Иногда то, что мы знаем, бессильно перед тем, что мы чувствуем
Стивен Кинг
Во рту сухо, голова раскалывается. Похмельное тело отказывается выполнять команды как надо. Глаза посылают в мозг что-то мутное ещё и кверх тормашками. Товарищ мозжечок, а что пошлёте мне Вы? Что? Не уверенны где верх, а где низ потому, что они бегают друг за другом выполняя манёвр «бермудский зигзаг приставным треугольником»? «Больше не буду пить с моряками…» — если верить ощущениям, то я на корабле, а вокруг нас восьми бальный шторм. Верить в шторм и в пьянку с моряками как-то приятней, чем мучительно размышлять на тему: «где могла оказаться одна первостатейная идиотка прыгнув в шахту лифта». Что вообще происходит? Когда Сучка держала меня за глотку прижав к стенке я была спокойна как Будда. Стоило инопланетянину выдернуть из отпуска и сменить цветочки в берлоге — накрыло истерикой. Почему решила что начальник сподобился со мной говорить через цветы? Ах, да. Когда он меня едва не задушил я знала его меньше месяца, а вот перед прыжков в шахту лифта — около пяти лет. Увы, мистер Полная Жопа живоё пособие по изучению психических расстройств. Например, анакастное расстройство, оно же ОКР. Как и соцопатией, проявляется у Сучки в её личном стиле. Впрочем, достаточно из списка проблем связанных с этим расстройством удалить всё что связано с моральными терзаниями и сомнениями и будет вариант начальника. И чтобы вспомнить насколько у него всё плохо, с навязчивой идеей контроля и вниманием к деталям, достаточно обратиться к памяти «секс с инопланетянином. сбор экспериментальных данных». Он, блять, контролировал каждый вздох. Уделял внимание каждой, сука-блять, мелочи. Всё должно было идти строго по подготовленному им ебучему плану и с заданным, мать его, таймингом! Какова вероятность того, что человек, способный даже секс преврати в презентацию докторской диссертации, без какого либо умысла поменяет цветы в своей берлоге? … И всё равно. У меня получилась крайне идиотская смерть. Десять идиоток из десяти! А ведь начальник***
Её больше нет. На больничной койке частной клиники корпорации «TY» лежит тело. Целое. Ину сам не помнит как сумел поймать женщину и вернуть в коридор их дома. Но сейчас — за исключением пары царапин и нескольких мелких синяков — тело идеально. Только пахнет иначе и внутри совсем иная душа. На больничной койке — не его белый кролик. Подделка. Серое, скучное, унылое существо не имеющее никакой ценности. Его время рядом с ней закончилось слишком быстро. Как-то не правильно, резко и бессмысленно. Почему она оставила его? Почему она бросила его и сбежала? Что он сделал не так? Самоконтроль, что дайёкай тренировал больше девятисот лет трещит и грозится сломаться, как тысячелетний лёд под напором лавы. Сам ину как тонкая ледяная пластинка, что вот-вот сломается. Но пёс-демон упрям. Он не может позволить себе сорваться. Ину не может признать, что потерял своего белого кролика. Иначе исчезнет даже призрачный шанс поймать след добычи и настигнуть её. Нельзя. Хороший охотник умеет терпеть и ждать своего часа, чтобы сделать один точный рывок и поймать цель. Сын Ину но Тайсё не может быть плохим охотником. И Сессёмару не будет. Он выдержит. Дайёкай дождётся пробуждения фальшивки, он узнает о ней всё в плоть до мельчайших деталей. Перепроверит всех кто связан с белым кроликом. Настанет день и эта женщина снова окажется в его объятьях. Ину смотрит на свои руки, трёт большими пальцами кончики других — пытается ощутить остатки тепла ускользнувшей из этого мира души. Но вместо тепла Сессёмару улавливает слабый ток ёки в теле. Пёс судорожно вздыхает, мотает гловой, но унять горечь разочарования не получается. — Вернись… — просит гордый демон. Но она не может его услышать…***
