Мёртвым сном уснёт навек
мой бледный человек.
Внутренний покой коснётся век -
повалит снег.
Каждый из живых, обративших век,
остановит бег.
У излучья рек будет громко петь
бледный человек.
Ash Sin
***
Ему всегда было жарко. Ло’ак помнит это с самого детства, когда, будучи младшим, бегал в гамак брата — греться о его тело. И тогда, под синеватым пульсирующим светом жеоды и мерцанием биолюменесценции узоров на телах, изучал его: сильные руки, широкий нос, тонкие губы, кошачьи уши, которые у него всегда были чуть темнее, и тёплую грудь, под которой резво и уверенно билось сердце. Потом, вдоволь насмотревшись и медленно согреваясь под чужой жаркой рукой, он утыкался носом куда-то в ключицу и засыпал, щекоча выдохами кожу брата. Просыпался рано и уходил, успокаивая сознание тем, что ещё вернётся следующей ночью. А время шло, Ло’ак все рос и в один миг просто перестал приходить по ночам. В тот же миг Нетейам стал хуже спать.***
Ло’ак дёрнулся в седле, слишком резко повернулся и слетел со своего баньши, больно ударяясь спиной о пузырчатый полип. Поднялся, шепча про себя проклятия, повернулся к небу, отбрасывая назад волосы и потирая ушибленное место. Который раз он, пролетая над этой бурлящей рекой, не может удержать равновесия? Эта река… Она похожа на его сознание. Непризнанный, он мучает себя потоками резво текущих, клубящихся, пыжащихся мыслей, связанных таким тугим узлом, что даже больно порой подумать о чём-то. Он не может остановиться на чем-то одном, потому что не знает, о чём ему в принципе позволительно помыслить. В его жизни нет смысла, в этом его отличие, пожалуй, единственное, от той реки, куда он вперивает после неудачи взгляд: она сама есть смысл, жизнь: она даёт — она отбирает. Она есть всегда: перед жизнью, на её протяжении, во время и после смерти. Вода — не Ло’ак, Ло’ак — не вода и не река даже, но её поток. Иначе ему не было бы никакого дела до томно дрожащего лица в отражении водной глади. Вдалеке раздаётся взрыв. Снова. Ло’ак не боится, однако вздрагивает, но не от страха, скорее по привычке. Он уже и не помнит, когда хотя бы одни сутки не было перестрелок, вражеских вертушек и грохочущих поездов. Думает о том, что перестал бояться, каждый раз стрелять испуганными глазами в чащу и шёпотом проклинать небесных людей. Просто ему стало всё равно, что где-то крошат в мелкие щепки очередное Древо. Потому что сердцу надоело болеть, обливаться кровью каждый раз, наблюдая вместо некогда красочных лесов выжженные пустыни с огарками могучих стволов. Ло’ак не хочет такой жизни, но его не спрашивают. Война вообще мало кого спрашивает о том, что ему важно и совсем не интересуется тайными желаниями молодых горячих сердец. Если бы она умела слышать — её бы не существовало, потому что люди всегда просят об одном: лишь бы она не начиналась никогда. Небесные люди считают, что страх — самое лучшее средство удержать кого-то под своим контролем. Ло’ак сам слышал это однажды от Норма, который спорил о чём-то с Максом. Последний яростно доказывал, что страх — движимая сила войны. Но эволюция страха не приводит к войне, только не она. Жестокость, агрессия, ненависть, но не страх. Страх побуждает сжиматься в комочек, бежать куда-то далеко-далеко, скрываться в темных подземельях и подчиняться, подчиняться ненавистным и таким ужасным запугивающим. И он никак не может превратиться в бунт, потому что страх — липкая, вязкая жижа, которая заставляет захлёбываться в собственных эмоциях, скручивает конечности и в ледяном поцелуе высасывает всё дыхание. Страх сравним со смертью. Война — это и есть смерть. Наверное, Ло’аку давно пора была вернуться домой, но злость, неясно откуда взявшаяся, заставила погнать икрана к взрывам. Туда, где ревели чужие машины, где пахло маслом и гарью, где люди в масках с автоматами наперевес уничтожали его дом. Он летел сквозь столбы дыма, как научил его отец перед