— Верите ли Вы в Бога? — Я не верю, я знаю.
Карл Густав Юнг
Внутри фейри поёт Осень. Ей страшно и холодно, а воспоминания опутывают её порванной кинопленкой, где все счастливые моменты замазал чей-то фломастер. Tu es comme un souffle court, un trait, [Ты словно задыхаешься, ты кажешься себе] Fais par une main souillée, [Созданной грязной рукой, ] Qui te berce en secret. [Тайно качающей тебя.]***
Подвал. Затхлый воздух, пыль. Каждый этаж здания. Сотни домов вокруг и дальше. Он тонет в огромном количестве информации обрушивающейся на него непрерывной волной. Он ищет за что зацепиться. На чем сосредоточить внимание. Рядом какие-то моральные уроды. Очень близко. Запах крови и страха. Школьники. Благодаря Волк очень четко «видит» происходящее в помещении. Считывает. Внимание сосредотачивается на том, как мужчина пинает от стенке к стенке мальчишку, а тот встаёт. Из контекста выходит, что иначе — умрут его друзья. Переговоры по рациям, диалоги внутри и запахи раскрывают Волку ситуацию. Внутри двое играющих за разные команды… больных калек. У того, что нацелился на убийство школьников состояние получше, а тот что переживает явно хочет сохранить им жизнь — совсем доходяга. Запах выдаёт последнего с головой, ещё немного и тот кинется на «товарища» игнорируя то, что в любой момент может расползтись по швам. Яна осторожно дёргает Волка за рукав, заглядывает в глаза. Это черное пространство с искрами, вместо голубых глаз, полно растерянности и вины. На полу у её ног свернувшись клубком спит девочка, из тела торчат огрызки шипастых побегов. Тонкие полосы на груди и животе, что чуть расширяются и сужаются, будто бы готовы в любой момент раскрыть миру внутренности Яны. — Опасно…? — робко спрашивает подруга. Разум Волкова, едва снова не помахавший ему ручкой на последок, становиться на место. Тяжесть от резко возросшей мощи способностей пропадает. Вот только острое и неуловимое чувство рождается где-то внутри — перед ним богиня. Чувство похоже на запах ладана, женного воска в православном храме, мандаринов и хвои. Хозяйственного мыла защищающего старую шубу деда от моли. На запах палочек благовоний дымящих у статуэтки Бодхисаттвы милосердия, что его нынешняя мать упрямо зажигала по выходным. Она прикрывала чувствительный нос респиратором, чихала, но продолжала зажигать. Святость. «Настоящая… даже обидно». Совсем недалеко, прямо за дверью. Доходяга отправляет в полёт мудака и кричит школьникам убегать. Яна вздрагивает и съёживается от звуков чужих разборок. Какие-то секунды и этот беспорядок докатиться до них. — Прикрой глазки, розочка, — и та послушно жмуриться. Её тело дрожит. Школьники с доходягой вырываются в коридор и натыкаются на злого, голодного и страшного мужика, по факту, с двумя детьми. У которого были крайне дерьмовые последние сутки. Или сколько там длилась вся эта хрень с Сердцем Зла? — Осторожней! — доходяга заметив слёту уловив опасность прикрывает собой школьников. Этот лысый качок в плаще и шляпе, как у Индианы Джонса, разрывается пытаясь понять что делать. — Не приближайтесь к ним, эта женщина крайне опасна! — Что это с ней?! — поражается школьница, ей вторят ботаник и крутыш. Подозрительно целый крутыш. Гвалт их нелепых вопросов, вызывают у Волка ядовитый смешок. Он прямо видит на их месте желторотых цыплят, только выползших из скорлупы. Смелые, дурные…***
Фейри кажется, что она спит. И этот сон абсолютно не правильный. Tu sens que ces gestes sont volés, [Ты чувствуешь, что эти жесты украдены, ] Que personne ne te croirait, [Что тебе никто не поверит, ] Qu'on dira qu'il t'aimait. [Что все скажут, что он тебя любил.]***
— Ей срочно нужно в больницу! — выдаёт рыжий, по голосу тот самый, что недавно «летать» учили. Волков стопориться, криво скалиться. — Сомневаюсь что в ближайшей больнице найдётся отделение для богов, — то что он говорит, самому полу бессмертному кажется жуткой чушью. — «Может быть в этом мире…» Мужчина чувствует себя не лучше толпы цыплят. Надежда что в новом мире будет просто найти помощь рассыпаются в прах, стоить увидеть реакцию местных. По нервам проходиться мелкой шрапнелью очередное разочарование. Волков не собирается слушать, ответы людей, чья возможная польза стремиться к минус бесконечности.***
