(Не)счастливого Рождества

What I've felt What I've known Never shined through in what I've shown.

Лежать с ним в одной постели кажется странным. Но не слишком. Она почти не ощущает дискомфорта, когда Ксавье осторожно отодвигает одеяло и, чуть повозившись, устраивается рядом. Он сохраняет приличную дистанцию, помня о ее непереносимости объятий. Уэнсдэй вздыхает. Кажется, он помнит абсолютно все, что хоть немного ее касается, и это… пугает. Как она допустила такое? В какой момент он сумел подобраться настолько близко? «Капля воды дробит камень постоянством». Пару лет назад Уэнсдэй прочла эту фразу в поэме древнегреческого поэта. И сочла ее абсолютной гиперболой. Терпение никогда не было ее сильной стороной, она привыкла действовать быстро и решительно, безжалостно сметая все преграды. Но теперь Аддамс вынуждена признать, что ошибалась — другие пути достижения цели тоже могут оказаться весьма успешными. Ксавье всегда действует медленно, иногда совсем незаметно. Но неотступно — по миллиметру в день ломает ее сопротивление, прежде казавшееся несокрушимым. Разумеется, она никогда не признается в этом вслух. В спальне совсем темно, плотный бархат штор не пропускает ни единого проблеска лунного света. Уэнсдэй не может видеть его лица, но кожей ощущает его пристальный взгляд. Наверняка, он сейчас улыбается. Ей хочется сказать что-нибудь колкое, чтобы стереть с его лица неприлично довольное выражение, но в голову упорно ничего не идет. — Это самый необычный сочельник в моей жизни, — едва слышно произносит Ксавье и с тихим шорохом придвигается ближе. Почувствовав, как матрас прогибается под его весом совсем рядом, Аддамс поспешно отодвигается к краю кровати. — Только не вздумай решить, что это что-то меняет, — резко бросает она, не желая сдавать позиций. — Ты ведь сама себе противоречишь, — его ровное дыхание щекочет обнаженную кожу на плече. Он абсолютно прав, и это злит. Ладонь Ксавье ложится на ее живот, обжигая теплом сквозь тонкий шелк пижамы… И все неизбежно летит под откос. Это похоже на удар электрошокером, и против воли Уэнсдэй делает судорожный вздох, отчетливо слышный в окружающей тишине. Она закрывает глаза и мысленно считает до пяти, прежде чем сбросить его руку. — Не обольщайся. Я устала и хочу спать. Она отворачивается и утыкается лицом в подушку, чтобы не чувствовать тонкого древесного аромата его парфюма. Почти мгновенно начинает клонить в сон, мерное дыхание Ксавье за ее спиной действует неожиданно успокаивающе. Возможно, спать с кем-то в одной постели не настолько ужасно, как ей прежде казалось. Когда Уэнсдэй открывает глаза следующим утром, первое, что она видит — окно с распахнутыми шторами. Лучи омерзительно яркого солнца заливают всю комнату, заставляя ее зажмуриться. С трудом сфокусировав взгляд, Аддамс приподнимается на локте и оборачивается на противоположную сторону кровати. Она оказывается пуста. Очевидно, это к лучшему. Ранние подъемы в ее личном списке ненавистных вещей уверенно занимают второе место, уступив лишь ярким цветам. — Доброе утро, соня, — Ксавье выходит из ванной в одном полотенце, небрежно обмотанном вокруг бёдер, и с чашкой кофе в руках. Он выглядит раздражающе бодрым, и Уэнсдэй с трудом подавляет желание запустить в него подушкой. Или чем-нибудь потяжелее. — Это самый чудовищный оксюморон, который я когда-либо слышала. Какого черта ты открыл все шторы? — она снова откидывается на постель, прикрываясь ладонью от противно слепящего солнечного света. — Мне следовало догадаться, что по утрам ты в особенно хорошем настроении, — судя по интонации, он улыбается. Аддамс невольно задается риторическим вопросом, как вообще можно улыбаться настолько часто. Ксавье подходит ближе, протягивая ей чашку. — Я принес нам кофе. Правда, для этого пришлось сходить в свою комнату и заказать оттуда, поэтому только одна кружка на двоих, иначе было бы подозрительно… Но я думаю, в этом нет ничего страшного. Он болтает чрезмерно много, усиливая и без того немалое желание придушить его на месте. Уэнсдэй молча тянется за спасительным напитком. Возможно, убийственная доза кофеина поможет ей вытерпеть его раздражающе веселое настроение. Вот только в чашке оказывается совсем не привычная тройная порция эспрессо, а какая-то невнятная сливочная масса, источающая отвратительный сладкий аромат. — Что это за омерзительное безумие? — Вообще-то это называется раф со взбитыми сливками и кленовым сиропом. — Звучит как рецепт смертельного яда. Я совсем не против смерти, но лучше выберу менее мучительный способ. Ксавье заливается смехом, и остатки ее хрупкого терпения лопаются — Уэнсдэй с размаху запускает одну из подушек в его сторону. Она почти не