В ласковых объятьях тьмы

Гарри опешил: вовсе не такого приёма он ожидал. Не то чтобы он допускал мысль о том, что граф Снейп немедленно заключит его в объятия — всё же, пожалуй, в его постыдном бегстве в самом деле была доля и его, Гарри, вины… Но — вот так? — Мучить? — недоверчиво переспросил он. — Но я вовсе не… Охнул: на запястье его мёртвой хваткой сомкнулись ледяные пальцы Снейпа. — Каждый проклятый день, стоит мне сомкнуть глаза, ты приходишь ко мне — и кажешься настоящим, — прохрипел граф, не сводя с него больных чёрных глаз. — Говоришь, что решил остаться со мной. Говоришь, что не сумел без меня так же, как я не могу без тебя. Но, стоит мне протянуть к тебе руку, ты таешь в тенях жестокой иллюзией моего подсознания. И, с неожиданной силой оттолкнув его, прорычал: — Уходи. Первым порывом Гарри в самом деле было отпрянуть — но обида, поднявшая было голову, угасла в нём при звуках чужого голоса: столько в нём было непередаваемого, неподдельного страдания… и всё в Гарри откликнулось на это страдание, взвыло раненым зверем, требуя сделать хоть что-нибудь. Он склонился над графом, с болью и неудовольствием изучая чужое измученное лицо, и пробормотал, осторожно коснувшись пальцами его щеки: — Я здесь. Я правда здесь. Я вернулся к вам, слышите? — Ты здесь… — повторил граф Снейп со странной интонацией. И — скривил губы, горько усмехнувшись: — Довольно! Он не придёт. Мой разум играет со мной дурную шутку, насылая все эти видения. — Ну хватит! — рассердился Гарри: злость на себя мешалась в нём с болью, состраданием и пронзительным чувством вины — как же поздно он возвратился… Считанные дни — казалось бы, такая малость для столь древнего существа, как граф Снейп. Неужели же их оказалось достаточно для того, чтобы он… Нет. Гарри запретил себе об этом думать — мысль была испуганной и трусливой, а он как никогда нуждался сейчас в смелости. — Хватит, — повторил он спокойнее — и робко и неуклюже взял графа за руку. — Послушайте же меня. Всё это на самом деле. По-настоящему. — По-настоящему… — по лицу Снейпа пробежала тень; взгляд его был почти беззащитным и вместе с тем — дьявольски жадным, будто он боялся, что в любую минуту то, что он считал сновидением, оборвётся. Будто не мог не смотреть. Будто запоминал его, выучивал наизусть. И вдруг он резко подался вперёд. Движение оказалось столь внезапным и порывистым, что Гарри не успел среагировать: мгновение — и он очутился распростёрт на постели, а граф Снейп нависал над ним, с силой стискивая его запястья, и на узком бескровном лице горели двумя пожарами Преисподней злые и больные глаза. — По-настоящему! — повторил граф с убийственным ехидством. — Я слышу это каждый раз. Ты порождён моими желаниями и потому озвучиваешь ровно то, что я так жажду услышать; поступаешь именно так, как я хотел бы, чтобы ты поступил; отзываешься на мои прикосновения так, как я это запомнил. С каждым словом он склонялся всё ближе и ближе к беспомощно замершему Гарри, пока они не соприкоснулись носами. — И раз за разом ты исчезаешь, стоит мне поверить, что я не сошёл с ума, — хриплым шёпотом закончил Снейп. И отпустил его руки. — Убирайся. Прочь из моей головы, чудовищный мираж! Гарри знал, что не имел права на те боль и горечь, которые ощутил в этот миг; что ему следовало проявить терпение, вспомнить, что Люциус предупреждал его, и он должен был быть готов к подобному поведению графа; что, наконец, тот ни за что не сказал бы ему столь жестоких слов, пойми он, что Гарри в самом деле был здесь, с ним. Но… Если вы считаете меня видением, значит, мне следует поступить так, как никогда не повёл бы себя подпитываемый вашей тоской по мне фантом. Гарри пошевелил пальцами. Протянул к графу руки, будто хотел обнять его за шею, но вместо этого дёрнул его к себе за волосы — впервые позволяя себе столь дерзкий и властный жест. В глазах Снейпа, покорно последовавшего за его движением, отразилось изумление — должно быть, Гарри-из-его-видений никогда не осмеливался сделать нечто подобное… Что ж. Он и сам не думал, что способен на такое. — Вы меня выслушаете, чёрт бы вас побрал, — выдохнул Гарри ему в самые губы, не зная, чего жаждет в этот миг больше — смять их жадным поцелуем или же отстраниться, ибо их близость рисковала лишить его всяческого здравомыслия. — Выслушаете — и услышите, граф Снейп. Снейп молчал; глаза его лихорадочно блестели, лицо казалось застывшей маской мертвеца — и вместе с тем никогда ещё не было столь живым. Во всей его позе, во взгляде его, в том, как он беспрекословно подчинялся рукам Гарри, сквозило что-то отчаянное, что-то ищущее, и это что-то практически разбило Гарри сердце. Он с трудом справился с болезненным спазмом — и заговорил, теперь бездумно пропуская сквозь пальцы гладкие чёрные пряди: — Я вернулся. Я действительно вернулся к вам — на этот раз насовсем. Оставил за спиной привычный мне мир людей для того, чтобы разделить с вами вечность, — граф едва уловимо вздрогнул на этом слове, — так не отвергайте мою жертву своим недоверием. Боюсь, вам придётся поверить в то, что на этот раз рядом с вами не иллюзия. И — добавил совершенно другим тоном, решительно не справляясь ни с давшим слабину голосом, ни с судорожно бухнувшим в рёбрах сердцем: — Я так тосковал по тебе, Северус. Глаза графа потрясённо расширились, в них мелькнули изумление, узнавание, отрицание… столько чувств, способных свести с ума кого угодно даже поодиночке! Гарри откуда-то в точности знал, что надлежит делать. Он прильнул к Снейпу, продолжая безотчётно гладить его по волосам, поймал прохладные твёрдые губы, поцеловал — и вышло неловко, как будто это был самый первый его поцелуй, по крайней мере, первый в этой жизни… Одно бесконечное мгновение граф Снейп нависал над ним неподвижно, позволяя касаться себя, но не отвечая на ласку. И в тот миг, когда Гарри, отчаявшись, готов был уже отпрянуть, что-то в нём изменилось — и граф вдруг набросился на его губы с исступленным голодом, с каким иссушённый путём через пустыню паломник набрасывается на воду, и руки его — эти восхитительные сильные руки! — стиснули Гарри в хватке столь крепкой, что у него едва не затрещали рёбра, а жадный рот соскочил на шею, царапнул близостью клыков, и Гарри запрокинул голову, подставляя беззащитное горло… Укус был отчаянием, был стоном боли, был так и не произнесённым «я едва не погиб без тебя». Был — горячей волной дрожи, прокатившейся по его телу, сдавленным всхлипом, изысканной мукой, от которой грозило остановиться уже не выдерживающее подобного сердце… — Гарри, — прохрипел граф Снейп, пятная бесчисленными следами поцелуев его шею. И прижал его к себе столь яростно, будто кто-то мог разлучить их в этот миг. — Гар-ри… душа моя. Как же я был слеп, когда думал, что это обращение — лишь красивые слова. Чудовищно, практически непростительно. Я больше не повторю этой ошибки. Я больше не оставлю тебя. Никогда. — Я здесь, — частил Гарри, задыхаясь и подаваясь навстречу его полубезумным прикосновениям всем телом, всем своим существом. — Я здесь… отныне и навсегда. И ещё — на выдохе, рискуя изранить этим снежным именем язык: — Северус. — Я и помыслить не мог о том, что ты в самом деле возвратишься ко мне, — тихо произнёс Снейп многие сладкие минуты спустя; теперь он полулежал в постели, прижимая Гарри к своей груди, и тот гладил его запястье и то и дело переплетал свои пальцы с чужими. — Это… слишком рискованно для тебя. Быть может, было бы лучше… И замолчал — ладонь Гарри легла на его губы, не позволяя окончить фразу. — Я остаюсь, — уверенно проговорил Гарри, с изумлением не обнаруживая в себе теперь ни намёка на колебания. Северус медленно покачал головой и прошелестел: — Я даю тебе шанс передумать. Было видно, что ему стоит неимоверных усилий произнести это, но Гарри вовсе не нуждался в подобных жертвах. Ему вспомнились слова Люциуса о том, что Северус отличался чрезмерным благородством — что ж, пожалуй, теперь оно показалось и самому Гарри исключительно лишним… Я ведь уже принял решение — отчего ты с такой настойчивостью пытаешься выставить меня вон теперь, когда я знаю, как невыносимо плохо тебе было без меня? Так же плохо, как мне без тебя. — Если вы не желаете обращать меня, граф Снейп, — подчёркнуто равнодушно пробормотал он, — я всегда могу обратиться к лорду Малфою. Думаю, он мне не отка… Договорить Гарри не успел — его вновь вмяли в подушки, а сверху навалилось тяжёлое жилистое тело, восхитительно прохладное и твёрдое, отделённое от него разве что тонкой тканью ночной рубашки… — Я не позволю никому другому прикоснуться к тебе, — практически