***
Роза фотокарточку Шершня с собой не носил. Нахрена оно надо, если эта мордаха каждый день перед глазами, попробуй забудь, как выглядит. А Жилин требовал для составления ориентировки. Не вытерпев неторопливого расспроса про то, как Шершень одет был и прочее, Роза схватил листок и ручку и стал рисовать. — Вот, блин, тюбетейка его кожаная, нахрен. Вот очки. — Он заштриховал два кружочка на месте глаз. — Не, он, блин, в темноте стёклышки поднимает, тут прозрачные должны быть. Усики, блин, вот такие, только рыжие, ю ноу? Жилин покосился на рисунок. — Так это ж Шершанский Яков Осипович, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения! Я только сегодня его портрет на снежинки пустил. Ты гляди, как похож! У-ху-ху-ху-у! — Ну! — Роза нетерпеливо забарабанил по столу. — Шершень, Шершняга, Яшка, ю ноу? Короче, блин, гражданин-товарищ-полковник, найти его надо, пока, нахрен, не замёрз. Он в своей куртяшечке, модник, нахрен, превратится в какой-то хладокомбинат, я вам кричу. — Ну хорошо. Где искать, есть версии? — Не знаю… — подала голос жёнка журналиста. — Рынки, может, гастрономы? Юрочка за колбасой должен был сходить. Роза хотел было сказать, куда, по его мнению, тот должен был сходить, но промолчал. Грубить при женщинах не в его стиле. — Не-не-не, блин, ща закрыто везде, ваще не вариант. Майонез для салата он так и не добыл из-за этого, пришлось незаправленным малышкам вручать. — Короче, больницы, морги, телестудию я обзвонил, не было их нигде. Подвал наш и общагу медушную проверил, на всякий… У меня, блин, остаётся только один вариант, — Роза не удержался и сделал драматическую паузу — уж больно внимательно его слушали. — Старозубова навестить, ю ноу? Вдруг, блин, звёзды, нахрен, так сошлись, что наши потеряшки свою загадку шизушную отгадали или ещё каким-то образом на него вышли, задним мозгом, нахрен. Только директор его, тот ещё, блин, кисель, адресочек мне отказался давать, послал… Я, блин, при дамах не стану повторять, куда и как. — У-у, да за такую оперативность, голубчик, я бы тебе медаль выдал! — Жилин засиял, как тарелка барабанная. — Сколько ты времени сейчас сэкономил, этак мы и до полуночи дело раскроем. На службу к нам не хочешь? — Нет, блин, спасибо, я уже служу этой… — Роза вспоминал-вспоминал, как там эти богини мифические по именам называются, но на ум ничего не приходило. — Музе, короче. Товарищ Жилин начал докладывать своим по рации. Не в силах усидеть на месте, Роза стал слоняться по отделению. Из камеры тем временем раздавался голос Катамаранова: — Т-ты мен-ня околдовал-ла чар-рами люб-бви… Эта песня из каждой магнитолы звучала. Как будто, блин, в комплекте к машинам её выдавали. Едешь на концерт или с концерта в такси — в обоих случаях будет она играть. — Ну, нахрен, коллапс! Меня муза ща огрела, товарищ Жилин, я знаю, где адрес Старозубова достать!***
Ноги отогрелись, а после отвара из носа потекло. Гвидон Сергеич с братцем бинтовали ногу Трясогузника. Перед этим втирали мазь на травах, от которой вонь на весь дом стояла такая, что глаза слезились. Так и сидел Шершень: шмыгал носом, утирал рукавом глаза и отворачивался — чтобы не увидеть какую-нибудь марлю окровавленную. — Ну как же вы сразу меня не вспомнили? — спросил Трясогузник. Оказывается, у него дочка недавно родилась. Прямо тут, в этом доме. — А ты поживи с моё, — ворчал Гвидон Сергеич, — посмотрю, какие твоя память экивоки будет выдавать. А у меня вообще профессия вредная. Буфером становишься между земным и космическим, созерцаешь всю эту взаимосвязь и единство, вакуумы, вихри, лазурь божественную, гривы огненные, одно в другое — сознанием всё не ухватить, а ты постарайся, подвинь и расширь! Чтобы через темечко и сразу в руку пошло, и чтобы правду не исказил лишними мыслями, паразитами вдохновения… Каждому бы если было дано, как бы мы все зажили, эх! — Очень интересно вы рассказываете! — Не понимаешь, да? — Гвидон Сергеич покачал головой и зацокал. — По глазам вижу, что не понимаешь. На Яшку посмотри, поучись. Вошёл в храм искусства, в кузницу творца — и заструился глаз. Энергия пронзает и через слезу выходит, душа очищается. Шершень не стал разрушать эту версию и тихо