целилась, но результат превосходит самые смелые ожидания. Импровизированное оружие ловко выбивает из его рук кружку, и все ее мерзкое содержимое расплескивается по животу Ксавье, заливая полотенце и босые ноги. — И все-таки раф был удачным выбором. По крайней мере, он почти не горячий, — заключает Ксавье, продолжая невозмутимо улыбаться. Указательным пальцем он проводит по едва выделяющимся кубикам пресса, собирая остатки взбитых сливок, и подносит руку ко рту. Его пухлые губы на две секунды смыкаются вокруг пальца, и Уэнсдэй внезапно для себя начинает ненавидеть утро чуть меньше. Она с неудовольствием ощущает, как мышцы внизу живота сводит слабой судорогой. Это становится неприятным открытием — оказывается, ему вовсе необязательно прикасаться к ее телу руками или губами, чтобы воспламенить все нервные окончания. Аддамс подскакивает с кровати слишком поспешно, и он наверняка это замечает. Кошмар. — Я иду в душ. А если ты хочешь пережить это утро, иди и добудь для меня нормальный кофе, — избегая смотреть в сторону Ксавье, она скрывается за дверью ванной. Прохладный душ обязательно должен помочь. Наверняка, проклятый гормональный шторм должен поддаваться контролю. Она просто недостаточно старается, только и всего. Выкрутив до упора вентиль с синей точкой, Уэнсдэй быстро избавляется от пижамы и забирается под душ. Такая низкая температура воды оказывается неприятной даже для нее — кожа мгновенно покрывается мурашками, но со всем присущим упрямством Аддамс продолжает стоять под ледяными струями. Мышцы, сжатые тянущим спазмом где-то глубоко внутри, понемногу расслабляются, параллельно чему возвращается способность к здравомыслию. Она должна это прекратить. Все зашло слишком далеко. Он оказывает на нее слишком сильное влияние, и она понемногу начинает превращаться в одну из тех разнузданных девиц, которых всю жизнь презирала. Немыслимо. Разумеется, она сможет с этим справиться. Гуди однажды сказала, что путь ворона — это путь одиночества. Ей вовсе не нужен никто рядом, и она совершила ужасную ошибку, позволив Ксавье заснуть в ее постели прошлым вечером. Вот только какая-то часть разума отказывается подчиняться холодному рассудку, услужливо подсовывая мысли о том, что спать с ним в одной кровати оказалось вовсе не ужасно. Скорее даже наоборот. Присутствие Ксавье совсем не было раздражающим фактором, если не считать его откровенно кошмарных предпочтений в выборе кофе. Черт побери, да почему она вообще об этом думает? Уэнсдэй уже почти смирилась с предательством собственного тела, становящегося безвольным по вине его прикосновений. Но к предательству разума она совсем не была готова. — Можно мне на минутку? — слышится голос Ксавье по ту сторону двери. Она не успевает ответить отрицательно. Дверная ручка поворачивается с характерным щелчком, различимым даже сквозь шум воды и плотное стекло душевой кабины. — Я просто принёс тебе эспрессо со льдом. Оставлю его возле раковины. Червячок сомнения, плотно засевший в голове, тут же отмечает, что подобные проявления заботы с его стороны довольно… приятны. И довольно удобны. Благодарить Аддамс, разумеется, не собирается. Проходит не меньше минуты, но повторного щелка дверной ручки до сих пор не слышно. Уже предчувствуя исход, Уэнсдэй приоткрывает непрозрачную дверь душевой — Ксавье по-прежнему здесь. И по-прежнему в одном полотенце. Oh merda. — Ты теперь планируешь ходить за мной абсолютно везде? — прохладно осведомляется Аддамс, скрестив руки на груди. Дверца кабинки под собственной тяжестью отворяется чуть шире. — Нет, просто по твоей милости я весь облит кофе. Душ занят, придется довольствоваться малым, — он стоит возле раковины и выглядит слегка смущенным, но не отворачивается. Цепкий взгляд зеленых глаз скользит снизу вверх по телу Уэнсдэй, и к ней неизбежно возвращается проклятое ощущение, будто все органы в животе скручиваются в тугой узел. — В твоей комнате тоже есть ванная. — Да, но там больше нет чистых полотенец, — словно в подтверждение своих слов, Ксавье поправляет махровую ткань на бедрах. Движение выходит машинальным, явно неосознанным, но Уэнсдэй вдруг перестает чувствовать холод ледяного душа. Она снова теряет контроль. Она должна немедленно отправить его ко всем чертям. Но она продолжает стоять молча, впившись в Ксавье немигающе-изучающим взглядом — четко очерченные скулы, мягкая зелень глаз с целым калейдоскопом эмоций, выступающие вены на руках. Это очередное недопустимое «слишком». Слишком эстетично. Слишком притягательно. Morte personale? И нерушимая твердыня самообладания Уэнсдэй Аддамс дает очередную трещину. И Ксавье, конечно же, это замечает, ведь он замечает абсолютно все… И он делает шаг вперёд.