***
— И колбасы для «Оливье», мой хороший, если получится урвать — будет очень здорово, — пропыхтела Таня, спуская по лестнице коляску. — «Докторской». — Ну, Танюшечка, моя примпампушечка, это придётся подпостараться, хе-хе, — ответил Юра, придерживая дверь подъезда. — Может, Ричард подсуетится, для него все холодильники и прилавки открыты-битком-набиты, ты ведь знаешь. — Может, — глухо отозвалась Таня, отведя взгляд и подтыкая детское одеяло. На секунду Юре стало стыдно. Снова он упомянул Ричарда, и снова с каким-то полунамёком, полуупрёком в голосе. Танечке наверняка сейчас нелегко. Но ведь и ему тоже. Извиняться и сглаживать углы он не стал. Клюнул в щёку Таню, склонился над коляской, изображая любящего папашу, чмокнул воздух над закутанной Журналюженькой (Женькой вообще-то, но прозвище как-то больше его роднило с этим ребёнком) и прыгнул в «жигули». Он планировал обойти и объехать все магазины в городе, пускай и нужны были только колбаса и пара батонов. Дело ведь было во времени и пространстве, которые могли принадлежать только ему и новым сюжетам, рождающимся на ходу. Его настоящим детищам, которые если и кричат, то только о своей сенсационности. А дефицит и очереди — отличная причина вернуться домой часов этак через пять. После расследования о радиоактивных болотных лещах на Гагаринском рынке, он прыгнул в машину, едва успев закрыть дверь перед тем, как по стеклу ударилась рыбина. «Клиентуру распугал, ишь!» — гаркнула продавщица, замахиваясь ещё раз. Жаль, камеры с собой не было. Такой кадр украсил бы программу. Сердце стучало, как заведённое. Снова в своей стихии, как лещ в болоте! Дальше по плану был стихийный базар у площади Ленина и дело о тёртых калачах. Магнитола шипела и попискивала, теряя радиоволну, когда «жигули» ныряли в очередную выбоину на дороге. Юра подкручивал регулятор частоты, чтобы всё-таки послушать любимую «Лалахей». В районе НИИ радио опять забарахлило, и заливистые «лалала», затонув в помехах, превратились в чередование отрывистых и долгих сигналов. — Морзянка какая-то, хе-хе, — пробормотал журналист, поворачивая на перекрёстке. Голос Старозубова снова ворвался в эфир своим медовым звучанием. «Ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла», — и пальцы сами принялись отбивать ритм по рулю. Это четыре точки? Или всё же тире? И ведь всё повторяется через интервалы, точно шифр! — Всеволод Старозубов — гений песнопений и соловей музыкальных полей, — Юра включил свой дикторский голос. — Его талант не раз переносил нас в беззаботные дали ближайшего детства. Простые и наивные мотивы полюбились слушателю, но мало кто знает, что на самом деле скрывается за маской менестреля. — Он удовлетворённо выдохнул: это слово засело в голове после чтения Вальтера Скотта и всё рвалось на язык. — Кем был любимец публики до того, как им стал? И куда запропастился? Ответ — в эфире программы… — Юра набрал побольше воздуха в грудь. — «Загадка дыры»! В животе радостно трепыхалось, аж до озноба. Пальцы теребили провод микрофона. Потенциальная сенсация, никак как! Очень может быть, что новогодний шлягер Старозубова — послание заграничным друзьям. У него они, как это водится, наверняка водятся. Заказывает югославские ботинки к праздничному столу, например. Вот только… Песня прошлогодняя. А в уходящем году, как Юре помнилось, ничего нового у Старозубова не выходило. Без маэстро ни один праздник не обходился. Но на концерт к Восьмому марта из-за накладок с гастролями пришлось выпускать на сцену двойника. На Дне города должен был выступать — так его директор всё отменил, мол, Всеволод не может петь. Не. Может. Петь. Да ведь Старозубов — кит эстрады, а то и вовсе — ихтиозавр. Такие, как он, не выходят на сцену только по одной причине: фатальной.Глава 1. Семейная жизнь и тайные шифры
24 декабря 2022 г. в 01:00
Сюжет о злобных карликах, похищающих менестрелей, определенно должен стать сенсацией. Журналист долго выслеживал их и вот наконец подобрался к логову преступников.
