело, он крепче сжимает ручку, вздыхает и застывает над бумагой.       Призрачный фантом.       Позови меня к себе.       Пожалуйста, мама.       Косая линия зачеркивает последнюю строчку. И еще. Еще. Еще. Не так, она же говорила, пять-семь-пять, не шесть, не блядские шесть, стройная пятерка «с оттопырившимся пузом и ровной шляпкой». Как она говорила, учила, сидя с ним над математическими примерами тринадцать лет назад. Ничтожество. Тяжелый стук о белый кафель отвлекает от самобичевания, дверь открывается, но едва ли он кидает на очередного странника, забредшего в их болото, взгляд. Кадзуху от всех них тошнило. — Извините, но с костылем тащиться на второй этаж сплошная пытка. — всё, о чём думает Каэдэхара, так это о соблюдении пять-семь-пять, чтобы мама была горда им. Но она больше никогда не. — Всё хорошо, мы рады видеть тебя здесь, правда, ребята? — Кадзуха плотнее натягивает капюшон худи на голову, пытаясь слиться со стулом подобно хамелеону. — Представься товарищам по несчастью, пожалуйста и расскажи о своей проблеме. — Меня зовут Скарамучча, мне семнадцать. Я сломал ногу, потеряв возможность заниматься любимым делом, а когда кость срослась у меня начались судороги, боли в колене и невольные сокращения конечностей. Теперь эта киска мой лучший друг, можете нарисовать на ней член. — он хлопает по костылю, но Кадзуха этого, конечно же, не видит, пять-семь-пять, забыли? — А теперь давайте поприветствуем Скарамуччу. — хор голосов, одинаково безжизненный и тяжёлый. Бьёт только сейчас включившегося Кадзуху по голове, заставляя вскинуть голову на нового участника.       Старые воспоминания крапивой бередят нервные окончания его памяти, ему тошно и склизко. Тройной что-то-там, ледяной взгляд с пластика и быстрый поцелуй, с обещанием написать. Не написал. Кадзуха хотел бы сказать, что он не ждал, выбросил это из памяти, как что-то ужасное и мерзкое [да ну, может пойдёшь смоешь призрачную кровь с рук в туалете?], но он и правда ждал. Сначала дал ему пару дней, потом ещё, потом вернулся на площадь с бетонными парапетами, просиживая там по часу, но больше никто не падал на него с неба, рассекая воздух. И тогда он смирился, пожал плечами и широко их расправив пошёл вперёд, через месяц хватаясь обнажёнными ладонями за лезвие. Ладони, теперь скрытые за белыми бинтами, покалывают и жгут, рассечённая плоть под ними кажется ошмётками его прошлого «я». Остались только блядские пять-семь-пять.       У Каэдэхары безразличие возведено в блядский абсолют, квинтэссенция бытия и отвращения к себе и людям вокруг, позволяющая ему впиться взглядом в неудавшегося друга, не отводя глаз. Сначала его не замечают, спустя пару минут всё же натыкаются на разлитую по зрачкам кровь. Скарамучча пугается собственного осознания, громко икает и дышит так тяжело, что только и видно как двигается грудная клетка. Он его узнал, как он мог не? Стыд распространялся от ушей, перетекал по лицу пунцовым светом, переходя на руки — пальцы тот час мелко задрожали, пришлось схватиться за расписанный маркером костыль, чтобы унять мерзкопакостную дрожь.       Кадзуха, о, великодушный рыцарь с зашитыми [фантомной, помним?] ниткой губами, все же отводит взгляд, утыкаясь в блокнот, ручку тянет ко рту, в следующую же секунду ощущая вкус чернил на языке. И всё же, он нервничал. Ему не хотелось встречаться так, ему не хотелось этого вовсе, Скара — его маленькая прихоть из прошлого мира, наполненного звуками его голоса [больше не], а для Скары Кадзуха — последнее напоминание о не щёлкающей доске, покрытой наждаком [больше не].       Смотри на меня.       Чернила на языке.       Оба сгорели.       