Встретившиеся одной осенью

      Одинокий фонарь с края дороги дребезжащим тусклым светом освещал кусочек погрузившейся во мрак приближающейся ночи улицы. Снаружи было довольно тихо, что весьма удивительно, учитывая, что вход и окна апартаментов выходят на главную магистраль. Но сегодня главная улица погрузилась в дремучий сон – только сверчки под окнами, колыхание растущих рядом друг с другом тополей при малейшем порыве ветерка или по случайности проезжавшая одиночная машина могли встревожить покой, который поглотил улицу, а следом, когда все посторонние звуки затихали, жизнь то ли впадала в прежний сон, то ли умирала до новых и очередных посторонних звуков, разумеется. Глядевший из окна на голую трассу парень нервно теребил края своей толстовки. Его взгляд будто бы застыл на одной точке, и многие удивились бы, узнав, что всё это время он не моргал. Чувство одиночества уже на протяжении долгого времени проедало его вплоть до костей, не пуская покой в смутную душу. Невольно паренек сравнил себя с этой пустеющей дорогой и тут же усмехнулся со своих мыслей. Сколько уже он умирает? Казалось бы, он уже всё сделал, чтобы переступить через воющие волком отголоски боли и начать новую жизнь с отцом здесь, в новом городе, но тоска по родным местам и теплым, согревающим в любую непогоду рукам подобно змее шипела и никак не остывала в хрупком, расколоченном сердце. «Мама», - мысленно обращался в пустоту молодой человек, закрывая высохшие, но до сих пор красные глаза, - «Я скучаю по тебе. Почему ты так поступила? Я должен быть сейчас там, где находишься ты. Почему? Почему? Почему?       Но ответа никто так и не давал. И вроде бы он был настолько прост, что плавал на поверхности: настоящая мать всегда защитит своего ребёнка, всегда готова закрыть его собой. И парень прекрасно понимал, что, обернись бы все по-другому, то на его месте сидела бы сейчас она, его мать, так же одиноко смотря в окно и рвя на голове ломкие, цвета спелой пшеницы волосы. Но он сделал бы все, что угодно, лишь бы она никогда не прошла через то, через что сейчас приходилось проходить ему. Этот светлый и добрый, находившийся с самого его рождения человек не заслуживал подобных душевных мук. И из этих двух зол быстрая смерть казалась скорее освобождением нежели наказанием. А наказание под видом спасения получил он сам. -Сал! - грубый мужской голос окликнул юношу, выводя его из бесконечного потока мыслей, - Ужин готов! Иди, поешь хоть немного!        Еле поднявшись на ватных ногах, голубоволосый поплелся в соседнюю комнату, которая играла роль гостиной и столовой одновременно. На широком круглом столе стояли две глубокие тарелки с мутной похлебкой, от которой тонкой воздушной струйкой ещё исходил пар, небольшая вазочка с парой яблок, бананов и киви и лежала небольшая буханка хлеба. С кухни вышел высокий мужичок, который по телосложению напоминал палку. Его синяя еле выпиравшая щетина превратилась в средней длины бороду, небесные глаза не улыбались, когда он улыбался, а статный высокий лоб успел украситься морщинами. - Ты посмотри, как исхудал, а, - мужчина кинул беглый оценивающий взгляд на сына, после чего уселся перед одной из тарелок, - Ты же мужик! А вдруг девушку на руки захочешь поднять? Свалишься же вместе с ней – вот позорище будет! - Не свалюсь, - в привычной тихой манере ответил Сал, - Пап, лучше бы о себе позаботился: сам исхудал, как дрыщ. Признавайся, опять на работе ничего не ел? - Ух, ты посмотри на него, - с наигранной грозностью прищурился Генри, - Исполнилось семнадцать – так думаешь, тебе теперь можно на отца наезжать?       Усмехнувшись со своей шутки, мужчина вдруг опустил голову и произнёс уже более спокойным и тихим голосом: - Держусь, сынок. Нам надо держаться друг друга. Так будет лучше. Для нас обоих.        