***
Для него не было никакого труда добраться до больничного отделения в женском крыле: он часто использовал способность своего стенда для того, чтобы даже в отдалении от мужской части тюрьмы украдкой наблюдать за Джолин: его занятие, его хобби, которым он занимался каждый день без исключений, но сейчас, должно быть, Куджо мирно спит в своей камере. Анасуй планировал навестить её утром, а может она и сама придёт в призрачную комнату Эмпорио, осчастливив его свои присутствием возле пианино. Сейчас же его ноги упорно направлялись по чёрному коридору, в который не проникал свет луны ввиду отсутствия окон, к палате, на конкретную из них ему указал Уезер: устроил сильный ливень над окнами больничного крыла и сообщил Анасую, в какой палате проникшую под оконные рамы воду кто-то слизал. Вспоминая это, мужчина поморщился, неосознанно сбавляя быстроту шага в направлении к конкретной комнате. Только его мнение об этой девушке, или как там её вообще называть, улучшилось в процессе её борьбы с мерзким стариком, как в голове возникает ясная картина Фу, облизывающей подоконник: такое зрелище в её адрес было не так уж и сложно представить, а ещё не так уж сложно противиться этому. Молчаливо пролезая через закрытую дверь, Анасуй не поспешил что-либо сказать, когда увидел Фу, сидящую под тонкой простынёй, уставляя животный, не моргающий взгляд куда-то вглубь пейзажа за застеклённым окном, где виднелась чёрная под темнотой ночи трава и далёкие просторы океана, который сиял отблеском от белоснежной луны на синем, безоблачном небосводе: такими глазами смотрит львица на несчастную зебру. В медленном полуобороте её головы в сторону двери он видел в этом лице «девушку с жемчужной серёжкой»: в мягком очертании лица, словно лентами смягчался каждый угол на черепе, обтянутом белою, словно полупрозрачной, тонкой кожей. Никогда бы он не сказал о планктоне чего-то схожего с прекрасным, но свободная ладонь сжалась в кулак в надеждах обнаружить в ней бусину жемчуга, дабы увидеть картину в живой, нынешней материи, которая расстилалась перед ним кафельным полом, отбрасывая от плиток тьму по мере приближения к свету из окна. Глаза, повернувшиеся на него, были подстать ей самой — не человеку. Вводили в напряжение своим пристальным немым взглядом, вызывали желание отвернуться или убраться подальше от пустоты радужек, в которых темнела океанская гладь Марианской впадины, не колышущаяся живыми, светящимися под лучами солнца бликами, как на поверхности воды, которую движут из стороны в сторону ветренные потоки, образуя белоснежную пену. Вместе с этим расплывшаяся улыбка на губах, местами неаккуратно выкрашенных жёлтой помадой, казалась не настоящей, будто подделанной лишь для случая, так как выражение дугообразных бровей и глаз остались прежними, таившими тот призрак ночного умиротворения в тишине и одиночестве. Утешения в своей одинокой лжи. — Привет! — не думая бросила девушка, даже не думая спрашивать, что Анасуй здесь делает. Пустое детское восклицание от того, что кто-то разорвал плёнку томительного одиночества. Но, как только Нарциссо об этом поразмыслил, сразу же опомнился. — Ты что вообще тут делаешь? Тебе нет надобности валяться здесь, — фыркнув, спросил мужчина, сложив руки на груди в ожидании ответа. — Некоторые раны затягиваются медленнее, особенно, если воды мало, да и должна же я для охранников делать вид, что лежу здесь, — Фу раскидывала в стороны руками, пока говорила, — Да и вот ты, после возвращения из наказательных камер пошёл искать меня именно тут. Это же логично, поэтому я здесь. — Я не искал тебя, — бегло, довольно строго прочеканил Анасуй, а за тем шагнул ближе, пихнув ладонь в лицо девушки: между пальцами был зажат стакан с трубочкой, наполненный водой, — Это тебе в благодарность, — слова слегка горчили на корне языка, но он уже давно решился, что эти слова будут правильным решением по разным причинам. Например, Джолин могла бы относиться к нему лучше, если сам он будет относиться добродушно к её подружкам. И Фу всё же защитила Джолин от противного старика. А ещё и самого