тем, как начать брать его и мать на задания. Нейтири уже была знакома и с технологиями, и с тактикой ведения боя, будучи супругой Торука Макто, которого спасла от самого грозного из небесной братии. За неё, Ло’ак видел, Джейк ни капли не переживал, хоть и его глаза ни на минуту не отрывались от гибкого стана. Ло’аку было страшно. Его мать была несущей смерть, он сам видел, как она ловко орудует луком, с гневом в глазах разя захватчиков, но всё же она оставалась хрупкой женщиной, которая вряд ли перенесёт серьёзное пулевое ранение. Потому и не отходил от неё ни на шаг, как хвостик. Защищал, хотя мало что мог сделать против смертоносных бронемашин. Забравшись в какие-то, как бы сказал отец в первые дни на Пандоре, «хащи», Ло’ак поднял слезящиеся от ветра глаза. Свой налобник он потерял ещё день назад, а новый пока не изготовили. Пережав кнопки вызова на нагорловом устройстве связи, Ло’ак попытался связаться с отцом, но не вышло. Видимо, огромное количество механики и железа сильно закрывали пути передачи сигнала. Парня это ничуть не испугало. Наоборот, воодушевившись, он присел ещё ниже, занимая максимально выгодную для наблюдения позу. В это время у одного из мобильных блоков из приземлившегося неподалёку конвертоплана люди в экзокомплектах доставали криокапсулу с телом аватара. Ло’ак мог поклясться, что он был не взрослый, примерно с него ростом. На конечностях по пять пальцев, в остальном, вроде, нормальный. А следом шли аватары. Около пятнадцати человек, полностью одетых в военную одежду, правда, один из них показался отчего-то смутно знакомым. Чуть позже зоркий глаз выцепил среди длинных ног подростка. Его вели отнюдь не ласково, тыкая в шею дулами автоматов. Видимо, главнейший из них, тот, кто показался знакомым, жёстко намотав дреды паренька на кулак, дёргая, приподнимал его над землёй, погоняя, почти бросая перед собой. В ухе защекотало, зашипело со страшной силой. Ло’ак дёрнулся было к микрофону, но его запястье перехватили. Парень хотел защититься, зашипеть, ещё раз дёрнул рукой, но держали крепко и осторожно, не давая повернуться. Кто-то тепло выдохнул в ухо, и Салли узнал за спиной Нетейама. Когда старший убедился, что брат присмирел и скалиться на него не собирается, осторожно отпустил и вышел из-за спины, складывая лук у чужих ног. Шёпотом, граничащим с дыханием ветра, он что-то быстро заговорил, но Ло’ак не слушал. Всё его внимание было сосредоточено на криокапсуле, которую затянули в мобильный блок, следом зашвырнув мальца. Жестами объяснив всё брату, он указал глазами назад, где остались их икраны. Начав осторожное движение, парни тщательно выбирали места, на которые наступали. Помня уроки родителей, которые учили их быть незаметными, они полностью замкнулись в себе, мысленно молясь Эйве, чтобы их не заметили. Ло’ак уже хотел было обрадоваться, когда перед ними выросли две фигуры, отрезая любые пути отступления. Братья сразу упали, насколько возможно прижимаясь к земле. Разговаривать было нельзя, но Нетейам, улёгшись сверху на чужую спину и обвив всеми конечностями тёплое тело снизу, быстро и едва слышно зашептал прямо в ухо: — Если они сейчас не отойдут, придётся отвлекать. Я роль приманки возьму на себя, а ты поспешишь к отцу. Это нельзя оставлять просто так, то, что мы сейчас видели… опасно, очень опасно. Ло’ак кивнул, мысленно не соглашаясь, а после взбрыкнул, сбрасывая с себя брата. В голове зазвенело, тела подбросило в воздух. Совсем рядом что-то взорвалось и оглушило, буквально на мгновение, но этого хватило, чтобы подорваться и добежать до своих баньши, петляя и дёргаясь. Как позже выяснилось с высоты птичьего полёта, рвануло где-то на вертолётной площадке, кажется, разнесло бензобак на одном из конвертопланов. Рядом засмеялся Нетейам, и на секунду Ло’ак подумал, не тронулся ли он часом, а после и сам не смог удержаться от лёгкой усмешки. Адреналин