На языке парня так и крутился вопрос: «Когда же наконец настанет этот чёртов день, когда придёт долгожданный покой?! Когда он сможет спокойно спать, а не видеть по ночам один и тот же сон с воспоминаниями о том самом роковом дне?! Когда он сможет снова смотреться в зеркало и не бояться самого себя?! Когда?! Когда?! Когда?...        Но вопрос, как поток слёз и неприятный ком, застрявший в горле, был проглочен вместе с ложкой горячего гречневого супа. Между членами семьи повисла неловкая пауза. Родитель продолжил трапезу, изредка поглядывая на сына, сидящего напротив. Он думал, что Сал не замечает его полных сочувствия глаз и дрожащих, сведённых в тонкую линию губ. Но Сал видел. Чувствовал. - Это нормально, что я всё еще не могу привыкнуть к этому месту? – нарушил тишину голубоволосый парень. Он просидел в полном одиночестве и молчании долгое время, поэтому сейчас был готов слушать, что угодно, лишь бы вновь не уходить далеко в мысли под давящую психологически гробовую тишину. - Конечно, Сал, - ответ отца хоть и не успокоил, но дал душе небольшое облегчение, - Мы тут всего второй день, чего ж ты хотел? Конечно, нам с тобой понадобится время, чтобы до конца распаковать вещи и обвыкнуться здесь. Всё будет хорошо, дружок. - Я скучаю по Нью-Джерси, - стараясь не выдавать дрожащий, готовый сорваться голос, пролепетал парень, опуская голову так, что челка и длинные пряди синего цвета закрыли его лицо. Вместо «Нью-Джерси» с языка чуть не слетело слово «мама», но оно сейчас могло ударить отца больнее любого наточенного ножа. - Я тоже, малой, - на тяжелом выдохе ответил мужчина после пятисекундной паузы, - Я тоже…        Ужин очень скоро был закончен, а тарелки вымыты. Потянувшись после плотного приёма пищи, глава семьи Фишеров взглянул на часы: они показывали половину восьмого вечера. - Сал, дружище, - окликнул сына отец, - Ещё не так сильно поздно, так почему бы тебе не пойти и не познакомиться с новыми соседями? Вчера мы так устали, сил не было после распаковки, но сейчас предоставлена прекрасная возможность! - Позже, пап, - устало отозвался юноша, плетясь в свою комнату, - Может быть, завтра как-нибудь.        Генри хотел было что-то добавить, но сын уже скрылся за дверью своей комнаты. Ему оставалось лишь тяжело выдохнуть: - Тебе сейчас крайне опасно закрываться в самом себе, сынок…

…

      Прохладная вода обжигала пальцы. Сал старался как можно аккуратнее проводить бритвенным станком по щеке, но руки по непонятным причинам все никак не переставали дрожать. Можно было бы отложить эту затею, скажем, до утра, и уже со спокойными нервишками закончить начатое, но парню дико не нравился быстрый рост его волос. Моментально образовывающаяся щетина кололась весьма неприятно – парень всё не мог понять, как отец носит эту шевелюру? Он ни за что бы не поверил в то, что она ему не мешает! Возможным объяснением появления бороды являлась внезапная погибель его супруги, Дианы Фишер, и, в связи с этим, и следовали такие небрежность и запущенность во внешнем виде. Но как бы то ни было, Сал продолжал любить и уважать отца как минимум за то, что тот не сдался и не спился. Хотя, учитывая, насколько сильно он любил свою жену и был привязан к ней, этот исход был не то что возможен, но мог с большей вероятностью воплотиться в реальность. Резкое ощущение дискомфорта, и щека вновь начала ныть, а на запятнанную раковину упали первые капли крови. - Твою ж! – сквозь зубы ругнулся Сал, тут же прикладывая к ране ватный диск, который впоследствии приобрёл ярко-алый цвет. Сал никогда не любил смотреться в зеркало. Он никогда не понимал девчонок, которые по слухам могли сидеть перед ним часы напролёт, наводя марафет. Но с того момента минуло полгода, и тогда Сал вовсе возненавидел зеркала. В тот день его мать фактически спасла ему жизнь, но не спасла здоровье и красоту. Парень до сих помнит, как еле продрал глаза от гноя, смешанного с кровью, лежа на больничной койке и как было тяжело дышать из-под тяжёлых и влажных красных бинтов. И одежда, и проклятые бинты на лице – всё пахло кровью. Потом. Болью.       