прорычал Снейп, в глазах которого лютовало настоящее бешенство. — И голыми руками сверну шею тому, кто осмелится предложить тебе укус. Ты принадлежишь мне, моё сокровище. Мне одному. Мне — или никому. Прежде Гарри испугала бы эта яростная отповедь, этот собственнический монолог… теперь же он лишь лукаво улыбнулся и прошептал: — Так докажите это, мой бесценный граф. Докажите, что я — ваш. Это было всё равно что дразнить разъярённого тигра, которого удерживает разве что тоненький поводок. Но Гарри делал это намеренно — и добился желаемого: во взгляде графа Снейпа вспыхнули адские костры… И, уже ощущая их смертельный жар всем своим телом, Гарри хрипло добавил: — В конце концов, я вам обещан, не так ли? Пришла пора выполнить свою часть уговора. Я дарю вам свою жизнь… и свою невинность. Глаза Снейпа потрясённо расширились, а в следующее мгновение на Гарри обрушилась новая лавина поцелуев — то безжалостно-жадных, то лёгких и невесомых, почти неощутимых. Чудовищная игра контрастов! — она заставила его разум помутиться и лишила способности сопротивляться, будто бы, в самом деле, он сумел бы сделать это теперь, когда каждая клеточка его тела жаждала большего… И пазл вдруг сложился. Всё стало понятно. Многозначительные «душа моя» и «моё сокровище»; старая легенда, в которую верил Люциус и в которую — вопреки собственному желанию, — по всей видимости, начал верить граф Снейп; расплывчатое «Ты не наш, понимаешь?», обронённое Луной Лавгуд… Он в самом деле был не их. С самого начала. А теперь наконец-то ощущал себя на своём месте — с тем, чья близость кружила ему голову и лихорадила взбесившееся сердце. С тем, с кем было — правильно, нужно, практически жизненно необходимо… Впрочем, почему — практически? Снейп целовал его торопливо и нетерпеливо, заполошно, почти исступленно, а Гарри, которому впору было бы испугаться от этого чувственного напора… Гарри — отвечал ему с не меньшим голодом. Это ощущалось как непреодолимая потребность, как зависимость, как одержимость — скользить дрожащими пальцами по чужой спине, комкая проклятую ночную рубашку в неловких попытках стянуть её к чертям; задыхаться и всхлипывать, ловя воздух открытым ртом каждый раз, когда губы Снейпа невзначай задевали ещё кровоточащий след от укуса; подставляться под восхитительное безумие его прикосновений… Каким образом он очутился без рубахи, в одних только штанах, Гарри и сам себе бы не ответил: он понял это лишь в тот миг, в который ощутил на обнажённой груди влажную ласку чужого языка. На мгновение в нём всколыхнулись робость, испуг и стыд… Но язык этот, непростительно умелый и юркий, прочертил мокрую линию до самого его напряжённого живота, и Гарри, с глухим беспомощным стоном откинувшийся затылком на подушки, тотчас же позабыл о собственном смущении. Его нетерпеливые ладони легли на чужие плечи, пальцы сжались, дёрнули — к себе, почти умоляя прижаться бёдрами к бёдрам, разделить на двоих чувственную тяжесть, угнездившуюся у него в паху… Северус не пошевелился, и, разлепив ресницы, Гарри столкнулся взглядом с неожиданно серьёзными чёрными глазами, на самом дне которых плясали свихнувшиеся черти. — Последний шанс, мистер Поттер, — сдавленно произнёс Снейп. — Остановите меня — и я позволю вам уйти. Сделайте это сейчас… или я уже не сумею прислушаться к вашему «нет». Выражение лица в эту секунду у него было практически зверское. Гарри судорожно облизнул губы и на мгновение зажмурился, пережидая особенно болезненный толчок сердца в горле. А потом бросил в сердцах: — Хватит уже звать меня мистером Поттером, во имя всего святого. В следующий миг весь воздух из его груди вышибли — Северус, тяжёлый, прохладный, неумолимый, очутился на нём, вгрызся губами в губы, до нехватки кислорода и металлического привкуса на языке, жадно выгладил ладонями дёрнувшиеся навстречу его рукам бёдра… — Глупый мальчишка, — прохрипел он, не сводя с Гарри пугающе живых глаз, — ты не знаешь, на что ты… Гарри заставил его замолчать самым восхитительным и приятным способом из всех когда-либо существовавших на земле. Странное дело: теперь, рядом с графом, в душе его не было ни тени сомнения; будто одно только присутствие Снейпа способно было убедить его в правильности принятого им решения, а ещё — вскружить голову, свести с ума, лишить