— Нам песня строить и жить помогает. Но не всем! Именно здесь, в заброшенной деревне, куда ни разу не ступала нога человека, обуслов… обоснов… обаснословилась банда, лишающая человечество лучших голосов. В народе их так и прозвали…
В кустах мелькнула голова в колпаке. Журналист бросился туда, и в последний момент ему удалось поймать карлика, шмыгнувшего между прутьев забора, схватив того за наплечный мешок.
— Здравствуйте! У меня есть к вам пара вопросиков.
Карлик посмотрел на него и произнёс с удивительно знакомыми фешенебельными интонациями:
— Ай донт андерстендэблингбл.
И разразился плачем. Журналист держал его и продолжал задавать вопросы.
— Выведу на чистую водицу, — грозился он.
— Юра! — Кто-то схватил его за плечо. — Юра-а-а! — Этот кто-то теперь пытался разжать его пальцы.
Он дёрнулся и резко выдохнул. В правом ухе до сих пор звучал надрывный плач карлика, а в сжатом кулаке ощущалось что-то мягкое. Плюшевый медведь. Напротив — Таня в небрежно запахнутом халате. С её волос струились вода и пена, след которых тянулся до распахнутой двери ванной.
— Иди спать, мой хороший, — сказала Таня, склонившись над детской кроваткой. Голос у неё был уставший, немного раздражённый и немного виноватый. Раньше он такого не слышал, но в последнюю неделю только таким голосом она и говорила.
— Танюшка, — он приподнял очки и протёр глаза, — ну что ты, я только на секунду глазёнки прикрыл, читал вот сказку на ночь, хе-хе.
На подлокотнике кресла, в котором он уснул, лежал том Вальтера Скотта.
— Давай я сам, — предложил Юра, хотя где-то внутри надеялся, что Таня будет настаивать, чтобы он пошёл спать, — ты ведь её сейчас водицей зальёшь, а плавать мы как бы ещё не учились. Очередь на секцию-то — ого-го! — надо было записываться ещё когда мы не познакомились.
Таня спорить не стала — передала ему в руки дочь и, развернувшись, направилась в ванную. Юра раскачивался в кресле, стараясь не вслушиваться в капризный плач (иначе снова различит акцент Ричарда), и вспоминал сон. Но мысли о Ричарде всё равно лезли в голову.
На смотринах знаток чилдреноведения посоветовал новоиспечённым родителям проводить первые недели малыша вместе. И со всей своей джентельменской любезностью предложил заменить Юру на канале, не забыв упомянуть, что резервных выпусков «Загадки дыры» хватит ещё лет на десять. Юра тогда обомлел, но в присутствии гостей и под одобрительное «Это было бы здорово!» Тани ему ничего не оставалось, кроме как согласиться. Хотя спустя пару стопочек ликёра появилась крамольная мысль сказать что-то вроде: «Раз уж оба родителя должны присматривать за ребёнком, то, мой роскошно-шевелюрный друг, это я должен быть и на канале, и вести уроки для будущих англичанолологов, хе-хе».
Уже на исходе первой недели «декрета» Юра начал сходить с ума без работы. Казалось, будто время замедлилось, и он оказался в каком-то безумном непрекращающемся дне, где были лишь кастрюльки, тазики, пелёнки, пробуждения и попытки урвать немного сна до того момента, как всё повторится вновь.
Моменты просветления наступали, когда он выбирался из дома и шел в магазин. Или, если точнее, выходил в реальный мир, где ходили туда-сюда люди, ездили автомобили. Текла жизнь. На рынке уже появились краснолицые мужички в ушанках, топчущиеся у ёлочных развалов и прихлёбывающие из термосов чай, а может и чего покрепче. Кто-то вёз на санках только что купленную ёлку, у кого-то в руках болтались авоськи с апельсинами.
«Пространственно-временная аномалия», — говорил про себя Юра, воображая, что снимает сюжет. — «Младенцы-хитрецы меняют ход жизни, приспосабливая окружение под свои нужды, опутывая их сознание туманом, который наводят с помощью крика. Я даже не могу вспомнить, какое сегодня число, но мой профессиональный нюх и пытливый ум подсказывают, что на дворе декабрь».