«Karl “König” Gross
KSK
15.01.1987»
Тридцать пять… Почему-то раньше я не осознавала, что ему может быть больше тридцати… На другом же жетоне так же аккуратно выбиты другие данные:«AB (IV) Rh-»
Села, облокотившись о стену, потому что ноги начали подводить. Вся полученная информация обрушилась разом на меня, и теперь мозг отказывался анализировать. Жетоны, его жетоны, которые он зачем-то оставил или забыл в своём же дневнике. Скорее всего, он вернётся за ним, но не найдёт. Для меня же он стал ещё ближе. Карл Гросс… Никогда не задумывалась над именем Кёнига. Обычно мне было достаточно позывного, небольших личных данных, которые могли бы полезны в службе. Имя и фамилия для меня были пустым звуком. Сейчас же они обрели для меня буквальный смысл, стали чем-то родным. Продолжаю сидеть, шёпотом прокручивая данные. Слёзы уже высохли, неприятно стягивая кожу. Голова болела, глаза опухли. Осознание всеобщего вранья разом со всей информацией нахлынули, и я, сдерживая ком в горле и рыдания, решаю сделать скорее опрометчивый поступок. Вычеркнуть людей из своей жизни не так легко, как кажется. Будто в трансе, собираю все рваные листы, целые, каждый кусочек, даже самый мелкий. Аккуратно складываю все в остаток блокнота. Жетон держу в ладони, обернув цепочку вокруг пальцев. Меня будут ждать с докладом, поэтому в первую очередь иду в кабинет, где мы обсуждали миссию. Никого не нахожу, поэтому следом иду сразу в зал совещаний. Практически не обращаю внимания на окружающих меня людей, когда вываливаюсь в комнату. Шумное обсуждение, рождённое в моё отсутствие, разом утихло. Шесть пар глаз уставились на меня, будто увидели призрака. МакТавиш переглянулся с Гоустом, а потом с Кэйт, вернувшись ко мне. Стараюсь упорно игнорировать их взгляд, подходя так близко к столу, как могу. Ноги не держат, и я цепляюсь промёрзшими пальцами в край стола. – Фогель, что ты… На сколько могу, поднимаю руку, останавливая поток вопросов от Соупа. – Лия. Меня зовут Лия Мария Крауц. В честь матери, которая умерла, став случайной жертвой террористов Аль Каталы в погоне за местью. Но ты, - я показываю пальцем на Кэйт, – наверняка это уже знаешь, потому что это есть в моем личном деле, которое ты успешно засекретила. Я бросаю на стол закрытый дневник, который от удара открывается, рассыпая все порванные листы, продолжая: – Как и данные Кёнига. Было настолько тихо, что можно услышать, как муха пролетает. Я не обращаю внимания на пристальные взгляды и присвистывания Соупа, который, кажется, отошёл как можно дальше от меня. Эмоции Гоуста распознать было сложно. Прайс же наблюдал за Ласвэлл, ожидая её реакции. Но кажется даже она была удивлена моим поведением. Лжи больше нет. – Какого тебе - хоронить живого человека? - руками отталкиваюсь от стола, делая пару шагов назад. – Передавай ему «привет». Медленно пячусь назад, коленки дрожат, будто я сейчас пробежала кросс, а сердце вот вот выпрыгнет из груди. Никто не решился прервать тишину, пока я уходила. Когда возвращаюсь в свою комнату, сил практически не остаётся. Из тумбочки достаю закрытую бутылку виски - я точно помню, что ставила её туда лично, в один из дней стащив её у Прайса - кто-то спёр её на миссии, а я успела перехватить. Скорее всего, он уже забыл о ней. Пью с горла. Алкоголь обжигает горло, и только спустя минуту становится легче. С каждым следующим глотком разум вроде бы проясняется от информации, но затем затуманивается градусами алкоголя. Комната кружится, слёзы уже не стараюсь сдерживать. Кручу жетоны в одной руке, пропуская цепочку между пальцами, в другой держа пистолет. Бутылка рядом, и с каждым глотком становится легче на душе, хотя я знаю, что это временно. Утром все станет иначе, хуже, и осознание происходящего разом обрушится на меня. Я задумывалась о самоубийстве только пару раз. Сначала после смерти отца, когда мать потеряла смысл к существованию. Её звали Мария, она сидела у могилы отца, смотрела прямо перед собой и, кажется, ничего не видела. Похороны были красивые, торжественные, как полагается погибшим военным, и куча незнакомых нам людей соболезновала и предлагала помощь. Никого с тех пор мы не видели и не слышали. Тогда же я в первый раз осознала, что ад на земле существует, когда взглянула на надгробную плиту:«Артур Крауц
1978-2013
Любящий муж и отец
Погиб при освобождении Кастовии»
