Петербургские мелочи

В Питере –белые ночи, а здесь – около девяти внезапно обрушивается темнота. Нет, на самом деле не так уж внезапно, не как в тропиках в классическом описании, на самом деле, как и положено в средней полосе, постепенно смеркается, и закат горит оранжево-розовым золотом в конце улицы белых, бледно-желтых и кремовых зданий. И фонари зажигаются рыжим светом – внезапно, все вдруг. И только потом в какой-то момент обнаруживается, что вообще-то темно, и луна висит над советским шпилем на башенке, напоминающей голубятню. Но для Димы, только вчера приехавшего из белоночного Петербурга, и вообще там прожившего большую часть своей жизни, за исключением отпусков – всё собрать за всю жизнь, пожалуй, от силы год наберется - с непривычки кажется, что ночь опустилась внезапно. Здесь много чего как в Питере. Сплошные ряды построенных стеною к стене домов по обе стороны вымощенной плиткою пешеходной улицы. Бледно-желтых и бледно-розовых, изредка – с нижним ярусом шероховатого дикого камня; победнее видом, чем в Питере, но все же то тут, то там, подними голову, обнаруживаются то львиные морды, то белые полуколонны с не такими уж и бедными капителями, а то и крошечный нависший над улицею балкончик с черной решеткой причудливого литья.Увешанных табличками «нач. XIXв.», «кон. XIX– нач.XXвв.», «сер. XIX в». А между ними, стены в стены, стык в стык – внезапно выскакивает помпезный бежево-коричный новодел. На который на сам через полвека, наверно, навесят табличку. Но если нырнуть в одну из совершенно питерских арок – за ними открываются не колодцы, за ними – дворы с американскими кленами и тополями, пыльными от жары и июля, с буйным бурьяном, пронизанным сине-сиреневыми цикориями и белой ромашкой, белыми шапками гортензий у лавочек и остатками лилово-розового шиповника… а может, и роз. С тускло-железными остатками советских детских площадок, шершавым железом лазалок и сушилок, не отличимых одно от другого, и внезапными полукруглыми яркими кляксами лазалок современных. И совсем не по-питерски – пронзительно-синее небо, точно гуашь, даже не акварель. В этом городе шаверму называют шаурмой, с ударением на первый слог, и покупают ее в крошечном окошке в стене торгового центра, пока мимо прокатываются на самокатах дети и процокивают трудолюбивые катальщики-лошади в остроконечных чехольчиках на ушах. Коллеги в темно-серой форме и берцах охотно показывают, где купить, и где мороженое, и где кофе. Там, где кофе – круглая клумба вся в рыжих бархатцах вкруг чугунного бюста гусара-поэта, и полукругом – доска почета с провинциальными лицами. В этот город лейтенант Дубин приехал в командировку по делу, разрешившемуся вдвое быстрее, чем ожидалось. Здесь жара. И даже сейчас, когда опустилась черная ночь и зажглись оранжевые фонари – воздух еще медленно остывает, и долетает – волнами, с движением слабого, теплого ветра – то запах асфальта, то скошенной по газонам травы. В Питере – белые ночи, текущая по Неве акварель фонарей, кораблики, собирающиеся к разводу мостов, накрапывающий дождик и Гром, чертыхающийся почем зря. В Питере – Киря. А здесь – город средней полосы России, самый что ни на есть обычный, и две половинки, вместе почти целый день непредвиденного выходного. Который можно добавить к тому, не факт, что уже полному, году. А можно и поменять билет, раз уж дела закончились раньше. Один самолет, другой самолет – и ты уже в Питере. Можно было бы… да, в принципе, еще можно сейчас, если еще будут места на ночные рейсы. И ты в Питере, и если удачно сложатся рейсы (а должны, он смотрел в телефоне), и если не угодишь в пробку – можно завалиться домой, еще до того, как Киря уйдет на работу. И застать его – сонного и взлохмаченного, в длинной оверсайз майке с прикольным котом, то и дело сползающей то с одного, то с другого худого плеча. И Киря, конечно же, выползая в прихожую с кружкой, сонно пробурчит: «Димусь, ты ж вроде вечером должен был?..» А потом, сообразив – плюхнет кружку куда попало, не заботясь, что кофе прольется, и с воплем: - «Ураааа!!!!» - повиснет на нем, даром что ростом гораздо выше. И тихо скажет, уткнувшись ему, Диме, в макушку: «Я соскучился…» А можно и не менять. Уже не поменял на дневной рейс, и не менять на ближайший ночной. Ведь должен так и так прилететь вечером. Можно не тыкать сейчас в телефон при оранжевом свете фонарей над коричневой лавочкой, не гнаться сейчас до гостинцы и дальше в аэропорт. Можно еще посидеть – в этом темном и пахнущем то травой, то асфальтом июльском вечере, ощущая, как медленно остывает воздух и жаркий вечер становится теплой летнею ночью. Взять еще кофе с мороженым, пока ларьки не закрылись, и сидеть с кофе на лавочке, позади поэта-гусара с лихими усами, которые видно даже из-за затылка. Смотреть на людей вокруг, на соседних лавочках, так же не желающих гнаться вообще никуда. И белого пуделя – нет, не как у Куприна, этот крошечный. Его хорошо видно в темноте – даже и на газоне, подальше от фонарей, поближе к подстриженным шаром кустам неизвестно чего. Маленький, беленький, густо кудрявый и суетливый, на длинных ногах и крошечных лапках, точно копытцах, цокающих коготками по асфальту и плитке – копытца как есть. А потом, посидев, неспешно двинуться все же в гостиницу, и выйти по дороге, миновав совсем темный и пахнущий стройкой кусок(даже деревянные мостки под навесом – совсем недавно поставленные и еще пахнут деревом), на набережную, к реке в акварельных разводах - оранжевых от фонарей, и белых, синих и розовых – от подсветки мостов. И завтра еще полдня побродить поиюньски-сухим, не как в Питере, улицами, непохожими и похожими на питерские. И потом все же погнаться в гостиницу и в аэропорт, и ввалиться домой уже вечером. И увидеть Кирюшу – с работы, не в майке, а в офисном костюме и с галстуком, раздраженного из-за пробок по дороге в аэропорт. И - если только успеть углядеть его первым – то увидеть, как светлеет лицо и сбегает с него раздражение, и наплывает счастливая… и Кирилл, можно поспорить, на весь терминал завопит «Ураааа!!!!» А можно все-таки достать телефон и натыкать нужные кнопки – и позвонить Кириллу прямо сейчас. Он, конечно, еще не спит и даже не факт, что еще дома. Позвонить с видеосвязью – и сказать: «Посмотри, а у нас тут ночь. А я ем мороженое. Не хочешь тоже? Я там, кажется, вижу ларек у тебя за спиной». И может быть, если всё так и получится – то вместе с Кириллом идти по набережной, вместе в гостиницу – и домой, вдоль широкой Невы – и узкой совсем не Невы, одинаково в акварельных разводах света, только одни – нежнее в белой ночи, а другие насыщеннее и гуще – в темной. И, что еще нужно заметить, если менять билет – это в бухгалтерии сочинять и прикладывать к авансовому отчету объяснительную, почему прикладываешь квитанцию на возврат и новый билет, хорошо хоть не оформлять приказ на изменение сроков командировки (если бы поменял на дневной – то и это б пришлось). А это значит… В общем, Дима достает телефон. И открывает там мессенджер, а не интернет.