Анасуя. Он отказался ей помогать, но защищала Фу обоих. Ему надо было сказать ей хотя бы пару добродушных слов за то, что всё могло бы пойти намного хуже. Настолько добродушных, насколько это может быть воспринято недальновидным планктоном. К разуму подступало желание раздражённо цокнуть языком в ответ на молчаливую реакцию «Марианской впадины», будто эти слова, которые с трудом выдавил из себя Анасуй ничего не стоили, не были и не будут приняты во внимание. Эти два океана в глазах — единственное, что отличало Фу от прошлой владелицы этого тела. Где же сейчас витает душа своего утерянного, похищенного тела? — Смотреть тошно, скажи уже что-нибудь, — буркнул мужчина, насильно пропихивая стакан в руки девушки и садясь на стул поблизости к койке, нарочито незаинтересованно запрокинув голову слегка на бок. Девушка бегло захватила трубочку губами, давая мелким организмам, составляющим её тело, испить воды до дна, — Долго тут ещё сидеть собираешься? — Не знаю, может день, может три, ну или как там у вас… — задумчиво бормотала между жадными глотками девушка. — Решила отлынивать здесь от нашего уговора? Ты должна была помогать мне, — укоризненно заявил Нарциссо, слегка вскидывая ладонью в воздухе, а затем несколько саркастично добавляет, — Планктону здесь не скучно? — Нет, совсем не скучно, ни капельки, — по детскому наивно произносит девушка, явно не прослеживая саркастичный уклон в словах собеседника, — Ты не представляешь, как много я здесь узнала и увидела, даже находясь наедине с самой собою! Все эти мелкие детали: жучки, медицинские препараты, мебель и даже пыль — я не знала такого удовольствия раньше! Это помогает мне понимать себя, как человека, — завороженно рассказывала Фу. Анасуй замер в прослушивании каждого произнесённого звука: ему показалось, что бездонность глаз напротив наконец заблестела барашками на поверхности океана. Но через пустое мгновение они остались колодцами, не выражающими того, что Нарциссо увидел в ней только что или же хотел увидеть: губы в розовой помаде скривились в неприязненном выражении. Неприязнь к планктону, неприязнь к тому, что ему могло такое лишь показаться. — Ты не человек, — перебил Анасуй, намеренно сломав брови у переносицы. Застыл в ожидании реакции, словно ребёнок, разбивший в гневе посуду на глазах у родителей. Такими словами он должен был резать стекло или водить по нему пенопластом. Но, казалось, будто он должен был убедить девушку в обратном. Человеком ей не стать. — Как скажешь, — девушка пожала плечами, держа стакан над открытым ртом, заливая туда последние капли воды. Безмятежное спокойствие летело птицами из её глотки. — И что, даже не отстоишь свою точку зрения? Что это тогда за подобие человека? — недовольно прыснул Нарциссо: слишком простое согласие, даже не согласие — принятие чужой точки зрения. По непонятным причинам это злило, будто какая-то смутная надежда, спрятанная в самые потаённые углы души и разума, растворилась в бесконечной пустоте, не оставляя и шанса на то, что птицы перестанут махать лохматыми крыльями. — Я ответила так, как скорее всего не ответила бы Атро, — проговорила Фу, уставившись в окно, куда-то вниз к площадке для прогулок, на которой царило мирное спокойствие, — Совпадение моих решений и действий с таковыми же Атро отдалит меня от становления собственной личности. Все люди, которых я видела, отстаивали свою точку зрения. — Вот именно тех, «которых ты видела», — цыкнул мужчина, бегло вскинув зрачки к потолку, — Я уверен, что Атро не стала бы отстаивать своё мнение. — Ты знал её? — заинтересованно спросила девушка, вновь обратив внимательный взгляд на Анасуя. — Нет, но видел изредка. Насколько знаю, она была очень стеснительной, «серой мышью». Так что можешь не пытаться отличаться от неё — ты уже отличаешься, — на последних словах Нарциссо автоматом смущённо почесал щёку, но тут же вернул её на место. Слишком странно говорить планктону хорошие слова: разве она воспримет их всерьёз? Разве поймёт? Ответ очевиден, поэтому мужчина загадал себе больше не говорить лишнего в её сторону.«Глупая.»
