Honey-Mouthed

Падение Майка начинается за ужином. И на этот раз это даже не его вина! Он даже не виноват, потому что все, что он сделал, это присоединился к семье за приятным ужином с дружеской болтовней между его мамой и Нэнси, потому что, очевидно, учеба в колледже внезапно сделала Нэнси очень милой, и теперь его родители сверхмилы, когда она рядом. За семнадцать лет жизни с ними Майк приобрел очень точный навык игнорирования разговоров своей семьи, и это всегда оказывалось довольно полезной вещью, особенно, когда они начинали говорить о чем-то совершенно скучном, например, об экономике. Майк понятия не имеет, что такое фондовый рынок. Ничего не поделаешь, его мысли сосредоточены на ночевке с Партией, которая состоится позже; это выходные, и Стив сделал им скидку на прокат «Охотников за привидениями» и «Охотников за привидениями II», это выпускной год, и все они были очень заняты, и прошло ужасно много времени с тех пор, как Майк тусовался со своими друзьями (плюс Макс), так что засудите его, если он с нетерпением ждет этого. Такое ощущение, будто его мозг вытекает из ушей, когда внезапно звонит телефон, и он вскакивает со своего места. — Я возьму, — объявляет он, направляясь к стационарному телефону, висящему на стене, и Нэнси бросает на него взгляд, когда он едва не спотыкается, торопясь. Какая-то часть его беспокоится, что кто-то собирается отменить планы в последнюю минуту, и в животе у него поселяется небольшое волнение, когда он поднимает трубку и говорит, — алло? — Привет, Майк, — говорит Уилл, и Майк светлеет. — Я просто хотел сказать тебе, что, возможно, приду немного позже. — О, — хмурится он. — Почему? Что-то случилось? — Да все в порядке, — успокаивает Уилл, — просто наша стиральная машина взорвалась, и мы… — Она не взорвалась, — слышит Майк голос миссис Байерс, или Джойс, как она в последнее время просит ее называть, на заднем плане. — Дорогой, это преувеличение. Это Майк? Скажи ему, что наша стиральная машина не взорвалась, просто возникло… небольшое неудобство. — Точно, — ровно говорит Уилл, а Майк фыркает. — Извини. Это просто небольшое неудобство. — Ага, — отвечает он и понимает, что улыбается как идиот. Слава Богу, он отвернулся от обеденного стола. — Все… все в порядке. Ты все еще хочешь остаться? Пальцы Майка возятся с проводом стационарного телефона. Будет отстойно, если Уилл не сможет остаться, ночь будет совсем не такой. — Да, — отвечает Уилл, и Майк переносится из кошмарного мира, где Уилл не мог остаться на ночь, в реальность. — Конечно, ночевка все еще в силе. Майк кивает, несмотря на то, что Уилл не может этого видеть, и говорит: — Круто. — Очень круто, — соглашается Уилл, и, кажется, он улыбается. Майк сдерживает собственную улыбку. — Ладно, я должен помочь разобраться со взрывом, который… — Нет никакого взрыва! Наша стиральная машина не взорвалась, потому что там было слишком… — С легким неудобством, — послушно исправляется Уилл, и Майк не может сдержать смеха. — До встречи. — Да, — отвечает Майк. — До встречи. Он кладет телефон обратно на держатель и очень глубоко вдыхает. Майк не знает, почему он так нервничает; он чувствует себя одним из тех плазменных шаров, в которых линия энергии тянется к пальцам, когда прикасаешься к ним. Он видел такие на школьной экскурсии в научный центр в шестом классе. Уилл был так впечатлен этим. Он возвращается за стол; за время, пока он говорил по телефону, Холли решила переложить всю морковь из своего блюда на тарелку Майка. На секунду становится тихо, и в этом нет ничего необычного. Нэнси продолжает есть. Его отец отправляет ложку гороха в рот. Его мама разрезает кусок мяса, когда спрашивает: — Уилл все еще собирается прийти? Вазы, которые я должна отдать Джойс, все еще у меня. — Да, — отвечает Майк, ковыряясь в моркови, — с его стиральной машиной что-то произошло, поэтому он… подожди. Подожди, — хмурится он, поднимая голову, и его мать встречает его взгляд. — Как ты узнала, что это Уилл? Он полагает, что именно в этот момент все пошло не так, потому что, честно говоря, Майк должен был просто заниматься своими делами, но он был слегка встревожен тем, как его мать узнала, что это Уилл, не имея никакой фактической информации и не задавая никаких вопросов. Майк должен был кивнуть, сказать «да» и доесть свою еду. Он не должен был спрашивать. Он должен был подавить любопытство. Любопытство должно было быть избито раскаленной бейсбольной битой. Но вместо этого Майк, видимо, решает повести себя как полный идиот, потому что Нэнси фыркает в свою тарелку, а его отец поднимает бровь, и замешательство Майка только усиливается, когда его мать непринужденно пожимает плечами. И в эту роковую ночь Карен Уилер запускает конец света для своего сына, говоря: — Ну, я не знаю, милый, — она подносит вилку с лазаньей ко рту. — Ты всегда говорил с ним по-другому. Майк моргает, потом снова моргает, моргает в третий раз, потом оглядывает стол, где все остальные кажутся совершенно невозмутимыми, и на какое-то мгновение думает, что, возможно, он сходит с ума. И тут Холли бросает ему в лицо кусочек моркови, и он вскрикивает: — Холли! Он проводит остаток ужина, застряв в собственной голове, потому что, что это значит? Ты всегда говорил с ним по-другому. Его мама понятия не имеет, о чем говорит. Он разговаривает с Уиллом так же, как с любым другим человеком. Он не говорит с ним по-другому, это она говорит с ним по-другому. Его семья всегда заблуждается. Майк испытывает непреодолимое желание уйти в море. Увы, Майк не успевает убежать в свою комнату и задушить себя подушкой, потому что примерно через двадцать три минуты после того, как он доедает ужин, Партия врывается в его дом и скатывается по лестнице, как стая одичавших страусов. Всего через несколько секунд после прибытия Лукас достает из рюкзака большую упаковку острых «Доритос», и Дастин падает на пол. Через несколько минут после них приходят Макс и Оди, которые несколько часов провели в торговом центре, занимаясь тем, чем обычно занимаются девушки в торговых центрах — покупкой обуви и взрывом молочных коктейлей силой мысли, например. — Одеяло, — командует Макс, падая на диван, — сейчас же. — Тебя стоило бы арестовать, — говорит Майк, но бросает ей стеганое одеяло из шкафа и чувствует быструю вспышку удовлетворения, когда оно попадает ей в лицо, но это приводит лишь к тому, что ему приходится уворачиваться от брошенной в его хрупкое тело подушки. Оди присоединяется к Макс под одеялом, и Майк передает другое Дастину, который не реагирует на происходящее, лежа на полу, с перекошенной кепкой и слегка не в себе. Майк задался бы этим вопросом, если бы его мысли не были так заняты. Ты всегда говорил с ним по-другому. Он даже не знает, что это значит. Что она имела в виду под словом «по-другому»? Это плохо? Почему никто никогда не указывал ему на это? Что это значит? Почему вся его семья вела себя так, будто это нормально? Почему Дастин до сих пор не двигается? Партия тоже так думает? Знают ли они? Знает ли Уилл? Кто-то должен проверить, в порядке ли Дастин? — Где Уилл? — спрашивает Лукас, откидываясь на спинку дивана. Оди наклоняется и берет у него чипсы. Майк на секунду задумывается, может ли он читать мысли. — Он сказал, что задержится, — отвечает он, перешагивая через Дастина. — Кстати, у нас закончился Спрайт. Все получают Колу. Дастин издает громкий стон, хриплый и жалкий, и садится. Его кепка надвинута на лицо. Он протягивает руку. — Коки мне. — Чувак, — мрачно говорит Лукас, — ты должен перестать так говорить. — Это приживется, — говорит Дастин, за этим следует: «Не приживется», «Прекрати» и «Пожалуйста, перестань так говорить». Майк не участвует в этом разговоре, слишком поглощенный собственными переживаниями. Он не знает, как ему вести себя, когда Уилл наконец придет, он даже не знает, что значит «по-другому». И он не знает, что нужно исправить, и нужно ли что-то исправлять – вдруг это настолько нормальная вещь, что его поведение, отличающееся от «по-другому», привлечет ко всему этому только еще больше внимания. Он слишком много думает об этом. Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке. Ты всегда говорил с ним по-другому. Что это вообще значит? — Да, но она, типа, сука, — говорит Макс, и Майк поднимает взгляд от пола, в который он бездумно пялился последние минуты. Дастин издает страдальческий звук. — Зато бесплатная выпивка, — подчеркивает он, и Макс делает задумчивое лицо. — Я согласна, — решает она. — Я хочу надраться, — кивнув, говорит Оди, и Макс ухмыляется, давая ей пять. Майк моргает. — Что происходит? Макс закатывает глаза, и он отмахивается от нее, что она легко возвращает ему. Лукас, святой Лукас, поясняет: — Вечеринка Кеннеди Бейкер в честь Хэллоуина. Мы идем. — Точно, — довольно кивает Майк, и разговор возобновляется без него. — Мы будем наряжаться? Дело не в том… ну, он знает, что может говорить с Уиллом немного иначе, чем с кем-то еще, но это нормально. С Макс он говорит иначе, чем с остальными своими друзьями, всегда немного более грубо, более колко, но она отвечает ему тем же, так что все в порядке. Он менее властный с Оди, и, возможно, немного более любознательный с Дастином, чуть более динамичный с Лукасом. Немного более все с Уиллом. Так что, да. Это нормально. Все нормально. Все так нормально и хорошо, и он совсем не накручивает себя. — Я не буду общаться ни с кем из вас, неудачников, если вы нарядитесь в этом году. — Ха! Ты говорила это в прошлом году, и в позапрошлом, и все равно остаешься с нами. Ты не можешь обма… ау! Потому что он этого не делает. Не накручивает. Он не накручивает себя, потому что он не накручивает себя, потому что тут нет ничего, из-за чего можно было бы накручивать себя. Уилл придет, и Майк будет вести себя так же, как всегда, потому что они лучшие друзья, и Уилл милый и хороший, а Майк немного идиот, но они так хорошо работают вместе благодаря силе дружбы и, типа, любви, или чего-то в этом роде, и именно поэтому они отличная команда. — Дастин должен быть говорящей собакой. Не то чтобы любовь – это то, из-за чего они такая хорошая команда, но… он имеет в виду, он, очевидно, любит Уилла, конечно, любит, но это другой вид любви, отличающийся от любви к друзьям, семье и всему миру, и он не собирается слишком много думать об этом, но дело не в этом. — Да, конечно, мы оба не поместимся, и я не хочу, чтобы твоя задница была у меня перед носом все время… — Ладно, либо так, либо один из нас переодевается в фургон, и я бы скорее предпочел, чтобы твое лицо было в моей заднице, чем… Дело в том, что они с Уиллом такая хорошая команда по разным, разнообразным причинам. Уилл понимает его как никто другой, и Майк понимает его как никто другой, и они подходят друг другу, потому что всегда знают, что нужно другому, и, если это действительно так, если Майк говорит с ним немного по-другому, то это нормально. Это хорошо. Это нормально. Все нормально. — Почему вы все меня ненавидите? Вы презираете меня? Вы хотите увидеть, как я увядаю, превращаясь в пепельные остатки человека? — Оу-оу, кто-то расстроился, потому что не сможет надеть красивый костюм на Хэллоуин. — Ладно, дело не в этом, а в том, что я явно Велма, а ты имеешь наглость… Это так нормально. Ничем не отличается, вообще. Ни капельки. Его мать не понимает, о чем говорит. Потому что с Уиллом все по-другому, но это не значит, что это странно или что-то в этом роде. Он не странный. Это она странная. Он смутно осознает, что его мысли ходят по кругу. — Что ты думаешь, Майк? Майк поднимает глаза и видит, что все четверо его друзей смотрят на него. — А? — переспрашивает он, и Лукас стонет, сжимая переносицу, а Оди поднимает брови. — Мы говорим о костюмах, — говорит она, и Майк пытается собрать воедино куски разговора, который он едва слушал. — Дастин и Лукас собираются быть говорящей собакой. — О, — Майк поджимает губы и вдавливает кончики пальцев в ковер под собой. — Круто. Лукас хмурится. — Что с тобой, чувак? — спрашивает он, переставая хрустеть чипсами, и это немного пугает, потому что это означает, что он действительно волнуется, как хороший друг, а это глупо, и Майк чувствует себя немного глупо. — Ничего, — отмахивается он, но все четверо продолжают смотреть на него, и он стонет. Он ненавидит иметь друзей, которые заботятся о нем. — Ничего, — настаивает он. — Просто… думал кое о чем. — О чем? — спрашивает Оди, и Майк вздыхает. — Я, — начинает он, хотя и неохотно, и старательно избегает смотреть кому-либо из них в глаза, — типа, говорю… так, когда я… Боже, ладно, так… — Срань господня, да просто скажи ты это, — жалуется Макс, и Майк подумывает о том, чтобы встать и уйти из собственного дома. — Блять, хорошо, — Майк втягивает щеки, делая глубокий вдох. Его аудитория, за исключением Макс, терпеливо ждет. — Ребята, вы думаете, что я, типа, иногда говорю… по-другому с Уиллом? Его глаза устремлены прямо в пол, и, возможно, это хорошо, иначе он увидел бы, как все четверо обмениваются внимательными взглядами, прежде чем Лукас медленно спрашивает: — Что ты имеешь в виду? Если где-то есть бог, Майк искренне молит, чтобы его ударила молния. — Я имею в виду, — с трудом выдавливает он из себя, — что я говорил по телефону с Уиллом, и моя мама знала, что это он, хотя я ей ничего не сказал, потому что, видимо, «я говорю с ним по-другому», — он делает руками кавычки. Он не думает, что когда-либо чувствовал себя таким униженным. — Эм, — говорит Дастин, Майк поворачивается к нему, кажется, с трудом подбирающему нужные слова. — Я… ну, да. Майк смотрит на него. — Да? — недоверчиво повторяет он, и Дастин беспомощно пожимает плечами. — Я… я не знаю! То есть, да, ты говоришь как бы, — он делает неопределенный жест, и Майк, с открытым ртом и нахмуренными бровями, продолжает пялиться на него, с каждой секундой все больше запутываясь. Дастин складывает руки на коленях и поворачивается к Лукасу. — Чувак, помоги мне! — Слушай, — начинает Лукас, и внимание Майка переключается на него, — ты просто… ты просто говоришь с ним, как бы, вежливее, чем со всеми остальными. Майк хмурится. — Это неправда! — Да, это так, — перебивает Макс, садясь. — Это всегда: «о Боже, Уилл, ты в порядке», — передразнивает она, ее голос слишком заботливый и обеспокоенный, и Майк хмурится. — «Уилл, ты уверен? Уилл, ты явно мой любимчик. Уилл, давай будем лучшими друзьями и заставим наших друзей быть третьими лишними. Уилл, мы должны…» — Я не звучу так, — возражает Майк, — и я не говорю так. Макс поднимает брови и смотрит на остальных. — Ребята, помогите мне. Его встречает молчание, и Дастин пожимает плечами, когда Майк пристально смотрит на него. — Эй, — говорит он, — ты говоришь вроде как… — он снова возится с руками, прежде чем остановиться на, — мягко с ним. — Мягко, — беззвучно повторяет Майк, и он готов в мгновение ока схватить Дастина и вышвырнуть его из дома. — Это немного правда, — признает Оди. Он чувствует себя преданным. — Это не так, — защищается он, и она пожимает плечами. — Мы не виноваты, что ты слепой, — говорит она, и Дастин издает удивленный смешок. Майк кусает свою щеку. — Тебе нужно перестать общаться с Макс, — решает он, а она лишь усмехается в ответ. — Это не проблема или что-то в этом роде, — говорит Лукас. — Это не… я имею в виду, это немного странно, но, вроде как, так было всегда, так что никто из нас никогда не думал, что это так уж странно, понимаешь? — Я думала, что это