Петербургские мелочи

- Ох, блин… все пальцы уже отмерзли! Наверное, странно одновременно греться и охлаждаться. Но что поделаешь. Дима сидел с ногами на их огромной кровати, прямо на покрывале, со всех сторон обложившись мягкими игрушками, прижимая к фингалу под глазом пакет замороженной петрушки из холодильника, а к плечу – плюшевую обезьянку, звавшуюся в их доме Кирилл-гамадрил. Черт его знает, показано ли при растяжении, но от сухого тепла было все-таки ощутимо легче. - Давай я подержу, - предложил Кир, тоже залезая на покрывало. - Да ладно… еще и ты морозиться будешь. Киру пришлось ограничиться тем, что он подгреб игрушки еще поближе. - А что было-то там? - Да обычная драка. – Диме подумалось, что петрушку теперь придется закинуть в суп, она вся разморозилась. – Поступил вызов на драку, приехали, пятерых скрутили, двоих в больницу, троих в обезьянник. Потом одного из обезьянника тоже пришлось отправить в больницу, у него обнаружилось сотрясение мозга. - Можно подумать, было чему сотрясаться, - со злостью высказался Кирилл. - Неработающие приборы иногда тоже ломаются, - попытался пошутить в том же духе Дима. Приехать приехали, скрутить буянов скрутили, дело обычное, но лейтенанту Дубину в этот раз чертовски не повезло. Получил-таки по лицу и, похоже, потянул руку, когда девяностокилограммовый мужик попытался вывернуться из захвата. - И ведь в чем самая-то засада. Никто толком так и не смог объяснить, из-за чего был весь этот махач. Как-то так, слово за слово… Они, конечно, все были выпивши, но не так чтобы в стельку пьяные, так-то по идее соображали. Слушай, Кирь, отнеси эту петрушку на кухню, она мне уже надоела хуже горькой редьки, оба, кажется, крестоцветные. - Кто б еще помнил, - тотчас отозвался Кирилл. – Потом отнесу, ничего ей не сделается, - он кинул пакетик на подставку для чашки на тумбочке, благо они там вечно болтались. Придвинулся ближе к Диме, чтоб обнять, но вовремя сообразил про плечо и убрал руки, побоялся, что сделает больно. – Ты дальше рассказывай! - Да что рассказывать. И вот теперь из-за этого ничего кто-то сядет по сто двенадцатой. На сто одиннадцатую, дай Бог, не потянет, но сто двенадцатая там железная. Или не сядет, - Дима задумался. Киря поправил у него на плече плюшевую обезьянку с коричневыми кожаными ладошками. – Кто их знает, а может еще помирятся. По средней тяжести примирение сторон допускается. – Он вздохнул. – Знаешь, Киря, я вот даже не знаю. Честно не знаю, что… - он замялся, подыскивая слово. - Лучше? – подсказал Кирилл. - Нет, - Дима мотнул головой, и Кирилл-гамадрил скатился вниз, как по пальме. В мультиках. – Хорошего тут ни при каком раскладе нету. Что хуже. С одной стороны, тюрьма еще никого лучше не сделала. Но с другой… если человеку сойдет с рук сто двенадцатая, то обычно это его только больше утверждает в ощущении вседозволенности. И рано или поздно он уедет уже по сто пятой. А то еще и часть вторая пункт «в», - Диму передернуло. Вспомнился жуткий случай в парке прошлой зимой. – Сколько таких примеров. На той неделе передали в суд одного такого кухонного бойца. Пятый привод, черт возьми. Строил из себя викинга и рассуждал, что лучше давать виру, чем получать. Ты б видал, какая у него заставка на компьютере. Тому, кто так рисует – руки кривые оторвать и в помойку выбросить, и никаких вир не платить. В общем, довел «викинг» родную мать до комы. Еле откачали, и еще неизвестно, какие будут последствия, почти семьдесят лет ведь человеку. - Нейросеть рисует, поди, - предположил Кира. – Хотя какая нафиг разница. Слушай, если тебе надо сухое тепло – приложи лучше единорога. А то у моего тезки пузо кожаное, оно наоборот холодит. Дима прижал к щеке мягкого единорога. И почему-то от этого, от накативших разом воспоминаний у него вдруг защемило в сердце и комок подкатил к горлу. Уже не первый год сидит над кроватью на полке с игрушками, сидит и сидит – а тут вдруг вспомнилось и накатилось. - Булка, ты чего? – всполошился Кирилл. - Да ничего… так… - не говорить же было, про что подумалось, чтобы еще и Кирюше, и так за сегодня нанервничавшемуся, подкидывать гадкие воспоминания о больнице. Дима погладил единорожку. Мягкая акриловая шерсть переливалась под рукой, перетекая из одного цвета в другой