…В феврале в Японии цветут прекрасные камелии (по-японски «цубаки»). Этот изящный цветок упоминается еще в старейшей поэтической антологии Японии «Манъёсю» («Собрании мириад листьев»). На языке цветов камелия означает скромность и прочность чувств. Красные камелии символизируют скромную добродетель и природную утонченность, белые — наивысшую степень обаятельности и абсолютное очарование, а розовые — тайную любовь, сдержанность и благоразумие… Холодно. Капли падают сверху, барабанят по голове, плечам и спине. Если крепко зажмуриться, то можно поверить, что я стою под дождём, а над моей головой бескрайнее небо. Можно вообразить, что огромное, хмурое и тучное пространство, уходящее в любую сторону за горизонт, плачет навзрыд… от смеха. Я хочу набрать воздуха до болезненного нытья в рёбрах и расхохотаться вместе с воображаемым небом. И порыдать. Лучше было бы только стоять на вершине мира. Или бить поклоны в одном из храмов на горе Хуашань после долгого-долгого пути — по ступенькам, хлипким мосткам и выдолбленным в отвесной скале опорам — по одной из «дорог смерти». Прыжок со скалы в реку был бы идеален, но после полугода в больнице это не лучший вариант расслабиться. Для того кто недавно заново учился ходить и говорить лучше заткнуть свои экстремальные хотелки и не гавкать. А для таких как я в аду вообще должно быть держат именной котёл. Из горла вырывается смешок. В груди разливается приятное тепло. Капли холодной воды падают сверху, омывают тело, приносят облегчение. Я отрываю глаза рассматривая потолок. Белый. С искусственным освещением. Вокруг стены с искусственными волнами, дельфинчиками и рыбками изрезанные границами между кафельных плиток. Милый резиновый утёнок хоть как-то разбавляет мрачное занудство ванной, но настоящим его язык не повернётся назвать. А жаль. Я, кажется, привыкла к тому, что меня окружали только вещи из натуральных материалов. Будет ложью сказать, что хочу простоять так вечность. Еще более страшной и отвратительной ложью, чем сказать что я хочу выйти из этой комнаты. Люди с той стороны двери только чудом не упекли меня в психушку, благо я вовремя спохватилась. Они таскают на приемы к семейному психологу, как только я чуть-чуть оклемался… Стакан моей жизни не на половину пуст или полон — у меня есть холодный душ. У меня есть холодный душ и это здорово! «Какова вероятность что язык цветов Японии в реальном мире не совпадает с тем, что пишут о нём в вымышленном?» — стискиваю зубы, и кулаки. — «Какова вероятность что Араи не поехал крышей окончательно после моего эпичного самоубийства в тот вечер когда он решил признаться одной конченной дуре в любви?» Вопросы без ответов. Выползаю из-под душа, осмотрительно не выключаю его, чтобы никто не стал ломиться в дверь не вовремя. Начинаю рассматривать своё тело в зеркало. Кривлюсь от вида синюшного подростка в зеркале. «Это карма, Ржавая. За жестокий отказ спасителю человечества и мира в целом — быть мне теперь мужиком. Раз женщины нормальной не вышло, так буду мультяшным придурком», — тоска, чувство вины, ужас и горечь стискивают глотку. — «Придурком в мире полном магии и чудес, у которого официально из всех сверхспособностей только — пубертат. Но у меня же не могло быть всё настолько просто, верно?» Вокруг чужой мир. Рядом вертятся чужие люди. И даже тело, которым я пользуюсь около полугода — чужое. Что со всем этим делать, непонятно. «Время лечит. Время скрадывает углы. Новые яркие впечатления закрывают собой старые», — прикрываю глаза, расслабляю сжатые в кулаки руки. — «Но есть нюанс — это нихрена не работает! Там, в мире с моими родными и друзьями, сейчас гений психопат которому разбили сердце! Я разбила! В шахту лифта выкинула! Да Араи нужен только один звонок, чтобы апокалипсис устроить и загеноцидить человечество!» Полгода, как я проснулась в чужом теле и училась заново видеть, слышать, двигаться, управлять физиологическими