Встреча заканчивается и, боже, как это было мучительно, особенно сейчас. Кадзуха складывает блокнот с ручкой в рюкзак, окидывает всех взглядом, указательный и средний пальцы прикладывая ко лбу и безмолвно прощаясь. Жестоко, но ему кажется, что уйти от неудобного разговора не составит труда, учитывая состояние Скарамуччи, но внезапное желание потянуться за сигаретой отменяют план побега. На улице по осеннему тепло, он поджигает кончик собственноручно разукрашенной зажигалкой, выдыхая дым после первой тяги и морщась от звука цепляющегося за кафель костыля. Цок, цок, цок. Стремится вперёд, но не успевает — чужая ладонь ложится на его плечо. — Кадзуха, я… я рад тебя видеть. Я тупой кусок говна, потерял твой номер когда ехал до дома, прикинь, думал вернуться на площадь на следующий день, но… не вышло. — он кривит лицо, печально прикрывает глаза и вздыхает, склоняя голову. — Скажи что-нибудь, пожалуйста.       Ещё один Луи Си Кей, блять, но Каэдэхара против своей же воли одергивает собственные мысли: он же не знает, да? Руки тянутся вверх, желая на жестах сказать ему, чтобы катился к чертям, и тут же отдергивает себя вновь. Откуда ему знать еще и язык жестов? Устало тянется за блокнотом с ручкой, ощущая всю тяжесть на своих вовсе не атлантовских плечах. — Я не могу говорить. — читает Скара с белой бумаги, вскидывает брови и вновь вздыхает. Мнётся несколько секунд, перед тем как открыть рот. — Почему? Или это секрет? — Кадзухе не хочется марать бумагу, рассказывая трагическую историю произошедшего, хотя, вроде, все новостные газеты трубили о случившемся, как оголтелые. Конечно, такая! новость стоила первых полос. Усмехается и чиркает одно слово практически без пробелов. — Секрет. — Скарамучча беспомощно открывает и закрывает рот, будто это он вдруг перестал говорить, будто это он не в силах засмеяться или закричать, будто это только он один невинный страдалец [ты же думаешь также, Кадзуха]. — Может, дашь свой номер ещё раз, раз уж мы теперь будем часто пересекаться отсутствие общение будет несколько неловким. — социально-неловким, ага, прямо как он сам. Сначала он хочет отказать, но ему хочется вновь ощутить тот контраст холодных глаз и горячих рук, принять весь тот дофамин вновь, поэтому только прячет блокнот обратно, вынимая сигарету изо рта, и протягивает руку в сторону Скары.       Тот сначала не понимает, а после лезет в карман за телефоном, впихивая потрёпанный жизнью прибор в забинтованные руки. Мимолетом выхватывает чужие имена в последних вызовах, безразлично скользя по ним взглядом, вписывает цифры собственного номера, а ощущает будто подписывает приговор на смертную казнь. Не для себя, для Скарамуччи. Протягивает телефон обратно, искренняя улыбка Скары обескураживает, позволяя окурку выпасть из пальцев. — Я напишу, обязательно, обещаю. Извини, мне нужно идти, действие обезбола закончилось и нога начала ныть, да и мать уже пять минут высматривает меня из машины. Пока? — Кадзуха прощается также, как прежде на занятиях, смотря перед собой в сторону двери и слушая уже шкрябающий звук костыля, а после звук машинного мотора.       На что он подписывался? Ему было безразлично, напишет тот или нет, так, по крайней мере, он хотел думать. Убеждал себя всю дорогу до дома в этом, в магазине, покупая очередную лапшу быстрого приготовления, открывая дверь в квартиру, как всегда пустую и одиноко-холодную. Откладывает телефон в сторону, отказываясь смотреть на экран, заваривает обед, который поглощает на автомате. Отца снова нет, снова он берёт сверхурочные и загоняется в лабиринте офиса, хлестая кружки с кофе одну за одной, будто это поможет пережить потерю жены и отстранение единственного ребёнка.       