Все здесь сошли с ума

      «СиНафай Ган’Нет». Это имя носит жрица благородного Дома. Дом Ган’Нет достаточно высок в иерархическом списке, чтобы, упоминая эту фамилию, приближённые самой великой Кьорл презрительно кривились лишь для приличия.       Дом Ган’Нет значителен… Чего не скажешь о такой «далёкой» СиНафай.       Эта жрица молода и посредственна; слава той, кому следовало идти в Магик, а не в Арак-Тинилит, опережает само имя, волоча за собой оправдание: «путь мага — это, конечно, хорошо, но лишь жрица обладает достаточным потенциалом, чтобы стать матроной». Говорят, эта женщина страдает тем же недугом, что и Кьорл, но Тсабанор в жизни не поверит, что город населяет сразу две столь крохотные женские особи! Не поверит потому, что ему обидно за Кьорл! Пусть матрона недолюбливает своего невзрачного Тсабанора, но… Но ведь это, в конце концов, его госпожа! Кьорл неповторима, и она одна такая, пусть даже речь идёт о позорных изъянах. Тсабанор может сколько угодно обижаться на Кьорл, но вся печаль рано или поздно упирается в нечто, чему и названия нет. Разве Кьорл не взяла его, простоватого, неразумного, никому даром не нужного, в свой дом? Сказать бы, что на этом милости Кьорл закончились, да только Тсабанор в подобное не верит, раз за разом сочиняя для себя небылицы о капле признания, чудом рассмотренной в ничего не значащем жесте. Кьорл сурова, но Тсабанор знает, что в глубине души она не такая. Тсабанор видит, как дела обстоят на самом деле: госпоже просто нужно немного понимания. Госпожа всего лишь желает убедиться в его преданности, опасаясь получить нож в спину — и тогда она сможет быть с Тсабанором сколько угодно милостивой! А вот как увидит, что мужу не нужны ни её деньги, ни подарки, ни даже грубые комплименты более женственных самок — и тогда наступит не жизнь, а сказка! Тсабанор знает, что это так, ведь он парень непростой, и у него есть секретное оружие! Слабый пол славится своей тонкой натурой, поразительной мужской интуицией… Которая, конечно, запросто может оказаться чем-то большим! Если Тсабанор чего и понял за месяц, проведённый в замке, то они здесь говорят, не «интуиция», а «псионические способности»… Вернее, склонность к ним. Спящим. В зачаточном состоянии.       Тсабанор не раз получал по ушам, пытаясь вторгаться в чужой разум. Немудрено, с его-то уровнем! Это Кьорл может запросто шариться в чужих мозгах, как у себя дома, и ничего ты ей не сделаешь, будь ты даже сама то и дело припоминаемая здесь «старуха Бэнр» (будь Тсабанор чуть менее осведомлён о мире, он бы считал это прозвище проклятием или подвидом драука). Такие способности, конечно, на дороге не валяются… Уж, по крайней мере, не среди дроу! Кьорл ими наделена, и Тсабанор не смеет даже спрашивать, если ли доля правды в тонком намёке жрицы, ведущей службы в часовне… Которые Кьорл, конечно, принципиально не посещает. Жрица шепнула Тсабанору, когда все разошлись, что сама богиня наделила Кьорл подобными способностями сразу после выпуска той из Арак-Тинилита. Богиня будто бы желала посмотреть, что же выйдет из подобной авантюры! Нет, Тсабанор не смеет даже прокручивать эти откровения в голове, предпочитая считать «страшную тайну» всего лишь сказкой для дурачка, едва не вовлечённого в какую-то интригу!       Крупицы странного могущества передались некоторым дочерям Кьорл, но ни одна, даже весьма преуспевшая Ирри’Нрэ, так и не смогла заслужить похвалу матери. Все старания талантливых принцесс пошли насмарку, и разочарованная Кьорл в кои-то веки сделала милость, ограничиваясь лишь ментальными побоями. Квейвелин, наверное, не назвала бы это милостью, но Тсабанор предпочтёт оставить своё предположение без ответа.       Ирри’Нрэ объяснила, колотя патрона за то, что дерзнул лезть в её голову, тренируясь: где-то далеко, в диких пещерах и на астральном плане, живут те, для кого псионика так же нормальна, как для дроу инфракрасное зрение и большие, подвижные уши-локаторы. Иногда, конечно, и среди дроу рождаются те, что могли бы ценой огромных усилий развить свои способности хотя бы до уровня «дара убеждения», или, на худой конец, до «обострённой интуиции». Считанные единицы рождаются с такими предпосылками, а те, что имеют хотя бы представление о природе своего таланта, редки почти так же, как полудемон дреглот. Редки, как пальцы на руках Тсабанора, если Ирри’Нрэ ещё хотя бы раз поймает его на попытке влезть в её голову.       Урок был усвоен, и отныне Тсабанор выбирал цели попроще. Все как один забывали о замковом этикете, стоило патрону спровоцировать «контакт» и приступить к тренировке. Оно и понятно: даже Кьорл выглядит сосредоточенной, вторгаясь в разум, а уж Тсабанор, пыжась от напряжения, и вовсе выглядел полным идиотом. «Такое посмешище, что даже не жутко», гласили взгляды несостоявшихся жертв.       