Последняя ночь

Уже пробило три часа ночи, а Эркель до сих пор не ложился. Он сидел на стуле в своей маленькой комнатке, тускло освещённой почти растаявшим огарком свечи и никак не мог найти себе места. Прошло более двух часов с того момента, как они расстались в ставрогинском парке у пруда. По подсчётам, Верховенский мог бы уже давно вернуться, но всё не приходил. Это, вроде как, не должно было волновать молодого офицера, но он почему-то остро ощущал тревогу. Эркель взглянул на лежавший в углу чемодан, который утром к нему завёз Петр Степанович. Уезжать куда-то в столь напряжённое и важное время, казалось не лучшей идеей, но офицер понимал, что это вынужденная мера, и если бы тот мог, то не поехал. Как бы ему хотелось, чтобы Верховенский никуда не уезжал! Он бы желал лишь иногда видеть его лицо, слушать его голос и ничего более. Мельком, изредка, не привлекая излишнего внимания, быть всего только безмолвной тенью при его значительной фигуре. Хлопнула дверь, заскрипели половицы, и спустя пару секунд в сумрак комнаты вторгся Пётр Степанович. В тусклом свете виднелось его лицо, на котором читалась смесь усталости, раздражения и самодовольства. Он в несколько шагов пересёк комнату и бесцеремонно развалился на кровати Эркеля. - Я думал, вы уже спите, - скучающе произнёс Верховенский, глядя куда-то в потолок. - Как-то не хочется, - ответил молодой офицер, рассматривая в полумраке Петра Степановича. - Отчего же? А, понимаю, эмоции. Но вы это бросьте. Хотя, хорошо, что не спите. Мне на поезд менее, чем через три часа. Не вижу смысла спать. Вы мне компанию составите, - в привычной манере заговорил Верховенский, быстро, много и бессвязно. - Никаких эмоций, всего лишь бессонница. А компанию – я всегда рад. - Это хорошо, что не из-за эмоций. Видите ли, я на вас более, чем на всех них надеюсь. Кто, если не вы, в моё отсутствие сможет со всем совладать? Я, конечно, совсем не надолго, но мало ли, что за это время может произойти. А надо, чтобы не произошло ничего. Вы уж за этим проследите, я уверен. Всё сделано лучшим образом, нужно лишь временно залечь на дно, сами понимаете. Когда вернусь из уезда, сможем вновь приступить к делам, и тогда нам уже ничто не помешает. Вижу, вы всё же устали, может поспали бы? – увлекательная и, казалось, бесконечная речь Петра Степановича вдруг прервалась, когда он впервые соизволил взглянуть на Эркеля, который, в свою очередь, не сводил глаз с собеседника и ловил на лету каждое его слово. Даже тон, каким был задан последний вопрос, приобрёл еле-уловимый оттенок заботы, или офицеру это только послышалось. - Нет, спасибо, я совсем не хочу. - Ну, что же вы так? Прилягте. Или это вы из-за того, что я вашу постель занял? Так я освобожу, посижу пока там, на диванчике. А вы ложитесь, - произнёс Верховенский, делая вид, будто ему есть дело до кого-то, кроме себя. Он явно хотел чего-то добиться подобным поведением, осуществить какую-то свою идею, возможно, только что пришедшую в голову. Но Эркель не мог допустить наличия какой-либо задней мысли у Петра Степановича, поэтому искренне обеспокоился его комфортом и, зачем-то подскочив со стула, сказал: - Не надо, не вставайте. Я право не хочу спать. А вот вы могли бы. Навряд ли вам удастся поспать в поезде. Я вам не помешаю. - Может быть, вы и правы. Я так устал за сегодня. Даже если не спать, то хотелось бы просто расслабиться. А отчего же вы встали? Раз уж так, то не найдётся ли у вас бинт? - Зачем? Вы ранены? – изумился молодой офицер. - Нет, всего лишь небольшое недоразумение, - Верховенский приподнял руку и отставил мизинец. Он опух и покраснел, а в некоторых местах виднелась запёкшаяся кровь. Эркель не стал задавать вопросов о происхождении травмы. Он тут же засуетился, поискал по шкафам и нашёл аптечку. Затем извлёк оттуда всё необходимое и, подойдя к кровати, опустился рядом с Петром Степановичем. - Позвольте, - офицер протянул вперед раскрытую ладонь и Верховенский вложил в неё свою. Аккуратно осмотрев рану, он обработал её йодом и забинтовал палец. - Эркель, мальчик мой, - вдруг заговорил Пётр Степанович каким-то ласковым, не свойственным ему голосом. Подняв взгляд от травмированной конечности, молодой офицер заметил в глазах напротив странный блеск, явно не от огня свечи. Никто ранее на него так не смотрел. Верховенский принялся разглядывать его белокурые волосы, изящные черты лица, переместился на тонкую шею с слегка выпиравшим кадыком, пересчитал золотистые пуговицы на мундире. – Я говорил когда-нибудь, что вам очень идёт военная форма? - Не припомню, - тихо ответил Эркель. В тусклом свете не было видно, но на его щеках появился румянец смущения. - Ну, теперь знаете. Только мне интересно, что скрывается под ней? – с этими словами Пётр Степанович убрал из его рук флакон и бинт, чтобы тот от удивления их не выронил, и начал медленно, по одной расстёгивать пуговицы. – Вы не против, что я так? - Нет, - с трудом выдавил из себя офицер. В горле резко пересохло, дыхание спёрло, не было возможности произнести ни слова. Он не понимал, что происходит, но его это в какой-то степени заинтриговало. Верховенский расстегнул последнюю пуговицу, и