ударил в кровь и сейчас, когда рядом летел старший, не менее взбудораженный брат, рвался наружу. По воздуху разнёсся хищный крик, полный восхищения, взорвался высокими нотами и улетел, подхватываемый таким же, но на пол-тона ниже. Ло’ак дёрнул икрана влево и, чуть не сбив брата, поднялся, летя точно над ним. Он любил так делать. Так Салли ощущал, что способен укрыть крылом от всех бед любого, в первую очередь брата. Но сердце заходилось в болезненном вальсе. Он понимал, что происходит что-то очень нехорошее на том плацдарме, откуда они еле унесли длинные синие ноги. Что как прежде не будет уже никогда.***
Джейк был зол. Ло’ак чувствовал это кожей ещё на подлёте к дому. Он знал, что Нетейам уже успел рассказать ему, но на брата не злился ни капли — понимал, что это его долг, как старшего ответственного сына Торука Макто. Он знал, что таких поступков от него и ждут все: отец, мать, бабушка и всё остальное племя. И пока что Нетейам не давал поводов в себе разочароваться. В отличие от младшего брата. Но Ло’ак видел, как сильно начинает тяготить его бремя старшего. Как всё глубже залегают тени под глазами, как собираются морщинки у носа и уголков глаз, как всё реже появляется на родных губах яркая улыбка. Ло’ак видел, как его Тей становился всё больше похожим на отца, и его это начинало пугать всё больше. — Где вас таскало? — гнев отца, кажется, затопил с головой, огромной волной придавил к земле не давая ни вздохнуть, ни прокашляться. Ло’ак попытался было ответить, оправдаться, объяснить всё до последней капли, но получил оглушающий удар по щеке. Не удержавшись на ногах, приземлился перед отцом на колени. Из-за куска арматуры, лежащего поблизости, высунулась чёрная макушка Туктерей, и младшему из братьев пришлось плотно сомкнуть губы, чтобы кровь из разбитой десны не закапала перед малышкой на землю. Джейк ждал, скрестив руки на груди и лишь прикрикнул, когда Нетейам предпринял попытку помочь. Ло’ак больше слышал, как спешно подошла Кири, уводя маленькую к Мо’ат. Бесшумно появилась мать, оценивая ситуацию. Не в силах больше терпеть, парень открыл рот, и кровавая слюна потекла по подбородку, смешиваясь с ненавистью у пальцев ног. Но он стерпел, подтянул одну ногу, выставив её вперёд так, чтобы оказаться перед отцом на одном колене. — Разрешите объясниться, сэр — прошипел, едва сдерживая боль. При невнятном звуке сверху, медленно поднялся на ноги, распрямляя плечи, увидел, как мать, прижав уши к затылку, положила руку на отцовское плечо, тревожными глазами обводя сына с головы до ног. Джейк дёрнул головой, зарычал на него, а после погладил руку Нейтири, успокаивая. — Я тебя слушаю. — чётко, чёрство, чеканно. — Я. Тебя. Слушаю. — громко, на грани бессердечия. — Прошу прощения, сэр. Я тренировал полёты и услышал взрывы. Полетел к плацдарму. Там, спрятавшись в кустах, увидел, как военные выгружают криокапсулу с каким-то мальчишкой, примерно моего возраста и симбионта для него. И… — Идиот! Какой же мой сын идиот! — Ло’ак дёрнулся, когда отец пошёл на него разъярённый, но отступить не посмел. Не посмел посмотреть ему в глаза, когда он стал перед ним, пышащий раздражением и чем-то страшным и неконтролируемым. И замер, когда вместо очередного удара его сжали в объятиях так крепко, что вдохнуть, кажется, не было силы. В волосы ему порывисто выдохнули, и в нём что-то треснуло, что-то сломалось с такой силой, что раскрошило к чертям рёбра. Ло’аку это было ново. Он неуверенно поднял руки, обхватывая отца позади спины, поднял голову, чтобы уткнуться головой в плечо и замер. Рукой почувствовал, как к нему прикоснулись — Джейк притянул к себе Нетейама. Спустя несколько секунд он оттолкнул обоих, вновь сверкая гневом из-под синих бровей. — Если ещё раз такое повторится, я вам ноги вырву и головы снесу, вы меня поняли? И смойте эту мазню с лиц! — Есть, сэр! — в один голос ответили братья, склоняя