Но не это заставило его забыть о своём таланте.       Однажды у Тсабанора… Получилось. Он ворвался в разум Квейвелин, чтобы тут же в паническом отвращении покинуть его, ощущая, как проваливается в пульсирующую гору дышащего мяса. Быть бы этой истории очередной жутью в странной «замковой» жизни, если бы не проблеск разума в обычно расфокусированных глазах Квейвелин, умеющей лишь невнятно мычать и порой утирать ниточку слюны со своего рта собственным же рукавом.       Тсабанор не забудет, как в панике отбивался, вопя и пытаясь дать дёру, когда Квейвелин вцепилась в него, пытаясь проорать что-то прямо в его лицо. Язык несчастной забыл, каково это, самовольно шевелиться, зато дряблые руки прекрасно помнили, как надо хватать. Тсабанор то дёру, конечно, дал, но что-то в нём дрогнуло, когда в панике отпинутая туша… Нет, не погналась за жертвой и не подняла угрожающий вой! Квейвелин, кажется… Захныкала. Упала навзничь и принялась издавать жалобные звуки, скребя каменный пол и силясь что-то объяснить удаляющемуся беглецу, будто разум вновь вернулся к ней.       Тсабанору было почти жаль, когда следующим циклом Нарбондели он увидел так напугавшее его создание возле Кьорл. Квейвелин вновь стала прежней — ничего не соображающей развалиной, способной только мычать да вопить, когда Кьорл пытает её.       Тсабанор был, на самом деле, очень встревожен. Чем дальше это заходило, тем чаще он задавался вопросом: почему же Кьорл терпит его попытки влезть в её разум? Уж не потому ли, что способности самой Кьорл безмерно велики, и ей не составит труда «спрятать» то, чего Тсабанору знать не положено? Но ведь она всё ещё «позволяет»! Кьорл не может не знать об этих попытках! Да, Тсабанор делает это из желания быть полезным, показать, что он не сидит сложа руки! Он ничуть не таит искреннего порыва понять Кьорл, да хотя бы сблизиться с ней, используя зачатки редкого дара так же, как делают это любители завязать союз! Кьорл интересует только псионика, вот Тсабанор и пытается показать ей, что разделяет её интерес.       А если всё так, то не значит ли это, что Тсабанор прав в своих догадках? Что если он не совсем уж безыскусный дурачок, и Кьорл действительно такая, какой он себе её придумал в попытках заглушить горе несостоявшейся супружеской жизни?..       А может, он правда смехотворно глуп, как все здесь говорят, и «позволение» Кьорл — это неведомое его разуму развлечение? Может, разгадка такова, что он и вообразить, путаясь в своих иллюзиях, не сумеет?       Нет, он… Он сумеет! Он поймёт, чего Кьорл от него хочет! Ему ведь, в конце концов, и заняться больше нечем… Благо, теперь у Тсабанора есть не только «спящая, не развитая, зачаточная» псионика, но и опыт самого настоящего придворного интригана!       И, конечно, история. Первая выведанная тайна. Первые ответы на хотя бы какие-то вопросы.       Это было примерно полтора века назад. Тсабанор, сын торговки, запросто высчитал бы точнее, не будь арсеналом его интриг вино, распиваемое вместе с «агентами». Надо же, новоиспечённый интриган никогда в жизни так не напивался! Да он ведь, страшно сказать, даже покачивался немного!       Это было… «очень давно». Юная жрица СиНафай Ган’Нет повстречала не менее юного мага Хазафейна во время стажировки в Академии. Жрицы явились в Магик или магов привели в Арак-Тинилит? Тсабанор, учившийся сугубо дома и «по ходу дела», знать не знает, как оно там устроено, а щедрые на детали «агенты» путаются в своих же рассказах. Так или иначе, эта пара юных особей тут же принялась совместно практиковаться в заклинаниях и штудировать свитки, контактируя слишком часто и гармонично для череды случайностей. Жрица должна чинить над магом всяческое насилие, чтобы тот, как бы ни был горделив, боялся взгляд от пола оторвать!.. Но ничего такого не было. Маг должен взирать на жрицу так, будто это он здесь огромная женская особь, стращающая крохотного мужчинку, а не наоборот!.. но не было и такого! В самом деле, юные СиНафай и Хазафейн походили скорее на пару союзных дроу, что неспешно простраивают план, смея прерываться на досужие беседы.       Конечно, Хазафейн доигрался. Случилось непоправимое!       