точно по радуге. Плюшевый гамадрил нахально раскинулся на покрывале, раскинув все стороны длиннющие руки и чуть менее длинные… ну, наверное, задние руки. Лапки на всех четырех руках были кожаные, коричневые, с настоящими пальчиками. Кого-то он Диме напоминал. Только вот пузико у плюшевого Кирилла все же присутствовало. Тут же сидели в кружок лохматый и корпулентный бежевый заяц, еще один заяц, беленький крошка с ладошку, капибара по имени Толик, педантичная белка (с шарфом и в очочках из проволоки), плюшевый мишка – классический, в коричневой клетчатой пижаме. Киря, выцепив синего тираннозавра, стал угощать его петрушкой. Тираннозавр мотал головой, отворачивался и рычал, что он хищник – он ест котлеты, а не какую-то траву, да еще прямо в пластике! - Кирюш, знаешь, о чем я думаю?.. – задумчиво проговорил Дима. - О чем? Дима посадил к себе на колени лису. Рыжую лису с пушистой белой манишкой они как-то выиграли в автомате – не у нас, за границей, в аэропорту, и потом в спешке листали правила перевозок, не запрещено ли брать с собою игрушки. В ручную кладь она никак не влезала, обе сумки были под завязку набиты сувенирами для родни, для друзей, для коллег, а чемоданы в багаж они уже сдали. - Думаю: человеку свойственно любить яркое, любить милое, любить красивое. Всякое мягкое, нежное, трогательное, или забавное, или уютное, или всякое в таком роде. Но ведь у нас культура – да и не только у нас – «настоящего мужика», которая мужчинам запрещает это все любить. Уже мальчикам запрещает. Яркая одежда – чо ты как девчонка, мягкие игрушки – ты что, маленький, что ли, обнимашки – фу, что за телячьи нежности. - И кому ты это говоришь, - сказал Кир. Ему мягкие игрушки перестали покупать года в два. Игрушек было много, игрушки были крутые, даже другие ребята, тоже из весьма небедных семей, которые очень редко, но все же бывали в гостях, завидовали такому обилию. Машинки, всякая техника, конструкторы, игрушечное оружие – о, оружия море и на любой вкус! Но какого-нибудь зайчика или пингвинчика… о да. Ты что, маленький? Ты что, девчонка? Заткнись, сказал! Перехочешь. Хватит меня позорить! Не то чтобы Киря жаловался… Не в двадцать пять лет же жаловаться, что в пять не купили игрушечного котика. Но вот что да, то да. Он присадил к итальянской лисе голубого акулёнка с Мальдив. И увенчал композицию маленьким бело-оранжевым роботом, похожим на снеговик. У акуленка на кончике плавника была петелька, и за нее можно было закрепить робота, который на самом деле брелок. Типа он так катается. Сёрфинг верхом на акуле, пристегните ремни безопасности! - И вот. Мальчиков с детства отучают не только от цветов и вещей – отучают от милых чувств и их проявлений. Учат их презирать и стыдиться, а того хуже – бояться. - Ага. Помнишь, как я к тебе пришел с пончиками, а этот ваш… как его, у которого зенитовская кружка? - Поляков. - Ага. Как он подскочил, когда ему розовый достался! Я уж думал, сейчас статья 116 случится. - Справедливости ради, это скорей бы 6.1.1 КоАПа было бы, - заметил Дима. - Но о чем я и говорю. - Спасибо, добрые люди оперативно обменяли на шоколадный. - Шоколадные, кстати, хоть я сам больше всех такие люблю, но там они средненькие, розовые с вишней у них самые вкусные. Ну и так вот. Если человеку запретить, считай, две трети нормальной, обычной человеческой жизни – то к чему это приведет, как не к неврозам и к постоянному на всё и всех раздражению. А с другой стороны, та самая культура «настоящего мужика» разрешает и даже поощряет чуть ли не единственный способ выражения чувств – агрессию. Ну и вот пожалуйста, вам результат. Дима еще раз погладил единорожка и посадил его к себе на плечо. Плечо все-таки неприятно тянуло. И глаз изрядно заплыл. Будет больно теперь надевать очки, нижний край стекла придется как раз на ушиб. Может, пластырем как-нибудь можно заклеить, чтоб хоть что-то проложено было? - Те мужики, которых сегодня разнимали… они уж конечно ни за что на свете ни купят себе вот такого единорожика. А может, если б они себе мягких единорожиков покупали, может, их бы не пришлось разнимать. - Булка, хочешь, я тебя какао сделаю? – сказал Киря. Дима улыбнулся. - Давай. И себе тоже. И, пожалуйста, если пойдешь на кухню, отнеси все-таки эту петрушку!