головы. В Ло’аке бурлило что-то неясное, когда Нетейам утаскивал его в импровизированный медпункт, где обитала Ца’хик. Там их уже ждали Кири и Тук, которая сразу же бросилась на руки Нетейама, задавая кучу ненужных никому вопросов. Бабушка провела его ближе к огню, чтобы внук согрелся, а после осмотрела. Ло’ак не боялся, что она осудит отца, он понимал — Ца' хик на войне видела и не такое, да и в племени встречались куда гораздо более жёсткие родители, нежели Джейк. Выдернула его из раздумий острая боль. Мо’ат со свойственной ей жёсткостью и малодушием грубо надавила на нижнюю челюсть Ло’ака, заставляя того распахнуть рот, откуда тут же вылилась ещё одна порция кровавой слюны. Ло’ак стойко снёс все травы, что бабушка совала ему в рот, заставляя жевать или просто прижимать языком к рассечённой десне. Когда его отпустили, Салли не захотел остаться с братом и сетрёнками, сразу направляясь по направлению к дому. Он надеялся застать ещё отца перед ночных обходом и, о Эйва, он успел. Нарочито громко ступая, чтобы не было повода лишний раз открывать рот перед отцом, он приблизился, нерешительно замирая за крепкой спиной. Он не сразу заметил мать, стоящую чуть поодаль от отца. Скорее всего, они что-то важное обсуждали. Ло’ак невольно сжался. Если он прервал беседу, ему придётся оправдываться. У Оматикайя непозволительно своими низменными потребностями перывать диалог старших, пусть и родителей, тем более в семье вождя. На его удивление, никто не кричал. Отец круто развернулся, вопросительно выгибая бровь. — От… Кхм, сэр. Я кое-что забыл сказать. Разрешите? — Говори, сын. — голос Джейка звучал строго, хотя и устало. оказалось, его вымотало не меньше, не только этой ситуацией, но и всей войной в целом. — О-отец. Мам. Там, в лесу, я видел что-то странное. Мало того, что они решили взять ребёнка, так там был кто-то очень знакомый из взрослых аватаров. Было видно, как Джейк напрягся. Если бы хоть кто-то из его друзей подумал перейти на вражескую сторону, Оматикайя лишились бы ценных сведений, поддержки из центра, коррдинированной, своевременно поступающей информации. Он устало потёр глаза, позволяя Нейтири зайти со спины и положить руки на его плечи. Через устройство связи, позвал всю семью. Ло’ак и до этого знал, что всё серьёзно, но не подозревал насколько. — Отец, это не наши. Ни Норма, ни Макса там не было. Это был кто-то из прошлого. Я ни разу не видел его, но лицо знакомое. Знаешь, это как с Грэйс. Я видел её аватара и, когда увидел в записи, не мог ни поверить, ни узнать. На этих словах ему пришлось прерваться, потому что члены семьи обступили их полукругом. И Ло’аку вдруг вспомнилось, как они гуляли около вагончика, в надежде найти хоть что-то пригодное для использования на войне. Тогда, отойдя от родителей, он нашёл чей-то скелет, а в одежде нашёл фотографию. Уши Ло’ака затрепетали. Стало страшно. То, что рассказывали об этом демоне родители… Нейтири, заметившая перемену в сыне, хлестнула мужа хвостом по спине, кончиком указывая на парня. — Отец, я знаю, кто это был. — голос упал, пришлось сглотнуть. Подошедший Нетейам сжал чужое предплечье и младшему стало легче. — Помнишь того небесного, которого убила моя мать? Это… Был он… Нейтири зашипела на него, отпрыгнув, как от прокажённого. Джейк поднял затуманенные глаза, не желая верить сыну. Слова о его непризнанности готовы были сорваться с губ, когда заговорил Нетейам: — Чёрт, а ведь правда. Этого, который волок за волосы мальчика, его дружки звали полковником, а одна девушка бросила: «Наш старый-добрый Крорич». — Куоритч. — Резко, сквозь зубы. — А, да. Куоритч. Отец? — Тей. Собирайтесь, живо. Собирайте вещи, провизию, оружие. Берите только то, что необходимо, то, что понадобится вне дома. Бегом! Лo'ак, ты проверь все сёдла на икранах. И, пожалуйста, максимально серьёзно, это не шутка. — Джейк волновался. По его лицу временами