Говорят, жрица СиНафай истолковала спокойствие юноши именно так, как женщины толкуют вообще всё, связанное с мужчинами. Другие говорят, что Хазафейн сознательно провоцировал насильницу-СиНафай, отчаянно подчёркивая свои желания: то приталивая мантию широким поясом, то поглядывая томно, из-под ресниц, то передавая свитки не левитацией, а прямо в руки, чтобы невзначай коснуться её пальцев… Будь то чистосердечный рассказ пьяного собеседника или ядовитый вымысел злорадствующего садиста, Хазафейн не слишком-то оплакивал самое ценное из сокровищ — юношескую невинность. Он, кажется, даже не «обиделся», иначе зачем ему было появляться на пути СиНафай вновь и вновь, заливаясь нежным румянцем под её понимающей ухмылкой?       Каков бы ни был рассказчик, все сходились на одном: СиНафай не использовала глупого юнца для своей сиюминутной похоти… Или, по крайней мере, она дерзнула зайти в этом слишком далеко. Жрица не соизволила выкинуть имя обесчещенного мага из головы, когда их пути разошлись, и это было взаимно. Одна лишь богиня знает, какими ухищрениями СиНафай умудрялась передавать в Дом Кьорл свои подарки, выманивая желанный трофей для приватных встреч.       А затем наступила печальная развязка, неизменно возвращающая размечтавшегося Тсабанора с каменных небес на землю.       Хазафейн — принц благородного Дома, а не простолюдин, какого даже мать с сёстрами бессознательно ставят немногим выше рабов и шлюх. Принц благородного Дома не может принадлежать кому попало! Отдаться той, что ниже по статусу — значит опуститься до её уровня, давая повод недостойной особе похваляться, как та унизила целый Дом, надругавшись над их сокровищем. Отдаться равной — значит стать постоянным, привилегированным наложником матроны или принцессы… что звучит хорошо, но на практике почти невозможно, и постоянно меняющаяся дипломатическая обстановка — это лишь оттень всей беды.       Так что же делать юноше, созревшему для служения госпоже?       Одни матроны плюют на все писанные и неписанные законы, награждая выгодных им особ сыновьями и братьями. Другие матроны подходят к делу с умом, отдавая молодых мужчин семьи за близких родственниц, чтобы избежать мезальянса, насколько это вообще возможно. Третьи позволяют своим сыновьям хранить пожизненный целибат, пренебрегая законами Ллос, создавшей мужских особей, чтобы те даровали сильному полу удовольствие и семя…       Кьорл, конечно, по сей цикл Нарбондели разделяет идеи последних, хватаясь за любую возможность богохульства.       Само собой, Кьорл не могла бы отдать своего принца очарованной поклоннице, пусть даже выходице из высокого в иерархии Дома. Говорят так же, что финальным аккордом во всей этой истории стала личность СиНафай — немногим превосходящей Кьорл в твёрдости веры, но всячески этого стыдящейся.       Тсабанор не смел даже спрашивать, какими таким ухищрениями Кьорл заставила сына выбросить СиНафай из головы, возненавидев саму идею уйти от матери к чужой женщине.       Если Тсабанор, слушая начало, готов был потупить глазки, в радостном смущении накручивая прядку на палец, то под конец ему хотелось взять бутылку, развязавшую «агенту» язык, и допить всё, что осталось, одним залпом, прямо из горла.       Хазафейн тщательно оберегает остатки своего давно растраченного целомудрия, зачем-то отчитываясь перед Кьорл в таких подробностях, что от одного смутного упоминания Тсабанору хотелось промыть уши. Принц-маг рад своему целибату, и, видит богиня, Тсабанор не хочет вникать в намёки, что же с ним сделала Кьорл. СиНафай, впрочем, наверняка нет до этого никакого дела. Едва Кьорл указала той на дверь, оскорблённая жрица забыла дорогу к этому Дому, тут же присмотрев себе нового мага. Некоторые смеют намекать на проснувшиеся в СиНафай… пристрастия. Что бы это ни было, наложники совсем не жестокой женщины меняются довольно часто, а прежних никто больше никогда не видит.       Тсабанор, покидая очередного «агента», рад был бы хлопнуть себя по лбу, раздосадовано признавая за собой статус легковерного дурачка, которому только что навешали мха на уши, будто эльфёнку. Да, в этом Доме происходит невесть что, но где это видано, чтобы про старшего из принцев, да не бездельника какого, а придворного мага, травили фривольные байки?! Ну конечно, надо ведь думать: всего-то стоило возомнить себя хитроумным пронырой, вооружиться креплённым вином, и вот тебе прямо в раскидистые уши изливают всю подноготную важной персоны! И нет ли какого подвоха в том, что младшие принцы, ровесники сорокалетнего Тсабанора, вещают ему о событиях почти двухсотлетней давности, заверяя свою честность клятвенным «сам видел»? Тсабанору кажется, что подвох тут есть.       Но, если в истории этой, добытой ценой трещащей от вина головы, нет ни капли правды, то… Неужели придётся признать, что интриган из вошедшего во вкус Тсабанора никакой?! Ну уж нет, на подобные жертвы он не готов!

