Кто же ты?
Вопрос мучает уже несколько лет. Не забывается, падла. Не перерастает во что-то сакральное, только болезненно всплывает в памяти и покалывает слабыми разрядами тока: в груди, в ногах, в пальцах рук. Проносится по коже морозным дыханием, поджигает кровь в местах, где она чаще всего незаметно стучит. Щёки красные, багряно-алые, словно рассвет, на холоде. Ягоды рябины такие же, точно такие же, и когда их склёвывают птицы, это со стороны похоже на поцелуи. Птицы потом пьянеют от забродившего вина — полу сока, полу отравы. Мона не может опьянеть от поцелуя, просто не с кем. И такое ощущение, что это лишь миф, лишь придуманная легенда, когда она раскладывает карты таро. Про себя задаёт вопрос: «Кто ты?» Карты три. Среди любителей — прошлое, настоящее, будущее, но Мона не любитель. Она говорит с небом на своём языке, и не надо классифицировать карты, она их и так поймёт. Это — первый год, когда она только увидела его (Кого? Кто ты?). Ростом с неё, то ли высокий ребёнок, то ли мальчик, то ли девушка с короткими волосами, но всё, что запомнилось ей — почти прозрачные синие глаза. Синий, как стекло в Соборе, куда её регулярно водила тётка. Синий, почти как отражение неба в темнеющей от грязи луже. Синий… В то время он что-то говорил, отчего замирало её сердце. Первый год и первая карта — Смерть. Перерождение. Второй шанс. Мона смотрит за окна, на улице весна, и она не может понять, что за сладкий запах разносит вокруг ветер. Филанемо распускают свои зонтики, они мило машут ими, словно мельница крыльями-лопостями. Словно одетые в венок с золотым лавровым листом, они надевают на себя шапки из солнечного света, окружённого пылью. Весна дышит в окно, греет пол, карты, замёрзшие ноги своим тёплым дыханием, и Мона вспоминает, как этот кто-то жаловался на яркое солнце, прикрывая шляпой тёмные волосы. Ничего больше не помнит. Только глаза, волосы, шляпу. Это точно был парень, точно не мальчик, а уже взрослый человек — второй год. Второй год, вторая карта вторит — Пять пентаклей. Нищета, нежелание из неё выбираться. Он, словно бездомный, бродит без единого гроша в кармане, а Мона только спрашивает: Кто ты, человек, которого я не могла ни разу увидеть? Кто ты? Он ей не ответит. В третий год он лишь беззвучно открывал рот, и Мона как будто слышала его, как будто говорила с ним. Сейчас, как в тумане, она не может понять, что из этого было на самом деле. Птицы пьянеют от вина — сока рябины, кошки от весны. Пора любви кружит людям голову, они дарят друг другу цветы… Мона может лишь открыть небесную карту и попытаться найти его созвездие под этим небом. его молчаливое лицо, синие-хрустальные-прозрачные-тёплые. Глаза его, на две пылающие звезды похожие, может попробовать посмотреть в своей небесной чаше… Третья карта. Мальчик, смотрящий не на неё, но куда-то в сторону горизонта. В его руках меч, на его фоне пушистые белые облака, и он словно плывёт по небу. Кто ты? — спрашивает Мона. А перевёрнутый Паж Мечей отвечает: рассеянный и язвительный ребёнок. Мона вздыхает, и сладкий запах мёда щекочет ей лёгкие. Улица пахнет так, как пахнут флаконы любимых духов её тётки. И десятки, десятки людских голов сливаются в одну реку, переплетаются нити судьбы в единое однотканное полотно. Только вот Мона чувствует… Она чувствует, как рдеют щёки об одной мысли о несуществующем человеке, и переворачивает карты рубашками вверх. Его нить где-то рядом, где-то рядом, где-то рядом, но нет, как будто нет. Чья-то история, такая близкая к ней, внезапно растаяла, оставив после себя только ошмётки, только пару фрагментов на прощание. Его улыбку — она вообще не помнит, какая она, — но он улыбался. Его смех. И что-то ещё должно быть. Она помнит синие, почти прозрачные глаза, за которыми скрывалась невероятная история… Кто ты?А ветер тихонечко доносит до неё сладкий запах юной листвы и грибов.
Филанемо так точно не пахнут.