пробегала судорога страха, но быстро смывалась волной озабоченности. Ло’ак смутно понимал, что они будут бежать, но его воспалённый мозг не хотел верить ни во что такое страшное и резкое. Во что-то такое непонятное. Когда дети вышли, Джейк обернулся к Нейтири. Она стояла, сжимая в руках отцовский лук так сильно, что пальцы побелели и мелко дрожали. Её глаза горели гневом, были подёрнуты пеленой безумия. Салли медленно подошёл к жене, мягко касаясь её руки в попытке успокоить. — Мм… Ma Jake. Давай убьём его. Нападём и убьём. Ргхааа. — выдыхает тяжело и долго со всей злостью и страхом. — Нельзя, Нейтири, нельзя. Ты понимаешь? — Я обещала отцу защищать племя. — почти кричит женщина со слезами на глазах, привычно коверкая некоторые слова — А ты предлагаешь всё бросить. Я убила бы его ещё сотни раз. Этот демон! Он лишил меня отца, keiutral, он убил Цу’тэя. Убил двух Olo'eykte Omatikaya . И ты просишь бежать? — Он мог схватить наших детей и глотки им перерезать. — Джейк показательно проводит большим пальцем по горлу, хрипя слова еле слышно. Нейтири поднимает глаза, в которых плещется осознание. Она искренне напугана. Джейк тянется к её лицу, приближается, выдыхает в чужие-родные губы. — Я — вождь. Но я ещё и глава семьи. Я не могу спасти их, не могу уберечь клан, но семью я спасти обязан. Понимаешь? Облегчение его, бегущее по напряжённому телу, почти физически ощутимо, когда Нейтири кладёт голову на плечо мужа, крепко его обнимая и всхлипывая. Рука, с зажатым в ней луком, безвольно обвисает, и тот выскальзывает из несомкнутых пальцев на пол. Джейк нежно целует жену в волосы, лоб, щёки — везде, где достаёт — успокаивает. Дети, подслушивавшие разговор, отходят в немом понимании, расходятся, чтобы подготовить всё, потому что их семья сейчас может рухнуть от одного неверного движения кого-то из них.***
Куоритч громко хлопнул дверью, глядя на сжавшееся в углу тело. — Майлзи, ты боишься меня? — Куоритч дёрнул ухом, будто пытаясь отогнать насекомое. — Знаешь, я и твой отец… Мы совершенно разные. у меня его воспоминания, но не больше, формально, мы не родные с тобой. Паренёк нервно сглотнул, вылезая из угла, размял затёкшие руки и ноги, пробрался ближе к складному столу, установленному посередине комнаты. Присел осторожно на самый краешек, опасаясь, как бы рекомбинант его отца не схватил вновь больно за волосы и не сбросил со стола. Словно прочтя его мысли, Куоритч вдруг ударил хвостом по полу, опускаясь перед ним на колени. Он извинялся за чужой страх, волнами исходящий от мальчика. Он правда не хотел вредить ему, но память того, другого Куоритча, то, как он относился к собственному сыну даже на глазах у подчинённых. И сегодня ему пришлось даже волочь его за волосы, поднимая над землёй. Куоритч ненавидел того, чья память сидела сейчас в нём и, кажется, начинал испытывать симпатию к тому, кто был ему никем. Кто был таким маленьким и беззащитным отражением его человеческого прошлого. Куоритч протягивает руку, захватывая ей чужую маленькую ладошку. С шеи срывает смертник, который когда-то принадлежал Куоритчу и вкладывает в дрожащие озябшие пальцы. Мальчик напротив замирает, смотрит несколько секунд на руку, будто совсем не понимает, что происходит, а после отбрасывает кулон куда-то в сторону, что-то невразумительно крича о том, что ненавидит. То ли отца, то ли себя, то ли жизнь ему дарованную. Куоритч понимает, что ему почти физически больно от ненависти парня. Что его крутит и вертит, ему дико болит так, что будто через раскуроченную грудную клетку, как через цахейлу, проходят страдания и эмоции, льющиеся из маленького тела. Понимает его полностью и принимает таким, какой он есть сам по себе. Хочет дотронуться, погладить по голове, успокоить, но понимает: он ему никто, звать его «мразь», «тварь» и «сука», никаких прав, даже самых мизерных, он заявить на этого потерянного ребёнка не