реакциями, говорить и ходить. Разбираться с воспоминаниями того с кем поменялась местами. И какими-то левыми глюками про мифических существ. Какова вероятность, что мой родной мир всё еще цел? Почему я сегодня вообще захотела проверить значение этих кладбищенских цветов?! Я что могу повернуть время вспять и сделать всё правильно?! Мне досталось странное тело, с подозрительными инстинктами, глюками. С иррациональным отвращением и неприязнью к виду округлой формы собственных ушей. Досталась чудо-тушка которая сохраняла свою жизнедеятельность в течении 127 часов и 45 минут с железной арматурой в груди пока её не нашли и не отправили в неотложку. Местные врачи даже не удивились что подросток больше трёх суток играл в шашлык на шампуре — выжил. Прикол, да? Я теперь с гордостью могу рассказывать о том что я человек-шашлык, а врачам — фиолетово. Мне уже страшно представить что этих типов в белых халатах пронять может! Даже вспоминать не хочу, что почувствовал подросток когда друзья его бросили умирать… Маленькая ссора с одним из приятелей на заброшенной стройке и Урия Дан выкинули как фантик от конфеты. Противно. Эти крысята даже возвращаться на место преступления не думали, спас меня — последний рыцарь этого города — бомж. Какой именно родители тушки мне не ответили. Почуяли что-то странное? Из глади зеркала на меня пялиться наглый, рыжий, конопатый подросток. До «отдыха на шесте» еще и прыщавый как дикобраз. Глядя на эту рыжую моську приходиться признать — что прыщи (каждый размером с вулкан Этна, не меньше) как и совершенно идиотская манера сутулиться и мешковатая одежда — это маскировка. Личина, которую парнишка использовал на подсознательном уровне. Чисто подменыш из кельтских сказок, разве что уши не острые, а так — нелюдь. И мне теперь с этим всем дерьмом жить. Как будто бы чувства вины за начало апокалипсиса в родном мире недостаточно. «Ну, что, Ржавая? Вживайся. Устраивайся. Влюбляйся в своё отражение и тело. Потому что отступать некуда. Потому что тебе совсем не понравится, если тушка откажет сотрудничать в самый ответственный момент. Так что люби её, Ржавая. Как никого и никогда не любила», — повторяю себе, пытаясь загипнотизировать. — «Теперь ты в сказке. И молись о том, что бы тебе в ней не досталась роль Белого Кролика из сказки Кэрролла. Потому что твоя Алиса рванёт вслед за тобой в кроличью нору… Милая история про девочек-волшебниц эту Сучку не переживёт.» И что я за диковинная тварь? Узкое вытянутое лицо с квадратным подбородком, четко очерченные скулы, прямой костлявый нос, широкий рот с бледными тонкими губами. Глаза небольшие, льдисто-голубые, с немного опущенными наружными уголкам удлиненным разрезом, и слишком крупной радужкой — волчьи. Кто-то бы сказал «как у хаски», но язык не поворачивается — в отражении глаза дикого зверя. Белесые ресницы и ярко рыжие брови, словно нарисованные на лице парой точных мазков. Бледная до синевы кожа усеяна россыпью веснушек. Костлявая фигура с крупной головой и грудной клеткой, слишком вытянутыми стопами и кистями рук. Еще на теле нет ни единого шрама и волоска. Не человек. Обнажаю ряд ровных, белых, крупных зубов. Вспоминаю внешность «родителей». Полноватая блондинка и «крутой бизнесмен», худой как палка и такой же невозможно рыжий, разве что веснушек нет. Анатомия у них тоже странноватая. Может быть я зря себя накрутила? Может в этой вселенной каждый подросток переживает нечто подобное? «На общем фоне я вполне себе «людь», а если прищурится так вообще красавец!» — хихикаю. «Это какой-то бред… Бред!» — цепляюсь пальцами за холодную керамику раковины в ванной «моего дома», но миру вокруг как-то фиолетово на снова поднимающую голову тупую истерику. Я думала, что самым безумным в моей жизни будет подъём по тропе смерти на гору Хуашань без страховки или увлечение