— Спасибо, — проговорила девушка, расплывшись в детской, широкой улыбке. Пустые глаза смотрели всё так же: большие, будто всё ещё удивлённые, но казалось, будто тёмная глубина стала светлее, словно находилась за несколько метров до блестящей поверхности. Хотя, возможно, это был лишь свет луны за стеклом окна, падающий на боковую часть глазных яблок. Но есть ли смысл судить животное за то, что оно не может говорить? — Какой бы тихой она не являлась, надеюсь, что она была плохим человеком, — вдруг произнесла девушка, смотря на свои сплетённые ладони, лежащие на коленях: тонкие пальцы перебирали друг друга медленно, размеренно. — Почему это? — осудительно спросил Анасуй: казалось, будто только он делает шаг навстречу доброжелательного отношения к ней — этот сгусток планктона делает шаг дальше от него, руша представление о том, что у этого существа есть нравственность, есть желание стать таковой. — Не хочу мучить тело хорошего человека своим присутствием. В эту секунду Фу сделала шаг вперёд, а у Нарциссо не возникло желания шагнуть назад. На дне желудка заколола жалость: тягучее чувство липло к внутренностям, болезненно слепляя их. Существо, которое никогда не сможет поменять свою сущность, всё равно целеустремлённо пытается стать лучше, стать чистосердечной, добродушной, но никогда не узнает, стала ли таковой на самом деле. Вдруг её слова — просто попытка подражать человеческой натуре, а что хуже, понимает ли она это сама? Кокого думать, что всё, что ты пытаешься делать от чистого сердца — всего лишь фальшь, которую невозможно очистить, сделав правдой? Обычному человеку, не злому, не доброму, не пристало задумываться о подобном, одно ведь его рождение делает его человеком по умолчанию: ему нет надобности пытаться упорно достичь того, что у него и так есть без малейших усилий. В пространстве повисла глухая, словно морозная, тишина. — Ты не мучаешь её, — выдохнув, сказал Анасуй: попытка ободрить, которая возникла внезапно в следствии секундного потока мыслей, сквозь тернии которых была словно видна истинная сущность наивного человека, мявшего в неуверенности свои белые пальцы, пахнущие грязной речной водой. Она говорила о звёздах, которые мечтает увидеть и расщупать, но руки слишком коротки, а ноги недостаточно прыгучи, дабы добраться до незримого сокровища. Она говорила о мечтах, которые не в силах осуществить, ибо пальцы недостаточно цепки, чтобы ухватить хоть одну за извилистый хвост, недостаточно тверды и наточены от неудач и падений. Она говорила о связях, не имея возможности стать той желанной правдой для закалённых лживостью людей, о которой мечтает. О которой так грезит во снах каждый одинокий человек, но она не видит снов, смотря в океанские глубины, отражая в них цвет своих глаз, в которых колыхалось отражение обломков кораблей на самой глубине, куда не проникают лучи солнца. Она одинока в своём несчастье: это глухое чувство расторжения между ней и человеком незнакомо никому, кроме её разума. Она никогда не спит, летая в грёзах наяву, словно прыгая по молочным звёздам на чёрном небе, думая о том, что разум для неё — не просто слово, а грядущая, сладостная реальность; доступная всем ложь, но такая недостижимая правда. — Правда? — Правда.