может. Сокорро всхлипывает, кричит и шипит, как На’ви, хотя в жизни их не видел, колотит по столу ногами и руками и всё порывается расцарапать рекомбинанта-Майлза. Тот ухмыляется как-то горько, достаёт из кармана брюк перочинный нож и кладёт его перед подростком, а следом встаёт и полностью открывается перед ним. Ксавьер смотрит на нож тупо, переваривает такие нелогичные действия. Куоритч почти слышит, как в голове парнишки крутятся шестерёнки непоняток. Слегка дёргается, когда мальчик хватает нож, раскрывая его. И совсем теряется, когда вместо того, чтобы наброситься на него, спокойно подходит, осматривая воспалёнными глазами его лицо и тело. Тихо просит: — Сними майку, пожалуйста. — Как-то слишком спокойно и вежливо. А после ведёт лезвием по коже, вырезая что-то непонятное. Куоритчу неприятно, Куоритчу щиплется, но он молчит, только прижимает уши к голове, морщит нос, да сжимает кулаки — ради чужого-своего мальца терпит. Когда тот заканчивает и принимается за себя, полковник сбивается окончательно. Майлзи вырезает что-то, очень похожее на узор на его левой груди. Когда заканчивает, впервые улыбается. Вяло, натянуто, но улыбается, растягивая больно потрескавшиеся губы. — Мы теперь похожи. Куоритч глядит и понимает, что на нём вырезаны витые буквы М и К. Точно такие же у (не) своего сына. Оба почти Майлзы: один по крови, другой по памяти. Оба Куоритчи: один точно, а другой еле-еле. Оба переломанные и забитые. Только первый — полковник, а второй — Сокорро. — Почему себе то же вырезал? Ты, вроде, другой фамилии. — Потому что решил быть ближе, хотя бы так. Ты — не он, но давай попытаемся. — просит так отчаянно, почти скулит, по-щенячьи глядя в хищные жёлтые глаза. И полковник совершенно не знает, как в своё время объяснит, что это видимое хрупкое перемирие — всего лишь фальшь, для того, чтобы грубо использовать его, а после выбросить, как игрушку. Что он не хотел становиться ему настолько близким, чтобы потом нещадно отрывать от него «отца», ни грамма не настоящего, но такого нужного. Да Майлз-рекомбинант уже и сам начинает понемногу верить, что становится ему отцом. Наверное, пытается исправить ошибки прошлого себя. Парню перед ним около 17, он юн и, возможно, глуп. Но то, как отчаянно он жаждет ласки, не просто сбивает с толку, а уничтожает баллистическими ракетами, забрасывая сверху труп другими телами. Он похож на цепкое насекомое, которое нашло себе бога и слепо верит в него, всецело ему отдаваясь. — Тише, Спайди, тише. — вроде и успокаивает, а голос дрожит так сильно, что успокаивать нужно его самого. — Как ты меня назвал? — Спайди. Что, не нравится? — Нравится, просто неожиданно, а почему? — Потому что ты похож на чёрного паука, который не отпускает — говорит и сам верит в свою ложь, потому что непосредственность в поведении человека напротив сметает. Куоритч знает, что это всё будет нарастать, как снежный ком, что эти сентиментальные нежности в один миг возьмут и накроют с головой, не давая опомниться. Знает, что позади за зеркальным стеклом стоит жестокая женщина, желающая одного — смерти. Знает, что ему не нужна эта война и, что будь его воля, он бы свернул всё и забыл. Знает, что он — не Куоритч. Вернее, он, но не тот старый вояка, который мстит за три ровные линии от уха до глаза. Нынешний он — другой. И он точно уверен в том, что когда-нибудь, он окажется под трибуналом за отказ выполнять задание. Спустя некоторое время, он возвращается в камеру с матрасом, подушкой и одеялом. Расстилает кровать у стола и усаживается рядом на холодный пол. Ему тепло, его греют мысли. Спайди опасливо тычет кончиком большого пальца на ноге в матрас, чем зарабатывает беззлобный смешок и пару тычков в плечо. После опасливо ложится и, всё-таки сморённый тяжёлым днём, тяжело засыпает, дрожа всем телом. Майлз отмечает про себя, что в карцере действительно холодно и человеку, вроде Паука