радовался, что когда-то случилось близкое знакомство с художником. Иначе сгинул бы в лесу. Однажды после дикой пьянки он сел в автобус. Мало того, что номер был не тот, так он ещё и проспал всю дорогу. В итоге высадился в поле с какими-то дачниками и пошёл за ними — вдруг там почта есть, можно будет хотя бы в город позвонить, Розе сказать, чтобы забрал его. Шёл-шёл, и вот у этого самого дома встретил Гвидона. А тот его начал завлекать к себе отварчиками разными, самогонкой на бруньках, на заворотушечке… Лето было, да ещё похмелье — как тут мимо пройти. После первой Гвидон стал сокрушаться, мол, морячок свататься к Зойке уехал, и теперь картины некому показывать. Шершень вспомнил, что однажды очень проникся «Межгалактической вертихвосткой», рассказал Гвидону, что был в жизни такой опыт, что дух захватило, глаз не отвести, и о потребностях физических забываешь. И произнёс название картины. Гвидон тогда за сердце хватался, чуть не плакал, сказал, что есть в Шершне искра и стал обещать передать свой талант, раскрыть все тайны. А Шершень согласился — решил, что обложки для альбомов потом рисовать будет. Спустя пару чарок Гвидон стал картины показывать, а Шершень говорил, что на них видит. И, видимо, угадывал замысел, потому что Гвидон в эйфории схватил гармонь и пустился в пляс. На втором бидоне отвара началось обучение. Тогда-то Гвидон и стал Гвидоном Сергеичем, наставником. «Ничего, что рука трясётся — это вибрация космическая, к ней привыкнуть надо», — говорил он, а потом палитрами швырялся. Домой Шершень вернулся только на следующее утро. С синяками на руках, краской в волосах и полотном, которое Розка окрестил «Красно-блин-зелёная сивушная дичь». На самом деле это была роза, только абстракционистская. Тогда Шершень полностью понял кручину Гвидона-художника. И к краскам больше не прикасался. Трясогузник после лечения и отварчика приободрился и стал рассказывать, как их занесло в лес. Шершень будто протрезвел, слушая эту дичь со стороны, и ему очень захотелось домой. — Это кто ж так дорогу ищет, а? — Гвидон Сергеич стучал кружкой по столу. — Глянь, Витька, на это поколение новое — бестолковые головы, пустые! По звёздам только и можно ориентироваться, для того они и даны. Ты ведь сам говоришь, журналист, что он морячком был! — Радистом, вообще-то, — поправил его Трясогузник. — И что это за ориентир такой, не подскажете? — Шэ-Жэ-Один! Шея Жирафа, кочерыжка! На ней три звезды, тебе первая нужна — та, что у головы. Аккурат у Полярной. На север показывает, то есть. Только ничего ты сегодня не найдёшь. — Это же почему же? — Журналист завёлся, видимо, совсем окреп. — Я и не такое искал! Да-а, вы, наверное, передачу мою не смотрели… Гвидон встал и отдёрнул с окна занавеску. — На небо-то посмотри! Темнота, да и только! Беспросветная темнота, как в головушке твоей. Уводи его, Яшка, подобру-поздорову. Из часов на стене вылетела кукушка. Коллапс. На вечерину общажную опоздал. Комендантшу умасливать он не умел совсем, по части красноречия у них больше Роза выступал. Оставалось только одно — в окошечко лезть. На четвёртый этаж. Но это потом, сейчас была проблема поважнее. — Б-блин, а на чём отсюда до города-то добраться?***
— Приступаем к следственно-розыскным мероприятиям! — торжественно объявил Жилин, надевая шинель. — Патрули в курсе, сообщат, если заметят их. — Он поправил шапку и повернулся к своим заявителям-соискателям. — Вы, гражданка Восьмиглазова, остаётесь дома — вдруг заявится ваш муженёк, а мы его зазря искать будем. У вас, молодой человек, соображалка, смотрю, работает. Лишняя голова не помешает, со мной поедете. Оба покивали и стали собираться. — Игорь, а ты тут присмотришь за Жетоном, хорошо? Игорь отмалчивался. Уснул, что ли? — Товарищ Жилин, а его здесь нет, блин, — сообщил волосатик, заглянув за решётку. Полковник даже не удивился. Столько раз это повторялось, что и неинтересно уже. Надевая на Жетончика шлейку, он сообщил по рации: — Первый, это Девятый. Катамаранова тоже ищем. Жетон смотрел такими умными глазами, что сердце щемило от умиления. И идея кое-какая в голову пришла. — Гражданочка, мужа вещь какая-нибудь есть? На случай, если след придётся брать.