клифф-джампингом до этого восхождения закончившееся двумя днями комы, или то, как я отсиживалась у тигров в клетке, когда тот неадекват из цирка ко мне по пьяни полез, или то, что мы в прошлый отпуск с Костиком… «Мда, ветеринары бывшими не бывают, даже если и проучились всего пол года. Руки временами сами к зверушкам тянуться, чтобы полечить, успокоить… стрельнуть транквилизатором в браконьера», — делаю глубокий вдох и пристальней вглядываюсь в отражение в зеркале. — «Немочь синюшная…» Мысли заходят на новый круг. То, что вижу в зеркале и что могу нащупать мне абсолютно не нравится. Нет, во времена буйной юности я размышляла на тему, что было бы круто родиться пацаном и не слышать лекции «ты-же-девочка». Но… внезапно поменять пол это совсем не круто! Это не удобно, блин! Как вообще можно привыкнуть передвигаться с мясной, чувствительной палкой между ног, которая еще и живёт собственной жизнью?! А в туалет ходить?! «Я — мужик…» — звучит в голове трагично, надрывно и голосом Эльфмана из Фейри Тейл. События последних месяцев проносятся мимо внутреннего взора яркими вспышками. Больница. Лекарства. Борьба с чужим телом. Рябая, веснушчатая, вытянутая мордашка в зеркале, цыплячья конституция, в графе пол весёлое «мужской», а вид собственных ушей или их ощупывание вызывает острый приступ панической атаки. Обхохочешься, а поставленный мне диагноз и по трезвому не выговоришь. По документам у меня ворох психических расстройств. — Вот дерьмо, — выплёвываю слова, разглядывая свою моську в зеркале и не понимая, что со всем этим делать, потому что наличие тестикул мужиком не делает. Сменить пол хирургически? Очень яркое воображение подкидывает картинки моей тушки в платье и на каблуках и это заставляет передёрнуться от отвращения, потому что чувство прекрасного в отличии от тела не изменилось. Потому, что чтобы я не выбрала всё равно буду чувствовать себя… сломанной. То, кто я есть и неправильное и чужое тело, словно выданное на сдачу. Карма, чтобы её. «Неужели все «нетрадиционно ориентированные» чувствуют то же, что и я? Мимо. У них хотя бы есть возможность считать себя нормальными, как все люди их ориентации. У меня же точно крыша на фоне смерти протекла. Я мечтаю отпилить себе уши, потому что они круглые. И эй, я считаю себя персонажем мультсериала и на полном серьёзе жду появление девочек фей. Круто, да? — Вот дерьмо. — Урия, ты в порядке? — раздаётся обеспокоенный голос отца тушки из-за двери. И я не представляю что делать с этим. Круто было бы сказать правду, не обманывать никого и не притворяться кем-то, кем я не являюсь, но… — Всё окей, пап! — отзываюсь пока мужик не стал ломать дверь в ванную, давлюсь словами, что норовят слететь с языка.***
Если пёс-демон взял след то остановить его почти невозможно и не важно в каком он теле. Сессёмару рад этому факту. Не радуют его вещи которые он обнаружил и однозначный вывод, что он получил исходя из найденного — ину и кролик были прокляты. У ину пакостное, заковыристое, но безвредное по сути проклятье, снять которое равнозначно тому, чтобы отказаться от возвращение в истинное тело. Досадная мелочь, не более. Сессёмару есть сотня способов обойти его без последствий. Неприятно признавать, но тесный контакт с такими изворотливыми созданиями как люди пошел демону на пользу. И если дайёкай был проклят недавно и слабой слепой кошкой, то его добыча несла на себе проклятье передающиеся на протяжении нескольких сотен, если не тысяч, поколений. С появлением Сессёмару и столкновением их проклятий между собой, в монолите древнего плетения появилась брешь. Чем чаще сталкивались сущности двух вредоносных заклятий, тем стремительней теряло мощь древняя пакость. Это подтверждало то, что с момента встречи с добычей её родственники один за одним отправлялись в психушку. Сначала туда попали самые