странно, — бормочет Макс, и Майк посылает ей еще один взгляд. — Она имеет в виду, — успокаивает Дастин, — что это просто то, какие вы ребята, так что это не так уж и странно. — Вы… — начинает Майк, но его резко прерывает звонок в дверь. Они все поднимают брови. Их синхронность немного пугающая, на самом деле. Он рад, что Уилл пришел вовремя. Он смотрит на них, прищурившись, и медленно встает. — Мы еще не закончили, — обещает он и поворачивается на пятках, чтобы выйти за дверь. Может быть, именно так чувствовали себя королевские особы во время Французской революции, думает он, медленно подходя к двери, за которой, он знает, стоит Уилл, потому что это слишком похоже на то, что его голова сейчас отвалится. Звонок в дверь не повторяется, и он пользуется этой секундой, чтобы успокоиться, что глупо, потому что у него нет причин не быть спокойным или, наоборот, быть взволнованным. Он не взволнован, он очень спокоен. Спокойный. Нормальный. Точно. Он именно такой. Майк открывает дверь. — Хэй, — приветствует Уилл, на его лице появляется легкая улыбка, и Майк машинально улыбается в ответ. Уилл сжимает в одной руке лямку рюкзака, на нем футболка с какой-то группой, которую он стащил у Джонатана некоторое время назад, она сидит на нем чуть свободно, несмотря на его скачок роста, оголяя ключицы и слегка подчеркивая его широкий торс, а зеленый цвет всегда ему шел. Это слишком часто отвлекало Майка на их общем уроке физики. — Привет, — запоздало отвечает Майк, и Уилл поднимает бровь. — Ты… эм, проходи, — он грациозно отходит в сторону, открывая дверь, и очень надеется, что не краснеет. Уилл бросает на него забавный взгляд. — Океей, — протягивает он и заходит внутрь, вытирая ботинки о коврик, как он всегда делает, всегда вежливый, всегда внимательный. Майк полагает, что это одна из тех вещей, из-за которых мамы так обожают Уилла. Майк хочет завернуть его в одеяло и прижать к себе, как маньяк. Точно. Нормальным. Он должен быть нормальным и здравомыслящим, а не маньяком. Точно. У него все схвачено. — Тебе… мне нравится футболка, — выпаливает Майк, потому что он все еще думает о ней, о том, что она немного велика ему, о том, как она делает его таким мягким, потому что Уилл всегда выглядит так, что к нему хочется прикоснуться, но сейчас особенно. — Ты выглядишь, эм… футболка. Ага. Очевидно, Майк не знает, что такое «быть нормальным». Уилл растерянно открывает рот, затем закрывает его и в итоге отвечает: — Спасибо? — Эм, ага, — отвечает Майк, немного слишком громко. — Давай… вниз. Он не ждет ответа, когда спешит мимо Уилла, сбегая по лестнице, и слышит, как Уилл издает вопросительный звук, а через секунду звук шагов, следующих за ним, и скрип ступенек. — Байерс! — кричит Лукас, увидев Уилла, и Дастин поднимает голову и машет ему. Макс поднимает руку в знак приветствия, а Майк отходит назад, наблюдая, как Уилл машет в ответ. — Привет, — здоровается Уилл сразу со всеми и подходит, чтобы поставить рюкзак на стул. Оди смотрит на него с невозмутимым выражением лица. — Я слышала о ситуации, — серьезно говорит она, и все четверо поворачиваются, чтобы посмотреть между ними, обеспокоенные. — У нас взорвалась стиральная машина, — уточняет Уилл, и раздается коллективный вздох облегчения, потому что при всей своей миловидности Оди Хоппер временами бывает очень зловещей. — Я думал, это просто небольшое неудобство, — говорит Майк, и Уилл смеется, подталкивая его руку. Майк улыбается. Когда Майк переступает порог и садится на пол, прислонившись спиной к нижней части дивана, к его удовлетворению, Уилл следует за ним и садится рядом. Майк распутывает одеяло, чтобы они могли разделить его, и, возможно, он придвигается чуть ближе, так, что их бедра и плечи прижимаются друг к другу, но это нормально. Он делает так все время, в этом нет ничего необычного. И если Уилл прижимается в ответ, совсем чуть-чуть, и если сердце Майка от этого делает колесо в груди, то это никого, кроме него, не касается. В течение всей недели мысли Майка были зациклены на этом. На Уилле. Он зациклился на Уилле. И на нем самом. На нем и Уилле. Мысли Майка зациклились на нем и Уилле. Что звучит странно, но лучше и не скажешь. Он не смог бы вспомнить последние тридцать восемь минут урока математики, даже если бы от этого зависела его жизнь, потому что он отключается под назойливый голос мистера Уилсона и изо всех сил старается не думать о своем друге, но это оказывается невыполнимой задачей, потому что в последнее время он, кажется, только этим и занимается. Получив целый ряд несколько разочаровывающих ответов на свой вопрос о том, чем отличается его обычный голос от «голоса для Уилла», он пытается докопаться до сути и разобраться в своей врожденной потребности отделять Уилла от остальных друзей. Многие сказали бы, что это путешествие может привести к открытиям о себе, которые ему могут не понравиться, и что такой самоанализ – немного перебор для небольшого комментария, сделанного всего четыре дня назад, и это может быть правдой, возможно, даже разумной. Майк, однако, не был разумным с тех пор, как узнал, что все и даже их мамы думают – или, скорее, знают, – что у него есть отдельный голос, которым он говорит с Уиллом, с тех пор, как его собственная мать сообщила ему об этом. Он отбрасывает разумность. Он собирается докопаться до сути. Звенит школьный звонок, и Майк опускает взгляд на чистый лист своей тетради. Отлично, блять. Радуясь возможности передохнуть во время обеда, он поспешно выходит из класса и идет к своему шкафчику. В коридоре полно учеников, и он хмурится, когда люди подходят к нему слишком близко. Боже, как он ненавидит среднюю школу. Он без колебаний запихивает свои вещи в шкафчик, не оглядываясь, когда тетрадь сминается под его руками, и на секунду задерживается, чтобы взять свою кожаную куртку. Мистер Уилсон, должно быть какой-то монстр, раз в его классе все время так холодно. Он пожимает плечами и выпрямляет спину из параболы, которой является его позвоночник. Нахмурившись, он оглядывает свой шкафчик, прежде чем захлопнуть его. — Майк! Он оборачивается, видит Уилла, идущего к нему, оживляется при виде него, машет рукой и слегка улыбается. Уилл возвращает ему улыбку и, обогнув толпу студентов, оказывается рядом с Майком. Это хорошее место для него. — Хэй, — говорит Майк, чувствуя, как с него сваливается усталость от занятий. — Что такое? Уилл неопределенно пожимает плечами. — Ничего, просто хотел прогуляться вместе. Майк кивает, и у него в животе рассыпаются лепестки розовых роз или что-то в этом роде, потому что он чувствует тепло и радостное головокружение от этого. — Круто, — отвечает он, но это больше, чем круто, что, вероятно, не очень круто с его стороны, потому что просто прогуляться вместе на обед – это не так уж круто. Уилл ухмыляется. — Да, круто. Их плечи соприкасаются, когда они идут вместе, и Майк не обращает внимания на это, не обращает внимания на то, что Уилл одет в джинсовую куртку, на то, как она ему идет, как они идут чуть-чуть слишком близко, как он едва сдерживает желание обхватить Уилла и притянуть его еще ближе. Он не думает об этом. Он не думает об этом даже совсем немного. Ему нужно взять себя в руки. — Все еще в силе на завтра? — спрашивает Уилл, и Майк кивает. — Да, — говорит он, и они поворачивают в главный коридор. — Мне просто нужно прочитать последнюю главу. Знаешь, несмотря на то, что я люблю писать, я ненавижу английский. Смех Уилла, который следует за этим, ощущается как награда, и Майк сдерживает улыбку. — Все не так уж плохо, — пытается успокоить он. — По крайней мере, он у нас вместе. Майк кивает в знак согласия, и он не знает, как Уилл говорит все так искренне, как будто это не выворачивает