Я каждый день видела её пустой взгляд, хотя, надо признаться, она старалась этого не показывать. Но еда становилась преснее, а одежда помятее. За несколько месяцев она превратилась из цветущей розы в увядающий сорняк. Не жила, а существовала скорее всего ради меня, хотя даже в этом я не уверена. В один из дней я поняла, что не смогу этого выдержать и уже собиралась с силами, чтобы прекратить своё жалкое существование и хоть немного облегчить маме жизнь, как мне казалось. Но в тот же день она впервые со смерти отца испекла вишнёвый пирог, и я поверила, что надежда есть. Её убили незадолго после отца. Прошло около пяти месяцев бессонных ночей и слез, я стала постоянным клиентом в больнице ради успокоительных для матери, за что порой приходилось отдавать большую часть денег, чтобы медсестры мне дали ампулы. Мне было всего шестнадцать, когда после одних из немногих посещений школы я возвращалась домой, застав тело Марии на кухне с перерезанным горлом и нарисованной эмблемой Аль Каталы её же кровью на полу. В тот день, вечером пятого августа, я морально потеряла себя как человека. Похороны матери были уже не такие пышные, людей практически не было - я, пару друзей со школы, друг отца Лиам. Он же после этого взял меня к себе. И в тот день на кладбище я второй раз задумалась о самоубийстве - хреново жить, когда у тебя никого нет. Одиночество для сильных людей. Слабым нужны люди рядом. Я нашла смысл жизни в войне. В постоянных миссиях, обучению стрельбе, метанию ножа, тактике. Не пропускала ни одной вылазки с Лиамом, стараясь всегда вникать в курс дела. Оказывается, жизнь обретает краски, когда может оборваться в любой момент. Дышать стало легче. Сейчас же я задумываюсь о том же уже в третий раз. Выпитая наполовину бутылка буквально уже двоилась в глазах, но я все не могла успокоиться. Слышу, как дверь с противным скрипом открывается, кто-то тихо заходит в комнату, и я, насколько это возможно, подрываюсь на ноги. Целюсь из пистолета в дверь, но в таком состоянии вряд ли попаду. Тем не менее, не сдаюсь даже когда вижу МакТавиша. Друзей у меня здесь нет и быть не может. – Уходи! – Фогель, я просто… – Уходи! Никого не хочу видеть! Соуп не сдаётся, аккуратно обходит комнату по дуге, но заметно приближается. Стараюсь не упускать его из виду, но чувствую, как ком в горле не даёт дышать. Пока МакТавиш приближается, я отхожу назад. – Вы врали! Ты, Прайс, Кэйт. Вы говорили, что он погиб. Чтобы я не искала его. Делали вид, что его не существует! - перехожу на крик, слёзы застилают глаза, отчего становится все хуже. Видимо, я даю слабину, когда сознание затуманивается, потому что Соуп успевает перехватить мою руку с пистолетом, вырывая его и отбрасывая на кровать. – Отпусти! Ненавижу вас! - колочу Соупа по груди, пока он пытается удержать меня и успокоить. Слёзы льются ручьём, кричу, но сержант упорно не отпускает, ожидая окончания моей истерики. Внезапная боль опаляет щеку, и я замешательстве смотрю на Соупа. Он усаживает меня на пол, отбирает бутылку виски, которую я и так уже почти допила, пистолет убирает за пояс. – Успокоилась? - его голос спокойный, умиротворяющий, но вопреки этому я не перестаю рыдать, хотя сил на истерику уже не осталось. Соуп садится рядом, опираясь локтями на колени, не решаясь заговорить. Мы сидим в тишине, пока я не успокаиваюсь окончательно, и только тогда решаюсь заговорить. – Ненавижу вас. Когда вы появляетесь, всегда происходит какая-то хрень. – Прости, - он замолкает, скорее обдумывая дальнейшие слова, пока я нащупываю сигареты и подкуриваю. – Врать было не нашим желанием. Кёниг пришёл к Ласвэлл вечером после того, как его отпустили из санчасти и попросил нас ни о чем тебе не рассказывать. Сказал, что сам сделает это, когда будет возможность. Он не хотел делать тебе больно. – А стрелять в нас тоже просил? А проткнуть мне грудь ножом его попросила Кэйт в ответ? - смотрю на Соупа, будто он может оправдать Кёнига в моих глазах. – Не неси чушь, он делал это сам. – Мы не знаем, кто стрелял, но скорее всего кто-то из КорТак. Возможно, они посчитали, что ты можешь представлять опасность. – Да уж, я, наверное, вторая в списке самых опасных людей после Гитлера, - откидываю голову назад, по привычке потирая плечо - болит все так же сильно. – У меня никого нет кроме него. Кладу голову на плечо МакТавишу. Эйфория от алкоголя отступает, и вместо неё приходит резкая усталость и сонливость. За последние дни я так вымотана морально, что не готова ни к чему. Миссии, спасавшие раньше, уже не помогают справиться с потерей. Когда тебе шестнадцать, кажется, что ты можешь горы свернуть. Когда тебе двадцать пять, горы кажутся непреодолимым препятствием. – У тебя есть мы, - голос сержанта переходит практически на шёпот. – Как бы пафосно это не звучало. Ты всегда можешь положиться на нас, несмотря на прошлое. Кёниг обязательно вернётся, и тогда вы сможете поговорить обо всём. Вопрос в том, нужно ли это тебе. Нужно. Определённо нужно. Мне нужно услышать его правду, узнать его точку зрения и выслушать, если ему будет, что сказать. Он мне нужен как воздух, как надежда в самый ужасный день. Возможно, все действительно образуется, когда Кёниг вернётся. Но смогу ли я доверять ему после этого?..