дальние. Год назад, двое троюродных братьев. А тот роковой день — все оставшиеся разом сошли с ума. Сессёмару, проверил их лично и результат совсем не удивил — он нашел следы замены душ и последствий действия проклятья. И если выводы ину верны… Его белый кролик, в совершенно чужом для неё мире, заперта в мужском теле. И проклятье продолжает сдерживать её настоящую суть. Она там не одна, родственники должны быть не далеко. Но бесполезны. — Я… — дайёкай делает попытку произнести имя своей добычи, кровь становиться подобной лаве, а мысли путаются. Сессёмару проигрывает. — Кролик. Кто-то настолько хрупкий, ранимый, нежный, слабый в ловушке о существовании которой даже не подозревает. Она полностью беззащитна. Стоит представить, как его женщина дрожит забившись в угол и с ужасом смотрит на чужой мир сквозь пелену слёз. Представить что могут сотворить с ней люди пытаясь «вылечить»… «Хезерфилд. Урия Дан, » — ину выделяет из отчетов главные для себя ориентиры. — «В тот день она должна была сыграть его роль в игре с друзьями. Просто совпадение? Или следствие действия проклятья? Что в тот день заставило её прыгнуть?» Слабый ток ёки под кожей становиться мощней. Его время в этом мире стремительно подходит к концу — человеческое тело не способно выдержать мощь Сессёмару. Ину нужно подготовить всё к своему уходу и дальнейшему возвращению в этот мир. Потому что только через этот мир он может найти дорогу к белому кролику.***
«Святые Козинаки, как же тошно!» В боку колет, дыхания не хватает, перед глазами плывёт, но окрыляющее чувство свободы перекрывает все негативные эффекты. Я продолжаю бежать. Уговорить создателей моей тушки отпустить на воздух по хорошему не вышло, так что пришлось по плохому, и хотя идея сменить визиты к обычным врачам на походы по психиатрам не лучшая идея… …как показала суровая действительность бежать не разбирая дороги тоже. — Ай! — Блять! — два вскрика сливается в один, причем возникшая передо мной преграда явно оказывается покрепче Урии Дана. Столкновение дезориентирует, заставляет мир плясать джигу-дрыгу. Чужие причитания скатывающиеся от возмущения к испугу вызывают глухое раздражение. Раздражение — из-за собственной слабости, беспомощности, несовершенства возведённого почти в абсолют — обращается в ненависть. «Круглоухие ничтожества!» — вспыхивает в голове ядовитая мысль и оседает пеплом на языке. Рядом мелькает что-то с рыжей шевелюрой. Оттенок рыжего, такой правильный, что собственные чувства и недавние поступки вызывают смех. Он вырывается наружу с изрядной долей самоиронии: — Я идиот… не обращай внимание… Ах, да… прости что врезался в тебя, — пытаюсь совладать с дыханием. «Блин, что за проблемная тушка мне досталась?! Кто вообще этот Урия Данн?!» — Вижу что идиот! Тебе нельзя лежать на полу, ты простудишься! — девчонка, на вид ровесница тушки, морщась от натуги помогает встать, закидывает мою руку на плечо. — И вообще от кого ты так убегал? — От себя… Родители достали… не хотел сорваться… на них… — изображаю что-то между смехом и кашлем. — Клинический идиот… они теперь… наверняка с ума сходят от беспокойства, а я… Прости, ты не могла бы прислонить меня… к стенке… и одолжить телефон… чтобы позвонить? — Еще чего! Лавочка считай в двух шагах, так что просто так ты от меня не отделаешься! — пыхтит девчонка заставляя перебирать, словно налившимися свинцом ногами. — Ваша доброта… просто не знает границ… прекрасная незнакомка. Я сражен. «Идиотская отдышка!» — То-то я смотрю ты с земли вставать не хотел, — бурчит рыжая. — Так и до влюблённости… недалеко… Что делать будешь… если влюблюсь? — Издеваешься?! — вспыхивает девчонка. — Я серьёзен… как уголовный кодекс, — рыжая сначала теряется, а затем смущается выдавая: — Не знаю. — Надумаешь… ответишь, ладно? — Угу. Дальнейший путь до лавочки проходит в неловкой