«Сильный ребёнок…» — чувствах Идзанаги полная сумятица. Он безумно гордится младшей дочерью, поражен расой которой она дала жизнь. Зол, на то что его задело действием Песни младшей и бог опоздал со своим появление в чужом мире. Видел только её исчезающий силуэт и того что он успел разглядеть было достаточно, чтобы превратить виновника в месиво. Тех богов, что решили остановить самого Идзанаги, смешал в шарики идеальной формы. Воин не хотел даже разбираться в причинах нападение на дочь, потому что точно знал, что в случае если оне не вытворила что-то в духе Сусанно, только раз в десть хуже, он превратить это место в нечто страшнее преисподней. Какими бы не были последствия. «Последствия буйства в нашем мире еще не прошли, если буду действовать сейчас может задеть и Идзанами. Дети…» — бог переводит взгляд на четвёрку чью принадлежность сложно определить. — «Для Идзанами запертой в подземном мире вместе со всеми духовными нечистотами людей они станут отрадой и избавлением. Этот… обойдётся без них. Что он вообще способен вырастить?». — Пойдём к бабушке? У неё очень много вкусных вещей, — ласково улыбается Идзанаги. — Мы монстры рождённые из Хаоса, — говорит светловолосый и ждёт реакции, Идзанаги громко хохочет и сгребет детей в тесные объятья.***
Она что-то забыла. Что-то важное оставила там, где этого делать не стоит. Но не может заставить себя испытывать вину. Только Осень завывает внутри сильнее. Ton corps est une ile perdue, [Твое тело — затерянный остров, ] Les souvenirs d'enfances [Воспоминание о детстве] d'une princesse sans défense, [Беззащитной принцессы.] Qui en a bien trop vu, [Что повидала слишком много, ] Et puis s'est tue. [И потом — замолчала.]***
— Все достойные боги появились из Хаоса, и только пустышки из пустоты, — уверенно заявляет Идзанаги, которого по молодости старшим приходилось оттаскивать от богов другого происхождения. — Идёмте? — Ты не можешь забрать их, — проявляет себя прародитель скатанных в шарики ничтожеств. Идзанаги удерживает спину прямой, давление силы другой стороны ярко показывает разницу в способностях. Воин понимает что миром тут точно ничего не решиться, и мысленно взывает сразу к Котоамацуками — первоначальной пятёрке богов. Он воин, а не самоубийца. — Они моя кровь, — спокойно возражает воин. — Твоя дочь бросила их и сбежала, — не остаётся в долгу жадный пустотник. — Если ты поднимаешь этот вопрос… — задумчиво тянет Идзанаги. — Может быть поднимем вопрос о причине по которой разум моей дочери был почти разрушен. И тот, по какому праву, ублюдок, осквернил дух и тело богини. Или… — Она незаконно проникла в этот мир.***
Фейри боится, даже сама не знает чего или кого. Это не правильно. Она не должна быть такой. Truver les mots qui se sont noyés, [Находить слова, затонувшие] Au fond de tes nuits violées, [На дне оскверненных ночей, ] Et suivivre au secret. [И тайком выживать.]***
— Это… единственное что ты можешь озвучить в защиту насильника? — уточняет Иданаги и молчание «пустышки» подтверждает худшее из возможных развитие событий. Его руки до треска сжимаются на Аменонухоко, небесном оружии данным старшими. — Её появление в этом мире… единственная причина… почему ублюдок спустил штаны и набросился на мою дочь? «Пустышка» злиться и усиливает давление своей мощи на Идзанаги. Вот только всё рассеивается сталкиваясь с пятью богами, чьи фигуры постоянно меняются, как рябь на воде. Спор между богами выходит на новый уровень и не спешит утихать.***
Её окутывает плотное облако, скрывает от всего, что может причинить боль. В облаке рядом ничего живого. Ton corps est une ile perdue, [Твое тело — затерянный остров, ] Portée par une mer aux larmes salées et amères [Унесенный морем соленых и горьких слез.] Où plus rien ne vit, rien ne s'espère, [Туда, где нет ничего живого, не на что надеяться.] Portant tu pries, renies [Несмотря на это, ты молишься, отрицаешь] ce que crie ton ventre, [То, о чём кричит твоё нутро.] Tu le jures, te rassures, [Ты клянешься, ты успокаиваешь себя, ] Tu es vivante. [Что ты жива.]***
Виктор Франкенштейн, прожив в мире не малое количество лет, был уверен что повидал в жизни всё. Он, проложивший свой путь от слабого и невежественного юнца, до великого ученого от чьего имени содрогалось человечество. Ученый считал, что больше его ничего не может удивить, как это было при первом столкновении с вампирами. Или первом столкновении с оборотнем. Или первом удачном эксперименте ставшим полным провалом… Первая встреча с Истинным Ноблесс — благороднейшем и чистейшим душой существом с силой пределы которой он и представить не мог — понял, что видел мало. В тот момент, когда разглядел душу сильнейшего существа на планете, осознал, насколько жалким всё это время человеком был Виктор Фраенкенштейн. Жадность и страсть, что вели великого ученого по тернистому пути познания, предстали перед ним в своём уродстве. Каждый поступок. Борьба за выживание в начале, сменилась на борьбу за истину, затем в череду метаний без особого смысла. Все ограничения человеческого тела, что сбросил, пределы, что преодолел… Был ли в этом смысл? Истинный Ноблесс видел его насквозь, молчаливо давал приют и защиту и ничего не требовал взамен. Глядя на эту фигуру застывшую у окна, эти алые глаза смотрящие на мир с непонятным Франкенштейну чувством, он много раз хотел спросить почему благородный остаётся на месте. Но так и не смог. Совершенство, духом и плотью в цепях долга и искренней любви к миру… Как такой человек как Франкенштейн мог не возжелать назвать его своим господином? Как он мог не сходить с ума потеряв связь с Мастером? Как он мог его не искать?***