способности мыслить рационально… — Сними, — практически прорычал Гарри, дёрнув чужую ночную рубашку с такой силой, что тонкая ткань опасно затрещала. — Сними, я хочу… чувствовать тебя всем телом Избавление от одежды заняло у Снейпа одну секунду — одну чудовищную, мучительную, нескончаемую секунду без его поцелуев и прикосновений. Гарри всхлипнул — его продрало с ног до головы необъяснимым и пронзительным ощущением потери, — а затем беспомощно глухо застонал: грудь его соприкоснулась с холодом чужой груди, а штаны сползли с бёдер, и там, где всё пульсировало и тянуло, оказались умелые пальцы, обхватившие возбуждённую плоть столь правильно, столь нужно… Под его зажмуренными веками расплывались цветные фейерверки. Северус был всюду — целовал его дрожащие губы, его исцвеченную ноющими метками шею, его голые ключицы и чувствительные соски; вжимался в него всей своей благословенной тяжестью, от которой Гарри мелко подрагивал и давился воздухом; двигал кольцом пальцев по твёрдому члену — грубовато и торопливо, почти больно, но так… так… Это едва не толкнуло его за грань — с первого же движения. Ему не хватало теперь сущей малости для того, чтобы скрутившееся в спираль в его животе удовольствие выплеснулось наружу. Одного крошечного поцелуя, одного сдавленного стона, одного мгновения под этим сильным и худым телом… ну же прошу тебя пожалуйста — Не так быстро, — со смешком прошелестел Снейп прямо в его беспомощно приоткрытый рот, когда Гарри вновь вскинул бёдра, поперхнувшись дрожащим стоном. — Не спеши. Не спеши, душа моя… нам некуда торопиться. Если у нас впереди целая вечность, дай же мне насладиться тобою сполна. возьми меня возьми моё тело и мою жизнь так же как ты взял моё сердце В чёрных глазах мучителя плескалась чувственная тьма. Он подался ближе к Гарри, потёрся своим естеством о его, обхватил ладонью оба возбуждённых члена, и Гарри практически заорал от невозможной, немыслимой, нечеловеческой силы обрушившихся на него ощущений. Он ощущал шёлк чужой кожи и твёрдость плоти; запретное удовольствие текло по его венам жидкой лавой и скапливалось в животе раскалёнными осколками солнца. — Прошу… — выстонал он глухо, сжимая зубы: ему казалось, ещё немного — и он погибнет от силы той страсти, что обуревала его в этот миг. — Пожалуйста, Северус… позволь же мне я больше не могу терпеть Ладонь на их членах замерла на миг, а после — удвоила рвение, взяв отрывистый, резкий, бессистемный темп движений, ещё немного, и этот бешеный ритм стал бы неприятным и даже принёс бы боль, но сейчас, когда Гарри извивался на смятой постели, бестолково вскидывая бёдра навстречу, сейчас, когда жадные губы искусителя кочевали с его шеи на плечи и грудь, сейчас, когда всё в нём дрожало, как натянутая струна… умоляю Левое плечо обожгло болью: в него погрузились острые клыки, и Гарри вскрикнул от этой мучительной вспышки, вместе с которой Снейп особенно длинно, с оттяжкой прошёлся пальцами по его плоти, и солнце в его животе наконец взорвалось… а сердце то ли сошло с ума, то ли остановилось — в это самое мгновение Северус приник к его губам, пачкая подбородок Гарри солёной кровью, и выстонал — или выхрипел — его имя. обрати же меня И Гарри выгнулся — до боли в пояснице, — задыхаясь, захлёбываясь, давясь удовольствием… И выплеснулся себе на живот, с восторгом ощущая, что и тело графа пронзило такой же бесконтрольной дрожью оргазма. — Гарри… — донеслось до него будто бы сквозь толщу воды, и, разлепив совершенно мокрые ресницы, Гарри обнаружил, что Северус смотрит на него — с сумасшедшей нежностью, которая не вместилась бы в сердце ни одного человека. Почувствовав его взгляд, граф Снейп медленно поднёс к губам собственное запястье. И Гарри как зачарованный смотрел на то, как острые клыки прорвали пергаментно-тонкую кожу, как по узкому запястью графа зазмеилась струйка тёмной, практически чёрной крови… И запястье это оказалось вдруг возле его зацелованных губ. Гарри задрожал. Зажмурился. Отсчитал несколько бешеных ударов яростно колотившегося в рёбрах сердца — последних, самых последних в его жизни ударов. И приник к ране ртом с жадностью, изумившей его самого. Он был на вкус как вино и сталь, как порох и пепел, его Северус. Как всё, чего Гарри когда-либо хотел. Как всё, в чём Гарри когда-либо нуждался.