Слабак, думал Кадзуха, правда понять не мог, он или же Каэдэхара-старший? Свет в комнате мягкий, ползёт жёлтыми кругами на стенах, растворяет в своём тепле. От звука уведомления становится также необъяснимо тепло и хотя он пытался сдержаться, всё же молниеносно тянется за телефоном. от: Скарамучча, 16:47 привет! видишь я не забыл!!! так что надеюсь перестанешь считать меня долбоёбом от: Скарамучча, 16:48 перестанешь же??? кому: Скарамучча, 16:50 вряд ли но спасибо что сдержал слово хотя бы в этот раз       Не уколоть прошлым обещанием невозможно чисто физически, желчь рвётся из недр тела, вынуждая откинуться на мягкую подушку в уличной одежде, наблюдает как Скара то набирает сообщение, то вновь стирает уже на протяжении нескольких минут. от: Скарамучча, 16:54 прости       Кадзуха глупо смотрит на одно единственное слово, брови дёргаются вверх, но он позволяет смеху вырваться из лёгких тихим шипением. Думает пару секунд с занесёнными над клавиатурой пальцами, но убеждает себя, что так надо. кому: Скарамучча, 16:56 всё также социально-неловкий? от: Скарамучча, 16:56 ахахаха да, мило что ты запомнил ту херь что я порол тогда       Переплетение «а» и «х» заставляют Каэдэхару хотеть, чтобы они не были обычной вставной конструкцией, чтобы невидимый его взору собеседник взаправду рассмеялся, сверкая белозубой улыбкой и стирая языком слюну с зубов. Флегматичность спадает с него и он даже не думает, когда печатает новое сообщение. кому: Скарамучча, 16:57 я прождал тебя две недели на той площади почему не приходил? или это секрет? от: Скарамучча, 16:57 секрет       Так просто, его же буквами делает ответный ход, вынуждает Кадзуху нахмурится и вцепится зубами в ногти. Он не знает, что ответить, Скара и вовсе пропадает из сети, оставляя Каэдэхару в подвешенных чувствах. Переписка зашла в тупик [помнишь тот тупик, Кадзуха?], воспоминания вышибают воздух из лёгких, он подрывается с кровати, устремляясь к окну и открывая его настежь, шумно втягивает в себя воздух и тянется к сигаретам. от: Скарамучча, 17:02 погуляем завтра? как раз расскажу, почему не вышло и я не спиздил твоё сердце перепиской ещё весной кстати, ты знаешь язык жестов?       Делает пару быстрых тяг, скользит взглядом по сообщениям, напускная пустота и безразличность, но руки мелко дрожат, а улыбка сама просится на лицо. Набирает сообщение медленно, хотя думать над словами и не нужно было. кому: Скарамучча, 17:03 а как по твоему я общаюсь? не марать же бумагу не представляю чего ты ждёшь от прогулки с вынужденно-немым, но ладно. завтра на той площади в два от: Скарамучча, 17:03 понял, забились у меня по плану физиотерапия, так что не скучай, оки?       Кадзуха только помечает сообщение смайликом поднятого вверх пальца, откладывая телефон в сторону, бездушно скидывает окурок вниз с высоты тринадцатого этажа. Ха, надо же, их в группе теперь тоже тринадцать. Целая блядская чёртова дюжина покалеченных-изувеченных. Достаёт блокнот, кидая с размахом на письменный стол, включает ноутбук и тянется за новой ручкой.       Уже тринадцать тел.       Я теряю голову.       Хочу лишь твоё.       Смотрит ненавидяще на строчки, поджимает губы и с громким стуком захлопывает канцелярское изделие от греха подальше, включает что-то на фон, ощутив острую потребность в сладком чае и таком же сладком печенье, а после пропадает в вымышленном мире на добрые несколько часов. Глаза слипаются, часы показывают алые одиннадцать, стул на колёсиках со скрипом двигаются к окну, пальцы поджигают табак зажигалкой. Уведомление. от: Скарамучча, 23:18 спокойной ночи, кадзуха кому: Скарамучча, 23:18 спокойной ночи, скара       Тяжело вздыхает, пальцами очёрчивает буквы собственного имени на экране. Надежда тусклым огоньком распространяется в груди, прося, чтобы прекрасный странник закончил этот «год молчания». А как он этого страстно желает, надежда. Да только не хочет признаваться.