и не переворачивает внутренности Майка с ног на голову. Иногда он такой милый, что Майку хочется притянуть его поближе и… — Ты в порядке? Майк выныривает из своих мыслей, Уилл выглядит слегка обеспокоенным, у него тонкая складка между бровями, которую Майк хочет сгладить. — Что? Да, — отмахивается он, — нет, да, я в порядке. Уилл хмурится. — Ты уверен? Ты как будто не в своей тарелке. Сердце Майка сжимается от искренней заботы, которая, кажется, исходит из всего, что делает Уилл. — Да, полностью. Просто задумался. Уилл смотрит на него еще секунду, и Майк предлагает слащавую улыбку, на которую Уилл закатывает глаза, но все же улыбается в ответ, и Майк любит его. Майк любит его. Оу, Боже. И – да, да, конечно, любит, они лучшие друзья, и Уилл – образец человечности, и Майк любит его, и это нормально и прекрасно, и он ни капельки не волнуется. Он такой нормальный прямо сейчас. За исключением того, что он сходит с ума, совсем немного… На самом деле, очень сильно, и в его голове постоянным потоком проносятся мысли «что это за хуйня», и он подумал об этом так обыденно, что он не знает, что делать. Он имел в виду по-дружески, верно? Друзья думают так все время. Должен ли он сказать это вслух? На кой хрен ему говорить это вслух? Это было бы странно. Это странно. — Эм, — говорит Майк, и его голос звучит немного придушенно, поэтому он прочищает горло, — так что, завтра? У меня дома? — Звучит неплохо, — подтверждает Уилл, и они заходят в столовую. Он… подумает об этом позже, когда Уилла не будет рядом, когда он не сможет смотреть на него своими ореховыми глазами, которые, кажется, видят его насквозь и читают его мысли, а в воздухе не будет витать запах протухшей курицы и вонь старшеклассников, и какая-то его часть задается вопросом, не в том ли дело, что какой-нибудь радиоактивный элемент из молока из их школьного кафетерия наконец-то добрался до него. Позже. Он подумает об этом позже. Оказывается, «позже» превращается в «позже этой ночью», потому что последние восемь часов у него в голове постоянно крутится фраза «я люблю его, я люблю его, я люблю его», и Майк не знает, что с собой делать. Его учебник английского языка бездумно пялится на него в ответ, и только после безуспешных пятнадцати минут попыток разобрать хоть одно слово он сдается. Кто бы ни составил программу занятий по английскому, он был психопатом. Может быть, ему следует отозвать свое заявление о поступлении на факультет английского. Даже несмотря на свой самоанализ, он не может избавиться от того факта, что он слишком сильно поглощен своими мыслями; после того судьбоносного ужина ему кажется, что это все, о чем он может думать. Что, пытаясь распустить узел, он дернул за ниточку, а теперь он наблюдает, как распутывается весь свитер. Он бросает книгу обратно в сумку и точно так же бросается на кровать, пружины скрипят под давлением, и он заворачивается в одеяло. Он смотрит в потолок. Потолок смотрит в ответ. Он хмурится. Он не может даже начать обвинять свою мать, отчасти потому, что она ничего не имела в виду, а также потому, что это, вроде как, полностью его вина, независимо от того, насколько естественно это все приходит к Майку – быть нежным с ним, думать «Я люблю тебя», когда они гуляют вместе, постоянно хотеть прикоснуться к нему. Может быть, он официально сошел с ума. И он даже не может отследить, когда это началось, потому что это было всегда, Майк не может найти корень всего этого, как бы он ни старался, и, глядя в потолок, он вспоминает, что это чувство было с прошлого года, с 1983, с года перед ним, с их первой встречи, всегда. Он не знает, что это значит, но знает, что любил Уилла столько, сколько себя помнит. Это не так страшно, как, наверное, должно быть. Майк предполагает, что труднее быть шокированным этим, когда первичная паника уже прошла в начале дня. И, ладно, если все вспомнить, это имеет смысл, потому что он никогда не смотрел ни на чьи губы так много, как на губы Уилла, и на самом деле он всегда тянулся только за рукой Уилла, и он готов умереть за всю Партию, но он скорее вылижет пол спортзала их старшей школы, чем сделает для них хотя бы половину того, что он делает для Уилла. Потому что он влюблен в Уилла. Точно. Круто. Он делает судорожный вдох. Итак, он влюблен в Уилла, и единственная причина, по которой он понял это, заключается в том, что половина населения Хокинса знает о его предполагаемом голосе для Уилла. Круто. Это так круто и хорошо, и Майку ни капельки не горько. Он смотрит на свой потолок, совсем не чувствуя горечь, и отворачивается к стене. Там висит набросок его персонажа D&D, нарисованный Уиллом. Боже, Майк не может от него убежать. Майк не хочет от него убегать. Он утыкается лицом в подушку. Он безнадежен. — Хорошо, — говорит Уилл, — итак, мы пройдемся по учебнику, а затем по карточкам? Майк кивает. — Да, звучит неплохо, — отвечает он, но все это время смотрит на губы Уилла и очень, очень старается быть внимательным, но это трудно, когда откровение прошлой ночи завладело его мыслями. Не то чтобы его мысли и так не были заняты Уиллом, но это совсем другая тема, на которой можно зациклиться, потому что, да, он смотрел на рот Уилла до того, как узнал о своей безжалостной влюбленности в него, но он думал, что это нормально, даже если он не делал так ни с кем другим. Может быть, он был немного невежественным. Неважно. В конце концов, он дошел до этого. Уилл переворачивает карточку. — Хорошо, — начинает он, — первый вопрос. Честно говоря, заниматься с Уиллом – не самая худшая вещь, потому что он отпускает небольшие шутки и комментарии, и это помогает справиться с постоянным вопросом «как я должен это запомнить», звенящим в его голове. В этом также Майку помогает то, с каким вниманием он всегда относится ко всему, что делает Уилл, и если он читает конспекты из их учебного пособия по английскому, то так тому и быть. Он переворачивается на спину, и Уилл пихает его ногой в носке. Майк вскрикивает и отмахивается от него, а Уилл хихикает. Это приятно и мило, и Майк поднимает взгляд вверх как раз вовремя, чтобы поймать его улыбку. Уилл снова пихает его. — Что такое двоемыслие? — Хм, — говорит Майк и пытается вспомнить что-нибудь, кроме улыбки Уилла. Несмотря на отсутствие функционирующего мозга, следующие несколько часов пролетают незаметно, потому что время, кажется, странно движется вокруг Уилла, всегда либо пролетая, либо едва проползая, то слишком быстро, то неестественно медленно. Он полагает, что он должен быть сумасшедшим еще и потому, что ему нравится учиться только под руководством Уилла. Майк вытягивает ноги, а Уилл закидывает на них свои, все это время не поднимая глаз от карточки. Майк сопротивляется желанию перевернуться и закричать в подушку. Он не понимает, в чем его проблема, потому что у него и раньше была эта проблема – постоянное желание прикоснуться к Уиллу, но теперь он перегружается каждый раз, когда они делают это, каждый раз, когда Уилл говорит что-то особенно милое или инициирует случайный контакт. Уилл всегда был особенным для Майка, это правда, но сейчас все гораздо хуже, потому что теперь Майк знает, почему. Майк сходит с ума. Уилл кажется совершенно нормальным, и Майк догадывается, что это потому, что он нормальный. Уилл не сходит с ума из-за Майка, потому что он не увлечен Майком. Уилл сосредоточен на учебном пособии, потому что завтра у них тест. Уилл благоразумен. Майк не был благоразумным уже несколько лет. Майк провалит тест по английскому. Майка нужно поместить в психиатрическую больницу Пеннхерст. Однако он не может найти в себе силы для того, чтобы сильно переживать, когда они переходят к карточкам, и он наблюдает, как руки Уилла, сложенные как у