нужно, как минимум пару матрасов и одеял, а потому укрывает его сверху своей курткой, которую до этого держал в руках. Мальчику мало. Он чувствует рядом чужое тепло и льнёт к нему, тянется всем нутром, пока в голове у полковника бьются сказанные ранее генералом Эдмор слова: «Вы ему не отец». Куоритч болит всем телом, нарывает тёмным гнойником и не может отвести взгляда от дредов. Опускает на макушку огромную руку и жалобно выдыхает, когда спящий сын притирается ближе, ластясь к его руке и пытаясь стать его второй кожей. Майлз не выдерживает больше пятнадцати минут. Вскакивает, спешно набрасывая на себя майку, ищет ключи от блока, выключает свет и почти закрывает за собой дверь, когда больше угадывает, чем слышит стук зубов друг о друга. Эдмор сказала, раздевая мальчика до боксёров, что он пленник, что ему положено страдать, но полковник не может этого выносить. У него по отношению к Сокорро чувство невыраженного долга. То ли отцовского, то ли простого человеческого. То ли он, в который раз думается, совсем не тот Куоритч. Он просто не может уйти. Нет, он выходит, прикрывая за собой дверь, бредёт по горящим джунглям туда и обратно, неся на себе ещё комплект. Тихо укладывается рядом, стягивая берцы и великодушно одалживая своё одеяло человеку. Мальчику не становится теплее ни на грамм, и тогда Майлз залезает под одеяла, останавливаясь в миллиметре от чужой голой кожи. Ощущает, как она покрывается крупными мурашками от близкого тепла, и каменеет, когда парень позволяет себе обвить его конечностями, ища удобное положение. Полковник смеётся беззвучно, тряся голову, лежащую на груди, а Спайди сквозь сон ощущает мягкое тепло, которым пропитана чужая майка. Отцовская майка, в которую он зарывается носом, глубоко вдыхая запах мятного дезодоранта и холодного стирального порошка. Куоритч не винит его за своеволие, ласково поглаживая рукой по тонкой спине и понимает: он никуда бы не делся, если бы сейчас вошла генерал и приказала переломить ему позвоночник. Аватар сильнее людей в четыре раза, он бы сделал это с лёгкостью. И духовно был даже готов, не успел привязаться, это только начало зарождаться и цвести в груди. Сам не заметил, как, задумавшись, пережал пальцами рёбра, пробуя их толщину. Сокорро задёргался, заскулил во сне, и Куоритч пришёл в себя, следя за ровным светом синих лампочек под потолком трейлера. Закрыв глаза, он представил себе, как мог умереть в старости от какого-нибудь инсульта, только вот у На’ви старение идёт медленнее где-то процентов на 30. Это значит, что он ровно на тридцать процентов повышает свои шансы подохнуть где-нибудь в овраге от большого леоноптерикса или длинной стрелы с нейротоксином, о которой, по чужой памяти, предупреждал военных на кратком курсе. «Можно подумать, они б не подохли, если б в них вонзилась полутораметровая стрела. С нейротоксином точно крышка, стопроцентная» подумал он, перед тем, как открыть глаза и прислушаться к тишине. В ней был шелест дыхания Майлзи, а ещё шум дождя, отдалённые крики людей на вертолётной площадке и тяжёлые шаги по направлению к двери. Когда она распахнулась, выпуская в помещение ночную прохладу, Майлз различил в проходе фигуру генерала. Хотел было встать, но тень произнесла: «Вы не отец ему» — и растворилась в тишине. В лиловом мраке допросной Куоритч открыл глаза, прижимая уши к голове. Впервые в этом теле ему приснился сон. На часах было 5:34, пора была вставать, но тормошить спящего Паука не хотелось. Он лежал на нём тепло посапывая в шею, а Майлз положил руку под голову и думал. Долго думал о том, нужно ли ему всё это. Так ли необходимо начинать ещё одну войну с Джейком, если одну он уже проиграл. Так ли необходимо уничтожать чужую, такую особенную культуру, вместо того, чтобы попытаться изучить её, понять и полюбить, как это сделал когда-то Салли. И так ли ему необходимо жертвовать едва обретённым Сокорро.