Эмпирическая достоверность безумия

— Пожалуйста, мне нужно, — Андрей буквально висит на Серафиме, смотрит невинно, чертовка, знает, что он не устоит. — Прошу... Он почти падает, но Сидорин ловит за локти и подтягивает выше, не давая познакомиться красивому личику с полом. Тяжело вздыхает, всматривается в глаза Андрея и устало качает головой. — Если ты приехал только ради этого, то лучше возвращайся домой. — Нет... Нет, пожалуйста! — Андрей тычется носом другу в живот, хватается за его футболку. Готов на всё, лишь бы получить разрешение, лишь бы... В нос бьёт запах духов Серафима, но это не то. Этот запах отталкивал, кричал всем своим существом о неправильности происходящего. Он пах совсем иначе. — Андрей, — Серафим приподнимает лицо парня за подбородок, во взгляде читается неприязнь. — Встань, не позорься. Тот всхлипывает, тут же отпускает друга, отворачивается и вытирает слёзы рукавом. — Тебе это не нужно, — Сидорин не трогает друга, знает, что тот ненавидит, когда его жалеют, но видеть Андрея таким… ощущается так неправильно, так неуместно. Андрей молчит, понимает, что накатит истерика, если он выдавит из себя хоть слово, жмурится со всей силы, боится выглядеть уязвимым. Перед ним не боялся. Серафим опускает ладонь на макушку друга, гладит пальцами едва ощутимо и отступает в сторону спальни. — Как отпустит, приходи, если не передумаешь, — спокойно говорит мужчина, а внутри кошки скребутся от вида сгорбившегося Андрея. Нет, нихуя не так. Они уже давно передохли все и гниют, разлагаются и воняют. Да так, что запах отчётливо въелся в рецепторы и сопровождает Серафима, куда бы он ни пошёл. Андрей судорожно втягивает носом воздух, ощущает взгляд Сидорина на себе и молится о том, чтобы тот ушёл. Не смотрел. Он не ушёл бы. Серафим действительно уходит. Садится на кровать, достаёт телефон и ждёт, знает, что он придёт. Андрей позволяет нескольким слезинкам скатиться по лицу и разбиться о паркет. Пытается успокоиться, но не получается. Руки дрожат, а в висках болезненно стучит. Сердце, вроде, хотя Андрей не уверен, есть ли оно у него. Вдыхает и задерживает дыхание, повторяет это несколько раз, пока не становится чуточку легче. Поднимается наконец с холодного пола и замирает перед дверью в комнату. Он не уверен, стоит ли заходить. Он вообще ни в чём больше не уверен. Остатки разума кричат о том, что нужно уходить, нужно бежать подальше отсюда, чтобы не сделать больнее. Себе или Серафиму – непонятно. Но ему мало, он за-ви-сим. Толкает дверь вперёд, заходит в тёмную комнату и моргает несколько раз, привыкая к темноте. На кровати вырисовывается силуэт сгорбившегося Сидорина. Он выглядит неестественно маленьким в пустой спальне. Экран телефона освещает чужое лицо и Андрей невольно сравнивает его с огоньком во мраке. Таким незначительным, едва заметным. Грубо это. Тушить его. Андрей осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, подходит ближе, коленом упирается в кровать и кладёт голову на плечо Сидорина. Тот тут же оборачивается, убирает телефон куда-то подальше и смотрит на Андрея. Долго смотрит. Хочет что-то сказать, но слова встали поперёк горла и впились в стенки – ничем не отдерёшь. Да и говорить нечего, всё давно уже сказано. Серафим знал, что будет больно. Андрей удивлённо ахает, когда Серафим валит его спиной на кровать, давит своим весом. Федорович сам пришёл в его логово, пути назад нет. Рукой сжимает челюсть и впивается в губы требовательным поцелуем. Андрей порывается зарыться пальцами в волосы Сидорина, но руку тут же болезненно перехватывают и вжимают запястье в кровать. Андрей бы сказал, что это больно, только возможности такой ему никто не даст. Вдохнуть получается через раз, не то, что говорить. Серафим целует грубо: кусает чужие губы, проникает языком в рот, не церемонится вовсе. Андрей кое-как отвечает ему. Пытается представить перед собой другого человека, но не выходит – с ним было по-другому. — Ты будешь делать только то, что я хочу, — оторвавшись от чужих губ шепчет он. Андрею кажется, что прозвучало угрожающе. Серафим ведёт носом по линии челюсти и кусает за ухом, с ума сходит, получая в ответ судорожный вдох. Отпускает наконец лицо Андрея, смотрит на него сверху-вниз. Губы красные, блядски приоткрыты, глаза блестят. Он мечтал увидеть это с первого дня их знакомства. И вот, получите, распишитесь, Андрей лежит под ним готовый на всё, что ему предложат. Только вот мысли о неправильности ситуации никак не покидают Серафима. — Не опускай ниже, — Сидорин поднимает руки Андрея на уровень его головы, смотрит внимательно в глаза, пока не видит слабый кивок в ответ. Не хочет, совсем не хочет, чтобы Федорович его трогал. Знает, что не сможет забыть касания его рук. Сразу же впивается в губы, чтобы выгнать лишние мысли из головы, кусается больнее, получая в ответ слабые мычания. Он всегда был нежен. Андрей чувствует, как сердце внутри сжимается, кажется, сейчас и остановится вовсе. Серафим тянет голову Андрея назад за волосы и это отрезвляет. Чувствует, как свободная рука забирается под футболку, как оглаживает худые бока и считает ребра, пока сам Сидорин терроризирует шею Андрея. Он сам пришёл. Сам позволил этому случиться. И от осознания лишь больнее.