художника, перебирают их, как он откидывается на подушки Майка, словно так и должно быть, и так оно и есть, и как волосы Уилла, чуть более длинные, чем раньше, постоянно спадают на его глаза, отчего ему все время приходится поправлять их. Майк сглатывает и сжимает пальцы в ладони. Уилл бросает на него взгляд, спрашивая: — Какой смысл Океании постоянно находиться в состоянии войны? Он возится с рубашкой, затем переходит на простыни под собой. Его руки вдруг становятся такими неловкими. Он берет свою книгу и перелистывает ее. Ему нужно быть спокойным. Майк ведет себя как идиот, потому что не может избавиться от своей большой глупой влюбленности в лучшего друга, но его нельзя винить – любой, кто видел Уилла Байерса, понял бы его, и Майк сказал бы, что не понимает, почему вокруг него нет полчищ людей, просящих его руки, но вот только они есть, и, Боже, Майк не знает, что он будет делать, если у Уилла когда-нибудь появится парень, и это будет не он. Уилл еще раз перетасовывает карточки и откладывает их, чтобы потянуться, поднимает руки над головой, и испускает глубокий вздох. Майк опускает глаза туда, где рубашка Уилла приподнимается, совсем чуть-чуть, оголяя загорелый участок кожи, а затем быстро отводит взгляд, и Уилл снова берет карточки, а Майк думает: «Боже, я хочу его поцеловать». И, да, это похоже на всю ту нелепую чушь, которая сейчас крутится у него в голове. Вот только эта мысль не уплывает вместе со всем остальным, потому что она остается на переднем крае его сознания, потому что Уилл сейчас выглядит так, что его действительно хочется поцеловать, потому что он просто сидит, нахмурив брови и рассеянно покусывая нижнюю губу, потому что он и правда учится, а не витает в облаках, думая о поцелуе со своим лучшим другом. И это что-то другое, потому что мысль о том, что Уилл может захотеть поцеловать его, неуместна, потому что Уилл никогда не намекал на такое, даже если ему и нравятся парни, а Майк не какой-то там придурок, который думает, что все геи влюблены в него, но он влюблен в Уилла, и он хочет поцеловать Уилла, отодвинуть в сторону их работу по английскому и карточки, прижать его к матрасу и поцеловать… Он смотрит на свою книгу. Точно. Джордж Оруэлл. Точно. Уилл, не обращая внимания на внутренний гомосексуальный кризис Майка, переворачивает еще одну карточку. — Какова основная цель романа? Майк никогда не был поклонником вечеринок. Он готов поспорить, что все было бы лучше, если бы он был пьян, но его назначили водителем, тем самым прокляв хандрить и хмуриться в углу, наблюдая, как Дастин и Оди присоединяются к линии конга. Он даже не уверен, как они собираются танцевать конга под Thriller Майкла Джексона. Он потерял всякое представление об Уилле, Лукасе и Макс, которые погрузились в веселье. Он чувствует ритм музыки под ногами, и ему интересно, чем сейчас занимается Уилл. Так как это своего рода вечеринка в честь Хэллоуина, многие надели обычные костюмы – нормальную одежду, которую можно выдать за костюм, и он уже не в первый раз рад, что никто из них не нарядился, хотя появление Лукаса и Дастина в костюме Скуби-Ду на двоих было бы очень забавным. Он начинает чувствовать себя неудачником, просто стоя на месте. Он не может заставить себя заговорить с людьми, особенно когда громкая музыка сверлит его голову, и он едва может сосредоточиться на чем-либо, кроме газировки в руках. Он бы предпочел остаться сегодня дома, провести Хэллоуин за просмотром страшных фильмов и объедаясь вредной едой, может быть, с Уиллом рядом под боком, чтобы Майк мог прильнуть к нему. Майк задается вопросом, не слишком ли поздно бросить Партию, заставив Лукаса отвезти всех домой. Он заслужил это за то, что вчера во время обеда пролил яблочный сок на домашнее задание Майка. Тем не менее, он начинает чувствовать себя жалким. Майкл Джексон поет о борьбе за свою жизнь, а Майк тут подпирает стену со Спрайтом в руке. Это почти неловко. — Это неловко. Майк отводит взгляд от толпы, на которой он сосредоточился, видит рядом с собой Макс и Лукаса и тяжело вздыхает. — Чего ты хочешь? Макс морщит нос. — Ничего от тебя. Я просто хотела сказать, как удручающе ты сейчас выглядишь. — Спасибо, — сухо отвечает Майк. — По крайней мере, я не выгляжу как испорченный близнец Дафны. — Я выгляжу хорошо, — огрызается Макс в ответ. — Это говорит парень, который все еще… — Чувак, — прерывает Лукас, — мы уже говорили об этом. И это заставляет Майка скривиться, потому что это звучит так, будто он жертва какой-то интервенции, а это не так. Он просто… иногда теряется в своих мыслях и дистанцируется от окружающих. Ничего особенного. У него есть Партия и банка Спрайта, и это все, что ему нужно. — Мне не одиноко, — бормочет Майк, скрещивая руки. Ему не одиноко. Быть одиноким — это невольно оказаться в одиночестве. Он просто случайно оказался один, без собственного согласия. Ему не одиноко. Лукас смотрит на него. — Конечно. С другого конца комнаты раздаются аплодисменты, но никто из них не обращает на них внимания. Девушка поет Уитни Хьюстон, только вот Thriller все еще играет, и звучит это не очень. В воздухе витает застоявшийся запах пива. Макс слегка опирается на Лукаса, гораздо сильнее, чем в трезвом состоянии, и Лукас, кажется, доволен таким положением вещей. Майк ненавидит счастливых влюбленных. — Почему бы тебе не пойти и не найти Уилла? — мягко предлагает Лукас, и Майк искоса смотрит на него, не находя на его лице никакой насмешки. Он пожимает плечами, а затем хмурится. — Ты не знаешь, где он? Макс бросает на него взгляд. — Он в порядке, ты, слишком заботливый засранец. Он может справиться сам. Майк закатывает глаза. — Я знаю это. Я просто думаю, что ему, наверное, одиноко, — говорит он, хотя это не совсем правда. Он не сумасшедший, раз хочет знать, где его лучший друг. — В доме, полном людей, — напоминает Макс, и Майк отмахивается от нее. — Людей, которых мы знаем. И разговариваем с ними. Даже дружим, если бы ты знал, как заводить друзей. — Он был в порядке, когда я видел его в последний раз, минут десять назад, — говорит Лукас, и Майк прислоняется к стене. — Он был на кухне. Он возится с крышкой своей банки, а затем отталкивается от стены. — Я проверю, все ли с ним в порядке. — Ты опять за свое, — усмехается Макс, и как ей удается быть такой язвительной, будучи пьяной, Майк не понимает. Он хмурится. — Уилл, ты в порядке, Уилл, куда ты пошел, Уилл, я люблю тебя, Уилл, Уилл, я одержим тобой, Уилл, я собираюсь хирургически соединить нас на… — Я не говорю так, — шипит Майк. Он никогда в жизни не предлагал хирургически соединить себя с Уиллом. Остальное, ну… Неважно. Лукас поднимает брови. — Без обид, парень, но вроде как говоришь. Майк открывает рот, чтобы возразить еще раз, но тут его за локоть хватает рука, и рядом с ним, спотыкаясь, появляется Уилл, явно нетрезвый. Он иногда так делает, материализуясь именно тогда, когда Майк думает о нем. Но, опять же, Майк часто думает о нем, а Уилл часто бывает рядом, так что, полагает он, это не так уж странно. — Привет, — говорит Майк, кладя руку на спину Уилла, чтобы поддержать его. — Ты в порядке? Уилл кивает, и Майк окидывает его взглядом, потому что он выглядит нормально, на его лице нет той жесткости, которая бывает у него в людных местах, лишь легкая улыбка и остекленевшие глаза. — Конечно, — легко отвечает он, но снова опирается на руку Майка и проводит рукой по щеке. Он выглядит усталым. — Ты хочешь поехать домой? — спрашивает он, наклоняясь ближе, голос мягкий, и Уилл делает паузу, прежде чем снова кивнуть. Майк выдыхает и позволяет своей руке прижаться к Уиллу чуть сильнее, когда тот снова начинает раскачиваться на месте. — Хорошо, пойдем. Затем он поднимает глаза и встречает