Пролог
— Ну знает, чëрт тебя дернул мятежить в буревал, Том! Но драть с меня семь шкур не позволю! Удумал это варево, сам и хлебай. — Прикуси поганый язык и внимай моим словам, Джордж! Мы скашиваем Сильвера, иначе бесхребетно очнёмся под башмаком. — И какая хандра искусала тебя? Хоть мы и пляшем под шалюмо, но с незапятнанным камзолом и галетой в мешке. Не изъявлю желания счищать последние крохи с барского стола, часом ты, да я, как у Христа за пазухой! — Вон же, прихвостень жадюги! Ежели скудоумно заладил своё, так заруби на носу: ещё одно речение и за вострый кортик я не ручаюсь! Рыщешь тут по сторонам… умайся! — Э-не, как бы ты не трепался, а Окорока надобно возвратить. Мы без него, что козе мандолина! — Ме-е-е! — Рогатая велегласно одобрила. — То-то, Джоанна. — Знать бы, валяй стелиться, пока мы решаем, чем сладить с мальчишкой!Под раскатистый аккомпанемент из хохота и одобрительного галдежа непутёвого парламентёра нелесно выдворили. Будто вышвырнули шавку с будки на зловещий, мёрзлый бульвар. Вскоре, противная трясучка стиснула фаланги, железно ощупывая грудину. Заоблачные иглы частокола туго высились над бастионом, обнимая и туманя его. Пахта от голóвницы безбурно тлела, роняя пунцовый отблеск на глянцевую трубку. Трепливый попугай звонко лузгал черствые сухари, хлопоча и клацая от восторга. Атаман стойко восседал на ветхом срубе, кочегаря дымчатый смрад. Лик его отражал благочиние и трезвость, сальные веки жмуро прикрыты, а смоляные кудри приобнимали восковые щёки.
< .…. >
-… тому быть, и я о схожем твержу: Не спехом дело спорится, а толком. Заколоть бойкого телёнка любой горазд, а как состряпать ароматное жаркое с черносливом, кардамоном и вином — под кусток и молчок! Поверь, кориандр очень капризная затравка: по началу подавляющий и вкрадчивый. Но стоит лишь позволить взрастить корешок, так ощутишь теплый, цитрусовый, м-м-м, слегка ореховый смак!..—Престарелый варяг, очевидно, заплутал в дебрях грëз о первосортном ликëре, как гарнире к фритюру.
— ..намедни, неким схож ты с пряностью, Джордж. Корешки всадил в плодову землю, сколько бурьян и цветëшь, благоденствуешь… Видно, вынянчил я из сачкаря и шалопая подбористого орлана! Себе же на невзгоды и тяготы. О как сноровисто, умело! — Чего тебе не исхищать, так искусное витийство! Грамотно извернулся, экипаж оставив с носом и вырвав из пасти козырь. Удумал раззадорить барракуду? Так прислушайся: твоей корысти угода вороти́ться к нам. Толково сужу, на особицу мы — как раку фрак. — Полно тебе канючить, авось и вы, как щуке зонтик, так и доводите им являться! Но молви со своего лица, мой ропот не свидете! — Похвально, что ж мне нынче, на колени ступать перед тобой, чтобы изречь условия? — Дозволяю, почтись скоморохом.Беседчик бурдюком рухнул на зыбун, взметнув кулаки наотлет. Сильвер поглядывал спесиво, претенциозно, схоже алимошу предвкушать жилистую мертвечину.
— Окорок, На кого чёрта мочалишь, ссаживаешь кожу и таишься под заслоном? Довольно изживать чахлое брюхо! Чем искупить и разутешить твою назойливую колкость в утробе? — Коль затеял эдакое лицедейство, так хорошо, допущу сыграть мою прихоть.Одноногий встрепетнул копну волос дюжими пальцами, вцепив лоснящиеся корешки. Разбойник стихнул, сжался, охватил золотистый сыпун, корячась под крепкой ладонью. Лапник пихты в затёмках выводил уклад рогов, да так, что от взгляда снизу Сильвер походил на чудовищного Бельфегора.