И шрамы, что достались Салу после нападения дворняг (как подытожили врачи), теперь будут ему верными друзьями, что вместе с ним и в гроб пойдут. В прямом смысле. Увечья оказались слишком тяжёлыми, поэтому всё, что могли сделать доктора для бедного парнишки, это выписать обеззараживающую сыворотку с мазью и изготовить по пропорциям его лица протез, который все почему-то путали с маской. На дальнейший жизненный путь было поставлено клеймо, дальше которого нет пути для личной жизни и толп поклонниц. То миловидное личико семнадцатилетнего, ещё совсем юного паренька, перед которым, казалось бы, жизнь открывала множество путей и дорог, теперь украшено многочисленными глубокими шрамами, которые не привлекут ни одну уважающую себя девчонку. Эта мысль удручала юношу первое время, и попытки Генри подбодрить сына казались Салу скорее унижающими и жалкими, но сейчас он более или менее свыкнулся с этой мыслью. По крайней мере, при осознании того, что он теперь, считай, человек с «особыми потребностями» («ограниченными возможностями» - экв. на русском яз.), первая фраза, что появлялась ныне в голове синеволосого парня, была фраза «ммм, как похуй».        С процедурами, наконец, было покончено. Кровь удалось остановить, но щека всё ещё неприятно ныла, поэтому следом пульсирующего шрама коснулся влажный от обеззараживающей сыворотки конец ватной палочки. «Интересно», - подумал вдруг Фишер, заботясь о больном месте, - «А как меня примут новые одноклассники? Через пару дней уже заканчиваются выходные, и тогда меня отправят в одну из здешних школ. Не удивлюсь, если новые ребята продолжат «традицию» моих прошлых «товарищей». И ещё больше не удивлюсь, если, по странному совпадению, продолжат клеймить меня «Салли-Кромсали». Хотя, прошлые одноклассники вовсе и не были мне товарищами». О плохом хотелось не думать. Голова и так чуть ли не взрывалась от множества тяготивших мыслей – так можно и крышей поехать! Мимолетно даже как-то пролетела идея пойти к соседям, чтобы отвлечься и немного развеяться. И Сал, может быть, и пошёл бы, но ноги и руки не слушались от, как по волшебству, накатившей слабости. Сейчас больше всего хотелось свалиться на матрас и, закрыв глаза, на время забыться пусть и в тревожном, но в хоть каком-то сне.        Так парень и поступил. Ноги сами повели его в сторону нужной двери. Комната уже повязла в ночной мгле, но человек, как говорят, существо, быстро привыкающее, так? Вот и глаза Сала довольно быстро привыкли к темноте спальни. Подойдя к не заправленному с самого утра матрасу, голубоволосый улегся на него, свернувшись в позу эмбриона. Рядом с другой стороны подушки лежал толстый рыжий кот Фишеров – Гизмо. Обычно он не любил, когда кто-то из хозяев тревожил его сон, и поэтому уходил спать в другое место. По правде говоря, из-за усталости Сал сначала и не заметил пушистого члена семьи на своём ложе. Но, когда услышал мурлыканье под ухом и почувствовал прикосновение мягкой шерсти к своему плечу, весьма удивился. «Что это с ним?» - сквозь сон подумал Фишер, - «Не уходит и мурчит? Вот это новости». Но, на самом деле, удивляться было нечему – все прекрасно знают, насколько кошки чувствуют тревогу человека и помогают с ней справиться, порой даже лечат от заболеваний. И с присутствием пушистого комочка за спиной этой ночью Салу удалось впасть в крепкий и глубокий сон до самого полудня.