самодовольные лица, и краснеет, осознавая собственное лицемерие. — Я не говорю так, — напоминает Макс, голос у нее высокий и слишком девчачий, и Майк определенно так не разговаривает. Он посылает ей испепеляющий взгляд. — Заткнись, — бросает он в ответ, и она улыбается. — Мы уходим. Где Дастин? Лукас легко отмахивается от него. — Он не захочет уходить прямо сейчас. Я отвезу его домой. Майк кивает. — Спасибо, — говорит он и позволяет своей руке упасть, чтобы взять Уилла за запястье. Уилл позволяет это сделать. — Пойдем. По дороге домой Уилл ведет себя совершенно покладисто, и тут выясняется, что у него нет ключей, а Майк скорее столкнется с тысячей демодогов, чем разбудит Джима Хоппера в три часа ночи, и все это приводит к тому, что Майк привозит Уилла в свой собственный дом. Майк просто рад, что его родители, вероятно, смогут проспать и конец света, ведь им предстоит невероятно сложный подвиг – привести Уилла в его комнату, поднимаясь по лестнице друг за другом, когда Уилл, кажется, намерен спотыкаться на каждом шагу. К несчастью для Майка, в их дуэте Уилл всегда был сильнее. — Ладно, здоровяк, — стонет он, подталкивая Уилла на последнюю ступеньку, и они, спотыкаясь, направляются в спальню Майка. — Ну вот и все. Наступает мгновение тишины, когда Майк поворачивает ручку двери, и Уилл прислоняет голову к его плечу. Майк втягивает щеки, прежде чем шагнуть к своей кровати и свалить все сто восемьдесят сантиметров мальчика-подростка на белые простыни. — Устал? — спрашивает Майк, и Уилл в свою очередь издает непонятный звук, едва сидя прямо. Майк легко смеется, роясь в своем шкафу, пока не достает футболку для сна и пару пижамных штанов. — Вот, — говорит он, кладя их на кровать, и Уилл лениво моргает. — Переоденься в них. Уилл кивает и начинает стягивать с себя рубашку, не обращая внимания на пристальные взгляды Майка, и он быстро отворачивается, щеки краснеют. Он смотрит на стену перед собой, и, вау, синяя стена определенно интересная. Он никогда не смотрел на нее так долго. Может, ему стоит повесить здесь еще один плакат? Майк совсем не думает о том, что Уилл переодевается позади него. Это было бы странно. — Готово, — бормочет Уилл, и Майк поворачивается обратно. Одежда Уилла лежит у него на коленях, а сам он сидит на кровати, волосы взъерошены, футболка оголяет ключицы. Он всегда выглядит так хорошо, не прикладывая особых усилий. Майк поджимает губы, пальцы подрагивают. — Окей, — он перекладывает одежду на свой стул вместе с курткой и, когда Уилл не двигается, поворачивает голову к кровати. — Хочешь спать? — Да, — хрипит Уилл, и его глаза расширенные, когда он смотрит на Майка, манящие, как будто он чего-то ждет, и уже так поздно, что Майку не хватает самоконтроля, когда он отходит от стула к месту, где сидит Уилл. Затащить Уилла, податливого под его руками, покачивающегося на месте и неуклюже передвигающего конечности, в постель – дело более хлопотное, чем он предполагал, и Майк не может быть слишком расстроен из-за того, что все это отчасти очень даже приятно. Уилл выглядит хорошо, лежа в его постели в его одежде. Это заставляет что-то другое глубоко и пульсирующе гудеть в его груди, и он старается не обращать на это слишком много внимания, пока Уилл извивается на простынях, пытаясь устроиться поудобнее. Его волосы разметались по наволочке, а на лице ясно видна усталость. — Вот, — бормочет Майк и наклоняется над Уиллом, чтобы натянуть на него одеяло. Он слышит глубокие вдохи и выдохи Уилла и изо всех сил старается не замечать, насколько маленькое пространство между ними. — Просто дай мне знать, если тебе понадобится что-нибудь еще, хорошо? Я… ты, наверное, хочешь воды. Подожди. Он немного бредит, он знает, и он уже собирается отойти, когда Уилл тихо шепчет: — Майк. Его голос мягкий и глубокий, рот едва шевелится, и его имя как будто бы вытекает из его губ. Когда Майк смотрит на него сверху вниз, глаза Уилла уже сфокусированы на нем, внимательные и пристальные. Майк, по странной причине, краснеет. — Да? — Ты такой… милый, — бормочет Уилл, обхватывая Майка за шею, и его рука теплая там, где она прижимается к его коже, и это не способствует внутренней борьбе Майка за то, чтобы обращать внимание буквально на все что угодно, кроме губ Уилла. Слова Уилла звучат скомкано, как будто в его рту не хватает места для слов. — Ты говоришь так мило. И Майк не знает, что это значит. Он осторожно сглатывает. — Что ты имеешь в виду? — Ты говоришь мило, — повторяет Уилл, и это не помогает, пока он не уточняет, — Просто… тепло. Мне нравится, когда ты говоришь со мной, — он медленно моргает, глаза блестят, когда они смотрят на него. — Ты такой милый со мной. Майк не знает, что на это сказать, на невнятную речь Уилла и опущенный вниз взгляд, но он знает, что Уилл мог сказать это, только если, он искренне так думает, и это заставляет его покраснеть, потому что, очевидно, Уилл тоже знает о том, что Майк мягок с ним. Боже, он такой прозрачный. — Ты говоришь, что я грубый по отношению ко всем остальным? — решает он задать вопрос, и Уилл быстро качает головой из стороны в сторону, волосы трутся о наволочку. Это мило. Его едва заметная хватка на шее Майка, кажется, становится крепче, совсем чуть-чуть. — Нет, — подчеркивает он, нахмурившись, как будто ему очень важно донести эту мысль, — ты просто… ты милый. Мне это нравится. Майк понимает, что краснеет. Боже, ему жарко от унижения. — Хорошо, — медленно отвечает он, надеясь, что на этот раз его голос не предаст его, хотя он уже определенно предал его. — Мне нравишься ты, — наконец заключает Уилл, его голос становится немного четче, а предложения менее сбивчивыми, более спокойными, определенными, уверенными, и Майк… Майк не знает, что с собой делать. — Ты… ты мне тоже нравишься, — хрипит он, и Уилл одаривает его довольной улыбкой, его пальцы слабеют, хотя его рука по-прежнему обхватывает плечи Майка. — Мы… спать. Тебе нужно поспать. Уилл издает тихий звук в знак согласия и не протестует, когда Майк осторожно высвобождается из-под его руки. Он молчит, пока Майк устраивает его под одеялом, и только когда Майк отодвигается, чтобы уйти спать в другое место, Уилл хмурится, поднимая руку, чтобы осторожно взять его за запястье. — Куда ты идешь? — спрашивает он, прищурившись, и Майк моргает. Вселенная испытывает его сегодня. — Спать? — отвечает Майк, но это больше похоже на вопрос. Уилл продолжает хмуриться. — Не здесь? — Хм, — говорит он. Это немного выбивает его из колеи, потому что Уилл звучит искренне озадаченным, как будто он ожидал, что они разделят кровать, и Уилл тянет и тянет его, пока Майк снова практически не нависает над ним. — Нет? Уилл качает головой, а его глаза продолжают закрываться. — Просто поспи здесь, — предлагает он, и Майк не знает, хорошая ли это идея, даже если она очень заманчивая. Уилл все еще держит его за запястье, и Майк чувствует, как его решимость улетучивается, когда тот мягко добавляет, — пожалуйста. Майк жует губу, и наступает мгновение тишины, прежде чем он медленно кивает. — Хорошо. Рот Уилла растягивается в небольшой улыбке, пока Майк снует вокруг, готовясь ко сну. Он спешит переодеться в другую футболку и другую пару брюк, а, когда оглядывается, видит, что лицо Уилла обращено к потолку, а глаза закрыты. Простыни прохладные, он ложится лицом к Уиллу, который уже повернулся к нему, его щеки раскраснелись и выглядят теплыми. Уилл, не теряя времени, прижимается ближе, ближе и ближе, пока не просовывает ногу между ног Майка и не закидывает на него руку. Уилл продолжает придвигаться вперед, пока их лбы не прижимаются друг к другу, а носы не соприкасаются. Майк собирается умереть. Он хочет убежать, но желание прикоснуться к