тишине. Странно, что дотащив меня до лавочки незнакомка явно не собирается куда-то уходить или одалживать телефон, а забавно сопит рядом уйдя в собственные мысли. «Урия Дан из тебя мужик как дракон из утки, но девчонке зачем мозги ломать?» — одергиваю себя. — «Вообрази себя мужиком и действуй!» — Спасибо. Меня зовут Урия и без тебя бы я точно пропал. — Я Вилл, — после некоторого колебания отзывается рыжая, внутри столь простое представление рождает бурю положительных эмоций. Потускневшее со времени моего пробуждение нечто, похожее на шаровую молнию, радостно искрит получая мощный приток энергии от рыжей. Девушка не падает в обморок, не вздрагивает. Наоборот, она расслабляется и начинает улыбаться. «Кто-нибудь из нас двоих вообще понимает что сейчас происходит?» — мои губы растягиваются в ответной улыбке. — «Почему она мне кажется знакомой? Дело во снах? Или… она девочка-волшебница?» — Вилл, это ведь сокращение, верно? — настроение потенциальной девочки-волшебницы, а точнее главной подозреваемой на её роль начинает стремительно падать. — Ну… — Это прямо заговор какой-то, — а за тем делюсь наболевшим. — Знаешь, я тоже быть Урией не очень рад. Предпочел чтобы меня звали Реем. Но видимо та песенка правдива, и хоть мы не на море… Эх! — А что за песня? — Если ты меня не удушишь во время исполнения, то… — бодро начав к концу неуверенно замолкаю. — Нет, лучше не рисковать. Жить мне всё-таки хочется. — Эй! Я не настолько ужасна, чтобы убивать кого-то из-за того, что не очень хорошо поёт! — возмущается девушка. — Ты просто меня не слышала… поверь на слово, это действительно… — Вот начнёшь петь и я оценю, — упрямиться рыжая и несмело добавляет. — Рей. — Хорошо — уступаю, но пытаюсь еще побарахтаться. — Прямо тут что ли? — Рей, а ты собираешься слабую девушку затащить в какое-то укромное местечко, чтобы ей удобней было прятать твой труп? — под требовательным взглядом девушки сдаю последние рубежи. Раз однажды на причале поздно вечером вчера Капитан один бывалый расстрадался у костра. Он глядел в ночные дали, был задумчив как никто, Весь в тоске и весь в печали размышлял на тему, что… Мир жесток, мир жесток И немилосерден к рыжим; Рыжим быть — это ж просто беда! Рыжим быть — не порок, Но судьбою ты обижен Навсегда, навсегда, навсегда! Как обидно это слышать — Расстрелял бы подлецов! Обзывают в спину — РЫЖИК!!! — Ну, а кое-кто — в лицо… Но с чего все это взяли — может, глаз у них косой? Я ж почти что как Гол Ди Роджер — Вовсе даже ЗОЛОТОЙ!!! Что бы я ни делал, право, в море мне не жизнь, но ад: А команде пива мало каждый лишь бутылке рад! Хоть кормил их до отвала, не гонял сражаться в дождь — Но пираты любят ПИВО — А меня не любят все ж! Было дело — вот, влюбился, и решил учиться петь, У Михавка брал уроки Чтобы в пеньи преуспеть! После часа истязаний фехтовальщик впал в тоску И грозил швырнуть гитарой В чью-то рыжую башку! Поделом, поделом — не родись на море рыжим: Рыжим быть — это ж просто беда! Если не повезло — Будешь всеми ты обижен Перманентно, везде и всегда! Мой голос звучал отвратительно: хрипло, надтреснуто, надрывно. Он постоянно грозился сорваться на всех нотах какой бы высоты они не были, казался прокуренным и каким-то разбитым. Но Вилл начала улыбаться с первых строчек, и хохотала на припеве, а не пыталась меня прибить, хотя наверное за это стоит благодарить мою более чем выразительную моську. Мы хохочем, как ненормальные над рыжей судьбой и я чувствую, как что-то черное, неподъемное и злое над которым мы смеёмся вдвоём обиделось и ушло. «Как же классно что я жива!» — широко улыбаюсь, гляжу в глаза молодой девчонки рядом. — «А жизнь-то налаживается». Пусть я сейчас не могу даже узнать что твориться в родном мире, но кто сказал что так будет всегда? Страдая и строя постную мину ошибок не исправить. Я пойду другим путём.