— Желанная супружница сберегается вдалеке, однако натура моя насущно молит о прелюдиях. Лишь взгляни на облик перед тобою, схож ли я с душой, тонущей в ежесекундном возжелании?Джордж студёным ознобом раскусил обречённость положения. Словно деспотичный жандарм, Джон иносказательно толковал о цинизме и похабстве. Поганая трясучка вынудила наморщить посинелые губы, хлестко поджав щуплые лопатки. Наметиться средь рецидивистов одним ветром в поле — как пнуть Моську в клети с махайродом. Мигом сточат хребет, не поворочав зеницами. Отчего делалось куда безотрадней и гóречней.
— Осечки нещадно истязают, коварно обгладывают бранные нервишки и городят едкие скотства. Расхрабрившись, вы изнуряете, зверски жалите. Крепость ума моего изнемогает, оттого и вырвался с кутежа, ха-х, на перекур.
Сильвер изящно оплёл рельефный гульфик, охватив медную ширинку. Габардиновая брючина грозно затрещала, раздвинулась, и на́литая жилами плоть глотнула бодрящий воздух. Оплетаемая пухлыми венами мышца запальчиво содрогалась, теплилась в паху. Взор у Джорджа тотчас одурел, забулгачил, и голова его трусливо метнулась прочь. Одначе литая пятерня не снабдила шансом удрать. На отповедь не всучено и чахлой минуты, топот да свист из ру́бленного блокгауза опутывал ветхое чаяние. Дëсна налились едкой горечью, пот с загривка бил ключом, оседать почëтом он не помышлял, ровно как и ввязать к горлу шёлковую петлю. Всякое думание вгоняло в единое и до одурения унизительное изречение: вести себя подобострастно, обхаживающе.
Пеклый орган ходко поддавался мановениям, кончики пальцев волоком мостились, трепетали в плавной тяге. Ткани исподволь назревали притоком крови, каменели и съеживались. Действия снискали кипучесть, часом грубо учащаясь и протяжно затягиваясь. Джордж отвергнул взор от постылой процедуры, отвращаясь и урывисто пыхтя. Веки сковывались чёрствостью пустыни, садко шарпая роговицу и жаля капилляры. Ресницы изнеду промокли, а мешки поверх щëк тягостно набухли. Сильвер прихотливо съязвил, ощурил зубы, едва припал и бархатисто трепнул Мерри за дольку уха. В жесте нещадно чеканился позыв к изощрению, развитию выходки. Бронхи колко ëкнули, жар вихрем поднял стяг, а икры судорожно срезались. Скабрезное обояние и дрянное вожделение заглатывали разумение, крепкое суждение.
В зное азарта губы прищучили струны уздечки, дерябый язык гадюкой оплëл напухшую борозду. Преющий, хмельной сушняк скоблил нëба, схоже изнуряющей пустыне точить мощи. Вязаный узлом платок горько сгребал дыхание, скрючивая ломкие хрящи. Челюсть остро тряслась, нерадиво ëрзая и прикусывая чуждую измокшую плоть. Огрубелая хватка нещадно теснила затылок, вынуждая всецело снедать орган рделой гортанью. Нечаянный кашель изжалил зудящее нëбо, творя в носу палящую преисподню. Калëнные гланды буйно теснили тучный орган, морщиня и замыкая маковую кожу. Этак в корне языка изневесь ощутился парной, горчично-редьковый привкус.
Такт, словно колотнули обухом по темени: нутро отчаянно защипало, принялось слëзно скулить, моля о яркой кончине. Джордж омрачился, оробел и с трескучем всхлипом отпихнулся, повалившись снопом в зольное кострище. Отвратная белëсая жижица садко щипала нëбо, стегая дымчато-синие губы. Трепетные ладони поспешили укрыть пылающее в бесчестье лицо. Гнусное лепетание в глубине сызнова потело, бредило скверной честью и растоптанным достоинством. Жажда потеряться изуверски раздирало минутную влюблëнность, целуя греховность и блуд. Сильвер хмуро засопел, сощурил веки и спустил угольный смог, мешкотно заправляя брючину. Его воркующий напев бесстыже вовлекал, по-отечески утешал, поглаживая распотелую спину:
— Мил ты мне бывал, Мерри, только и воску в свечке, что болезный сердцу.