Уиллу и обнять его гораздо сильнее, чем когда-либо. Он медленно поднимает руку, чтобы положить ее на бок Уилла, на впадину между его грудной клеткой и бедром, и ему кажется, что его ладонь, прижимающаяся к коже Уилла — это что-то врожденное. Уилл, кажется, не возражает. Его губы дергаются в улыбке, и Майк чувствует каждый его вздох. Майк очень хочет сделать то, чего не должен. — Завтра у тебя будет ужасное похмелье, — шепчет он, и Уилл из последних сил пожимает плечами, с трудом удерживая глаза открытыми. — Ты всегда заботишься обо мне, — шепчет Уилл в ответ, так уверенно, что Майку становится жарко. Глаза Уилла закрываются, и Майк осторожно замирает, боясь вырваться из этой зыбкой дымки в темноте. Он наблюдает за тем, как лицо Уилла медленно разглаживается, как постепенно выравнивается его дыхание, и понимает, что, наверное, ведет себя немного жутковато, прослеживая черты его лица глазами вот так, посреди ночи, в темноте, в своей кровати. Но он ничего не может с этим поделать. Все в Уилле завораживает его, Майк хочет смотреть на него как можно дольше: сильная дуга носа, изгиб губ, загорелая кожа, доброта в глазах. Его умелые руки, широта плеч, твердость груди и мягкость натуры, противопоставляющаяся всему этому, – удачно подобранное сочетание, и оно всегда будет притягивать Майка, потому что оно идеально, он идеален, Уилл идеален. И, может быть, не идеален–идеален, но это как раз то, что нужно Майку – эрозия на его неровных краях и доброта в его постоянных ссадинах. Что-то в Уилле делает его мягче, заставляет его хотеть быть лучше, так сильно он жаждет одобрения и заботы, которая всегда была между ними. Даже до того, как они познали хаос, даже до того, как они узнали, что на самом деле означает слово «друг». Возможно, Уилл не идеален, но он идеален для Майка. Майк задается вопросом, будет ли его достаточно для Уилла. Он грызет губу и морщится, когда прикусывает ее слишком глубоко. Он сдвигается, только настолько, чтобы притянуть Уилла ближе к своей груди, уложить его голову под свой подбородок, прижать его к себе и почувствовать твердость его тела. Проходит некоторое время, прежде чем он наконец засыпает. — Выключи его. — Думаю, выключить солнце – это единственное, что я не могу сделать для тебя сейчас, — отвечает Майк и сдерживает улыбку, когда Уилл переворачивается в кровати и зарывается головой в подушку. Он кладет пакет с едой на тумбочку и подходит к кровати, чтобы сдвинуть шторы так, чтобы на кровать падало меньше света. Уилл стонет, отрывается от подушки, щурится и медленно садится. — Спасибо, — хрипит он, и Майк пожимает плечами. Он смотрит, как Уилл медленно вылезает из постели. Он спотыкается, зевает, потягивается, и его футболка поднимается при этом движении, а Майк не пялится. — Мне нужно воспользоваться уборной, — бормочет он, прочищая горло, и едва избегает столкновения со стеной, когда уходит. Майк садится на свою сторону кровати, скрещивая ноги. Он уже несколько часов на ногах, день медленно перетекает в полдень, и он выходил за едой, вернувшись как раз к тому времени, когда Уилл проснулся. Он вынимает пенопластовые коробки из пластикового пакета, и они хрустят в его руках, когда он пытается найти салфетки на дне. Из ванной доносится звук воды, и Майк открывает коробку с картофелем фри, вытаскивая одну. Когда Уилл возвращается в комнату, его одежда взъерошена, щеки раскраснелись, волосы в беспорядке, и Майк усмехается при виде этого. — Ты принес еду, — замечает Уилл, забираясь на кровать рядом с ним, и Майк кивает, подталкивая к нему бургер, который Уилл тут же берет и быстро откусывает. — Спасибо, — говорит он, немного приглушенно, и в уголке его рта капля соуса. Майку очень хочется сцеловать ее, вместо того, чтобы предложить салфетку, как нормальный человек — Ничего страшного, — отвечает он. — И я сказал твоей маме, что ты останешься у нас. Она сказала, что все в порядке, просто хочет, чтобы ты забрал белье и вернулся домой до ужина. Уилл кивает с набитым ртом, и несколько мгновений они молча жуют. Он выглядит теплым, уютным, с его взъерошенными волосами и легким румянцем на щеках, и он выглядит как лучшая осень, какой бы тяжелой ни была эта пора года. Уже не в первый раз Майку хочется протянуть руку и прикоснуться, прижать ладони к его груди, рукам, плечам, шее, щекам, прижать их губы друг к другу, целовать его до тех пор, пока он не поймет, насколько Майк заботится о нем. Но он не против и просто есть жирную еду на своей кровати, пока день проносится мимо них. Его более чем устраивает все, что дает ему Уилл. — Хочешь что-нибудь посмотреть? — предлагает Майк, и Уилл сглатывает, прежде чем ответить. — Конечно, — он вытирает рот салфеткой. — Выбирай ты, мне все равно. — Хорошо, — Майк смотрит, как Уилл наклоняется и крадет картошку, и он позволяет ему это сделать, когда Уилл посылает ему скромную улыбку. Майк щурится на него. — Вор. — Угу, — отвечает Уилл и крадет еще одну, и Майк качает головой, а потом берет жареную картошку себе, и их костяшки соприкасаются на секунду. Уилл ухмыляется, и этого достаточно. Более чем достаточно. Уже почти шесть, когда Уиллу нужно уходить. Спустя несколько часов совместного отдыха в подвале, после которого они снова поднимаются в спальню Майка, чтобы почитать несколько старых комиксов, так как им больше нечем заняться, Уиллу пора уходить, к ужасу Майка. И он знает, что ведет себя немного как прилипчивый идиот, так как они провели вместе всю прошлую ночь и сегодняшний день, но он не думает, что ему когда-нибудь сможет надоесть проводить время с Уиллом. Может быть, это ребяческая мысль. Ему все равно. — Ух, холодно, — хмыкает Майк, открыв дверь и наблюдая, как несколько листьев скользят по земле. Он оборачивается, чтобы посмотреть, как Уилл натягивает куртку. Ему придется идти домой пешком, поскольку он без машины, а для октября неестественно холодно. Уилл в ответ только пожимает плечами, и Майк хмурится. — Я подвезу тебя домой. — Что? Нет, — хмурится Уилл, качая головой. — Мне идти всего пятнадцать минут, Майк. — Пятнадцать минут, — подчеркивает Майк, немного расстроенный, и Уилл бросает на него взгляд. Вы не знаете, что такое упрямство, если не встречали Уилла. — Серьезно, Майк, — говорит он, — все в порядке, — возникает пауза, пока он застегивает молнию на куртке, натягивает рукава вниз на пальцы и отворачивается от Майка. — Тебе и так пришлось иметь дело со мной весь день. Майк хмурится. — И что? Я… — он многое хочет сказать, слишком много всего уличающего, сомнительного, что-то в духе: «Я бы хотел, я хочу, мне не «пришлось иметь дело», мне нравится делать что-то для тебя, я готов на все ради тебя, я хочу, чтобы ты всегда был рядом, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». — Мне нравится, когда ты рядом, — заканчивает он, потому что у него еще есть капля достоинства, и Уилл все еще не смотрит на него. Майк не может сказать, от холода ли румянец на его щеках. — Да ладно, Уилл. Ты простудишься или что-то типа того. Уилл закатывает глаза. — Я буду в порядке, мам, — он засовывает руки в карманы. — И мне все равно нужно зайти в прачечную. — Давай я отвезу тебя домой, — настаивает Майк, но Уилл бросает на него взгляд, и становится ясно, что Майк не победит в этом разговоре. Они смотрят друг на друга, прежде чем Майк испускает тяжелый вздох. — Хорошо, но ты так замерзнешь. Уилл опускает взгляд на свою куртку и снова поднимает глаза. — Ну, я не могу… Майк спешит обратно наверх, оставляя Уилла стоять на коврике и думая, что он скорее выкопает себе могилу, чем позволит Уиллу простудиться по дороге домой. Он распахивает дверь, роется в ящиках, наконец находит то, что искал, и бросается вниз. Уилл все еще стоит