La femme que tu deviendras, [Женщина, которой ты станешь, ] La voie de ton âme [Путь твоей души, ] Le chemin que tu trouveras ton coeur, [Дорога, которую изберёт твое сердце, ] Et qui sauverait l'enfant. [Которая спасёт ребенка.]***
Через более чем восемь сотен лет разлуки, Франкенштейн, узнавший что всё это время Мастер проспал… думал, что теперь уж точно ничто в этом мире его не удивит. Устроил Мастера учеником в школу Ё Ран, что создал в надежде однажды показать её ему и позволить почувствовать жизнь среди людей. Стал изучать Союз, эту древнюю тайную организацию, от которой его изрядно тошнило ещё в первую сотню лет жизни. Шевеление шавок Союза задело одноклассников Мастера и следуя природе благородного спасение детей даже не обсуждалось. И вот, второй раз, отправляясь на спасение учеников родной школы, Франкенштейну было суждено испытать то же самое чувство, когда мир переворачивается с ног на голову: примерно пару сотен раз за одну минуту. Франкенстейн вяло «разбирался» с юной леди из Союза на крыше и мешая той пойти на помощь к напарнику. Было приятно немного размяться и вспомнить какого это сражаться, но противник был до того смешного уровня силы, что слуга Ноблесс начинал скучать. Пока не споткнулся почувствовав эмоции Мастера по связывающей их нити контракта. Шок и самая настоящая ярость, заставили кровь Виктора вскипеть. Холодный разум исследователя… где-то был, но Франкенштей предпочел бросить члена союза куда-то в сторону горизонта и помчаться к Мастеру. Потому что он никогда не видел своего господина в таком состоянии и понятия не имел, что тот мог сделать. А ведь Ноблесс был в крайне плохом состоянии и чрезмерное использование силы могло стать для него смертельным.***
La soeur, tu n'as pas fait d'erreur, [Сестрёнка, ты не совершала ошибок, ] Tu n'as rien à pardonner [Тебе не за что прощать] A la petite fille que tu étais, [Девочку, которой ты была: ] Il ne te suddira que de l'aimer. [Будет достаточно её полюбить.] *** И что он увидел? — Яна. Янусик. Розочка, — мужчина ласковым тоном уговаривает… огромный терновый клубок. — Тише. Злились не на тебя, — тип поворачивается к Мастеру и строгим тоном. — Так ведь? — благородный растеряно кивает. А мужчина снова лаково обращается к клубку. — Убери свои шипы. Там ведь с тобой кроме детей и доходяги, гадость недобитая валяется. Дети могут пострадать. Несколько огней зелёного и красного цвета выплывают из «куста» и устраиваются на макушке странного незнакомца. Фиранкенштейн чувствует как Тёмное Копье, воплощение человеческой ненависти и жадности, и его главное оружие сжимается в первобытном страхе. Не только в страхе, но другой посыл разобрать не удаётся. — Яна, это так не работает, — тяжело вздыхает мужчина и использует самый тежелый в его арсенале аргумент. — Прекрати дурить иначе на месяц лишу сладкого. Ветви расходятся и явно начинают куда-то втягиваться. Глазам Франкенштейна открывается то, что заставило Ноблесс испытать ярость. Раны и следы на обнаженном теле, дрожь, аура разорённой святыни. У самого Виктора вид незнакомки вызывал острое желание отомстить обидчику. Робкие движения, тихий голос, плотно зажмуренные веки — она боится всего. Как маленькое рененое животное зависит от человека, что готов уговаривать её ласковым голосом: — Сладкое? — Ты не помнишь? — в ответ запуганный зверёк виновато качает головой. — Ничего. Когда попробуешь тебе обязательно понравятся яблоки. — с некоторой долей нервозности незнакомец обращается к Шинву. — В этом же мире есть яблоки? — Есть… — отвечает слишком тихий школьник. — Видишь, в этом мире есть яблоки, а значит он не так уж и плох, — ярко улыбается незнакомец и сломанная святыне слабо улыбается в ответ и громко чихает. — Богиня исцеления простыла… ты не исправима, рыжая.***
— Меня… нужно исправить? — Ты само совершенство. А совершенство всегда далеко от идеала. Ton corps est parfait. [Твое тело — совершенно.] Laisse-le t'aimer. [Дай ему полюбить тебя.]