в разрезе показался оголённый торс. Чтобы увидеть картину целиком, он аккуратно снял мундир с плеч. По телу Эркеля пробежали мурашки, но не от холода, хотя в комнате и было свежо. Петру Степановичу было мало только смотреть, поэтому вскоре он прикоснулся кончиками пальцев к нежной коже. На лице его заиграла странная ухмылка. Пальцы скользнули вниз от ключиц к животу, и он почувствовал, как напряглись мышцы пресса под ними. - Расслабьтесь, я не сделаю вам больно или неприятно, - произнёс успокаивающе Верховенский. – По крайней мере, если вы сами об этом не попросите, - добавил он тише. Затем Пётр Степанович мягко толкнул в грудь молодого офицера, и тот упал на спину. Под его недоумевающим взглядом, Верховенский начал медленно снимать с себя одежду: перчатки, пиджак, рубашку. - Что вы делаете? – решился спросить наконец Эркель. Он потерял дар речи, и, как заворожённый, следил за процессом. - Скажите, что вам это не нравится, и я тотчас же перестану, хотя ни капли не поверю вашим словам, - игриво проговорил Пётр Степанович, наблюдая за реакцией офицера и не переставая при этом раздеваться. Ответа не последовало. – Так я и думал. Верховенский сидел по пояс обнаженный, позволяя разглядывать себя. Нагнувшись вперёд так, чтобы между лицами оставалось несколько сантиметров и сохранялась возможность смотреть друг другу в глаза, он произнёс: - Эркель, дорогой мой, доводилось ли вам с какой-либо женщиной иметь столь же близкие сношения, что в этот самый момент у нас с вами? - Пожалуй, да. Несколько раз, - заикаясь, ответил офицер. Взгляду так и хотелось забиться куда-нибудь в угол, но лицо Петра Степановича занимало всё поле зрения. - О, вы ещё так молоды. Так много ещё предстоит испробовать на себе. Но не волнуйтесь, сегодня я берусь научить вас тому, что сам знаю. Верховенский наклонился ещё ближе, сокращая расстояние до минимума, но не спешил действовать и лишь дразнил Эркеля, обжигая его губы своим дыханием. Молодой офицер сгорал от нетерпения, поэтому, слегка приподнявшись, сам поцеловал Петра Степановича. Это был страстный, грубый, но недолгий поцелуй. Верховенский скоро отстранился, не дав Эркелю насытиться моментом, и только более разжигал его интерес. Петр Степанович начал медленно снимать с себя брюки, и когда увидел, что офицер собрался сделать то же самое, остановил этот порыв, положив ладонь на его пах. Рукой Верховенский ощутил, насколько сильно был возбуждён Эркель, и немного надавил на то место, почувствовав под плотной тканью тепло и пульсацию. Молодой офицер невольно издал хриплый стон. Верховенский довольно улыбнулся и продолжил раздеваться. Затем он помог с этим Эркелю, покорно исполнявшему все указания. Когда оба были абсолютно обнажены, Петр Степанович, нисколько не церемонясь, обхватил рукой член офицера и начал перемещать её вверх-вниз по всей длине. Невероятные ощущения накрыли Эркеля. Он до того момента и не знал, что от чего-то может быть настолько приятно. Верховенский постепенно наращивал темп, а молодой офицер еле-сдерживал себя, чтобы не закричать от удовольствия. Спустя несколько мгновений он достиг пика наслаждения. Не дав отдышаться, Пётр Степанович склонился над ним и поцеловал, жестко, но при этом чувственно. Затем он слегка надавил Эркелю на щеки, заставив открыть рот, и положил туда два пальца. - Это всего лишь прелюдия, но она необходима, доверьтесь мне, - успокаивал его Верховенский. Офицер не сопротивлялся, свято веря, что этот человек не мог причинить ему вреда. Обильно смочив пальцы слюной, Петр Степанович сделал то, чего Эркель никак не мог ожидать. Сначала он почувствовал проникновение одного пальца, а потом и второго. Ощущения точно нельзя было назвать приятными, однако больно не было. Затем Верховенский начал медленно двигать рукой. Он старался быть аккуратным, хотя уже давно желал большего. Когда пальцы стали свободно проникать внутрь, а молодой офицер успел свыкнуться с происходящим, Пётр Степанович прикоснулся головкой члена к его анальному отверстию и немного двинул бёдрами вперёд. Приглушённый вскрик сорвался с губ Эркеля. Член входил всё глубже, и ему всеми силами приходилось скрывать боль. Однако Верховенский действовал с несвойственной ему нежностью, поэтому вскоре то, что казалось офицеру пыткой, стало даже приятно. Петр Степанович стал двигаться быстрее, задышал чаще. Эркель положил руку себе на член, усиливая ощущения. От боли не осталось и следа, было только сплошное наслаждение. Минуты текли, растягиваясь, чувства обострялись, достигая максимума. Обоих накрыло волной удовольствия практически одномоментно. Молодой офицер лежал на кровати, переводя дыхание. Верховенский убрал со лба прилипшие от пота пряди волос и, оставив лёгкий поцелуй на губах Эркеля, встал. - Пойду приму ванну, перед отъездом. Вы отдохните пока, - весело произнёс Петр Степанович и удалился из комнаты. Напряжение как рукой сняло, а поспать он успеет, когда будет уже далеко отсюда. Верховенский мог бы взять офицера с собой, зная, что тот ему безгранично предан и выполнит всё, что ни прикажи. Но Петру Степановичу и здесь нужен был свой человек, ведь он не планировал возвращаться.