***

Андрей облизывает губы и пытается столкнуть с себя Сидорина. Тот не поддаётся. Дышит Андрею на ухо, обхватив его тело руками. Противно. — Федя... — Андрей резко закрывает рот, поняв, что сказал, и косится на лицо Серафима. Он, как и всегда, непоколебим, но Фёдорович знает, что задело. — Я... Сидорин даже не пытается выслушать, поднимается тут же и уходит, ни разу не взглянув в сторону Андрея. На душе погано. Андрей прикусывает собственный язык, на секунду пробегает мысль откусить его. «Сумашедший» — думает Андрей, встаёт и собирает свои вещи. Идти к Серафиму не хочется. Ничего не хочется. Умереть бы. Прямо сейчас. Раз! И больше нет Андрейки. И всем легче станет: и ему, и Серафиму, и... Андрей отбрасывает мысль прочь – болит до сих пор. Подходит к окну. Оно покрыто морозными узорами, дендритами, вроде, за ними почти не видно улицы. Всматривается в них, дышит на палец и прикладывает его к окну. Узоры тают в тот же миг. Исчезают. Больше не существуют. Своеобразное подобие смерти. Или, может, это она и есть. Смерть — лишь возможность больше-не-способности-присутствовать. Узоров больше нет, они не присутствуют. Значит мертвы. Но стоит оторвать палец от окна, как рана в дендрите затягивается. А значит узор вновь жив. Он существенно отличается от остального рисунка, не такой ветвистый, словно рубец на коже. Видимо их рубец оказался слишком большим. Андрей отворачивается от окна, идёт наконец в коридор. Трёт своё запястье, явно нервничает, даже не скрывает. Да и перед кем? Собой? Бессмыслица. Колеблется перед тем, как зайти на кухню. Уверен, что Серафим там. Делает глубокий вдох и переступает порог, проходит немного вперёд и бросает взгляд на сидящего перед открытым окном друга. Курит. Запах табака чувствуется даже здесь, будто бы окно совершенно не помогает. Неприятно. "Но ты сам так делал" – тоскливо думается Федоровичу. Серафим бросает короткий взгляд на Андрея и вновь отворачивается к окну. — Прости меня. — Нет. Фёдор ответил так же.