там, где он его оставил. — Майк, что… — Вот, — говорит Майк, протягивая пару серых перчаток, серую шапку и красный клетчатый шарф. — Теперь у тебя на тридцать процентов меньше шансов простудиться. Уилл бросает на него невеселый взгляд. — Майк, серьезно, — говорит он, но Майк не слушает, вкладывая перчатки ему в руки, и он медленно, нехотя, натягивает их на пальцы и показательно шевелит ими, когда надевает. Майк посылает ему довольную улыбку, и Уилл закатывает глаза, несмотря на то, что улыбается сам. — Ты смешон. — И ты не заболеешь, — заявляет Майк, немного гордясь собой, и Уилл не останавливает его, когда он указывает ему в лицо. — Иди сюда. Уилл послушно делает шаг ближе, но это, как и всегда, недостаточно близко, но Майк сам подходит еще ближе, и, возможно, ему следовало бы все продумать, потому что теперь их разделяет всего несколько сантиметров, пока он натягивает шапку на Уилла, который издает легкий хныкающий звук, на что он усмехается. Он отодвигает ее от глаз, и несколько прядей волос выбиваются из-под шапки над глазами и ушами. Он выглядит хорошо. Он выглядит милым. Майк хочет поцеловать его. Майк, как здравомыслящий человек, не сосредотачивается на этой последней мысли и направляет свое внимание на распутывание шарфа, толстая шерсть мягко ложится под его руками, и Уилл стонет. — Майк, — начинает он, — тебе не кажется, что это немного перебор? — Может быть, — соглашается Майк, но ни один из них не делает ничего, чтобы все остановить, когда Майк поднимает шарф, чтобы обернуть его вокруг шеи Уилла. Он не знает, почему это кажется таким странно личным, почти слишком, – ощущение взгляда Уилла на нем, когда он так близко. И он сосредотачивается на том, чтобы аккуратно обернуть шарф вокруг шеи Уилла, и, когда тот укладывается на его груди, он слегка похлопывает по нему. — Вот так, — выдыхает Майк, больше для себя, и поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с Уиллом, который смотрит на него сквозь спадающие на глаза пряди волос. — Все готово. Майк не отходит, потому что он идиот и ему нравится быть так близко к Уиллу, и Уилл не отходит по неизвестным причинам. По причинам, о которых Майк давно мечтает и немного бредит, но он клянется, что щеки Уилла розовеют, а его глаза смотрят куда-то вниз. — Тебе действительно не нужно было, знаешь, — тихо говорит Уилл, и, кажется, они на расстоянии всего одного вздоха. Майк полушутя пожимает плечами. — Я хотел, — говорит он, и это правда. Его руки все еще на Уилле, ладони на его груди, пальцы на его ключицах. Уилл, кажется, не возражает, наклоняясь чуть ближе. — Почему? Майк моргает. — Я… что? Уилл смотрит ему в глаза, и Майк не смог бы отвести взгляд, даже если бы попытался. Он почти чувствует себя заложником того места, где он стоит, но он не думает, что отодвинулся бы, даже если бы мог. То, как Уилл смотрит на него, кажется таким откровенным, почти обнажающим и захватническим, и Майку хочется съежиться. Уилл наклоняет голову, совсем чуть-чуть, и теперь они стоят лицом к лицу. — Почему? Если Майк наклонится, совсем чуть-чуть, их носы могут столкнуться, и они… — Я… я не знаю, — отвечает Майк, его дыхание сбивается, и ему слишком тепло, несмотря на холодный воздух, просачивающийся через открытую входную дверь. — Я не… Я просто… — Майк, — перебивает Уилл, и Майк старается не обращать внимание на то, как его имя звучит в устах Уилла – мягко, нежно, как-то ласково, сладко. Уилл медленно поднимает руку в перчатке и осторожно кладет ее, мягкую, на его плечо. — Я… ты же знаешь, что я ценю это, верно? — Точно, — повторяет Майк, вот только ему и в голову не приходило, что Уилл может увидеть в этом что-то значимое, потому что он полагал, что Уилл думает, что Майк просто ведет себя, как и почти всегда, слишком заботливый. — Точно. Да. Конечно. Он не знает, что делать с этим признанием, в основном он делал все это просто так, не ожидая благодарности в ответ, потому что неважно, ценит Уилл это или нет, он просто… Майк заботится о нем, может быть, немного слишком сильно. Он и не ждал благодарности. Майк просто хочет быть лучшим для Уилла. Уилл хмурится, и Майк не может его винить, потому что он звучал не очень убедительно, и брови Уилла сдвигаются, и потом он придвигается, поднимая голову, и теперь он гораздо ближе, и Майк чувствует его дыхание на своих губах, и потом… Уилл целует его. — О, — говорит он в губы Уилла, а потом моргает, раз, два, прежде чем издать придушенный звук и обхватить его лицо ладонями и наклониться, чтобы поцеловать его как следует, и он чувствует, как Уилл смеется ему в губы. Его пальцы ложатся между челюстью Уилла и его ухом, забираются под шапку, и Уилл теплый, лекарство от осенней прохлады. Их носы соприкасаются, рука Уилла лежит на плече Майка, а другая нежно обхватывает его запястье, словно удерживая его на месте, как будто Майк когда-нибудь захотел бы отстраниться. Уилл наклоняет голову немного вправо, и Майк думает: «Оу», потому что они так хорошо подходят друг другу, даже с его собственными покусанными губами и мягкими Уилла, целующими его так сладко, как будто он имеет это в виду, как будто он пытается быть осторожным. Майк любит его. А потом Уилл стучит пальцем по плечу Майка, и Майк приоткрывает губы, и Уилл удовлетворенно хмыкает, проводя языком по его зубам, и мурашки бегут по телу Майка. Он не знает, что делать с собой, с неконтролируемой дрожью, когда Уилл скользит языком по его языку. Он падает в Уилла. Уилл сильный, Майк знает это, весь мир знает это, потому что… его руки… Он обнимает Майка, ладонь опускается с его запястья, чтобы обхватить талию, и он прижимает его к себе так близко. Это все, чего Майк хотел, больше, чем он когда-либо просил у Уилла, но Уилл дает ему это, целует его, как он и хотел, и Майк отстраняется. — Я… я не… — запинается Майк, сглатывая, а Уилл смотрит на него расширенными глазами, лицо все еще раскрасневшееся в ладонях Майка. — Это было… нормально? Уилл поднимает брови, на мгновение теряясь, прежде чем его губы, красивые раскрасневшиеся от поцелуев, дергаются, и он смеется. — Майк, я поцеловал тебя. — Я знаю это! — жалуется Майк, но он не может быть серьезным, когда Уилл хихикает, улыбаясь в его руках. — Я просто… хотел убедиться. — Ага, — говорит Уилл, и Майк фальшиво хмурится, на что тот фыркает. — Да, Майк. Все было хорошо, — он делает паузу, прикусывая губу, прежде чем добавляет.— Более чем хорошо. — О, — отвечает Майк, потому что какая-то его часть все еще не ожидала этого. — Я… это хорошо. Мне… мне понравилось. — Да? — Уилл улыбается, обнажая зубы, и это так красиво, так привлекательно, и Майк хочет поцеловать его снова, и он это делает. Этот поцелуй немного крепче, ближе и слаще, и Уилл все еще улыбается ему, и в Майке расцветает что-то яркое и прекрасное, а после они просто улыбаются друг другу, и, наверное, выглядят глупо, но Майка это никогда не волновало и не будет волновать. Они все еще держатся рядом, когда поцелуй заканчивается, Уилл держит его рядом, его рука все еще на его талии. Это хорошее место для нее. Дверь в дом дребезжит от порыва ветра. Уилл крепче прижимает его к себе. — Давай я отвезу тебя домой, — шепчет Майк, и Уилл закатывает глаза, но это выглядит даже нежно, и Уилл такой красивый, Майк хочет поцеловать его снова. Он наклоняется ближе, и Уилл не останавливает его, рука в перчатке скользит с его плеча на затылок. — Хорошо, — бормочет он, и их губы соприкасаются. Затем он усмехается. — Но мне все равно нужно заехать в прачечную. — Ладно, — Майк приподнимает лицо Уилла чуть выше и наблюдает, как тот краснеет под его пристальным взглядом. — Я не возражаю, — говорит он, и это правда. Майк не возражает. И он не думает, что когда-нибудь будет.