***

      Амплуа придворного интригана — это очень воодушевляюще! Как мало надо вчерашнему тихоне-затворнику, чтобы возомнить себя важной фигурой! Слухи о забеге по комнаткам юных сплетников тут же разнеслись по замку, но Тсабанору всё равно. Сначала он написал Риззену, патрону незначительного Дома До’Урден, изо всех сил соблюдая приличия. Как же не поделиться успехами с союзником! Но ведь и меры осторожности надо соблюсти. Завуалировать всё, что только можно, опасаясь последствий. Высший пилотаж — это, конечно, обилие метафор, вынуждающих самого автора послания запутаться в собственном шифре.       Затем Хазафейн подстерёг его, чтобы, заранее извинившись, влепить пощёчину.       — Принц не смеет поднимать руку на патрона, — каялся Хазафейн, то кланяясь, то дрожа от возмущения, — но и патрон не смеет лезть не в своё дело! Да будет тебе известно, как искупляются подобные… оскорбления!       Хазафейн поведал ему об очередном сыне Кьорл — втором, если учитывать всех порождённых матроной, стоявшем бы сейчас между самим Хазафейном и «третьим мальчиком», по традиции принесённом в жертву сразу после рождения. Тот юноша принял участие в прежде неведомой Тсабанору смертельной забаве. «Доверие» — странная игра, завязанная на левитации… Но это больше, чем просто игра! Порой это способ расквитаться с противником! Для мужчины это дуэль, а для женщины — способ «выиграть» в постель кого угодно, от лучшего из принцев до собственной соперницы!       Тсабанор предпочёл извиниться, покаявшись и раскланявшись. В конце концов, не такой уж он гордый дроу. Всяко лучше, чем идти неведомо куда и выяснять отношения странным образом, чтобы погибнуть или достаться чужачке!       И это было правильное решение, ведь достаться он должен был не чужачке, а утомлённой правящим Советом Кьорл.       Тсабанор покорно явился. Раб-посыльный ещё договаривал свой текст, а Тсабанор уже кланялся Кьорл, нежно улыбаясь.       И ему стало не по себе, когда матрона… Заговорила с ним! Взглянула на него! Сделала что-либо прежде, чем отнять разум и надругаться над его бессознательным телом!       — Драучья дрянь! — рычала Кьорл, то сворачивая пивафви, то вновь перетряхивая несчастный плащ. — Рофья дочь! Демонская сыть! Самцовая особь с грудями!       Тсабанор мялся с ноги на ногу, не зная, что делать. Кьорл явно не в духе, но она не велит убраться отсюда. Она не приказывает исчезнуть, не спешит поднять на него руку… Да что там, это ведь она и велела Тсабанору явиться, едва сама переступила порог замка!       Может быть, им руководила мужская интуиция… Или загадочные псионические способности, суть коих он так и не понял! А может, ничто им не руководило, просто он драучески удачливый дурачок!       Как бы то ни было, Тсабанор понял: вот он, его шанс!       — Что так, ну… Опечалило мою госпожу? — заговорил он вкрадчиво. Голос предательски дрогнул, сорвавшись на фальцет, лицо залил румянец по самые кончики дрогнувших ушей, взгляд прирос к сапожкам, а руки так и вовсе попрятались в складках одежд! А ведь он пытался создать иллюзию томного искусителя, примеряясь, как бы забраться жене на колени, обняв за шею и хлопая ресничками! Да что же с ним такое?!       Кьорл взглянула на него так, что Тсабанор всем своим существом почувствовал: матрона в шоке оттого, что её патрон вообще умеет разговаривать.       — Наши враги слишком многое себе позволяют, — милостиво ответила она, продолжая нервозно мучить ни в чём не повинный плащ.       — Наверное… Важная матрона? — Тсабанор сглотнул, приходя в ужас от сюрреалистичности происходящего. Он смеет вести беседы с Кьорл?! Она говорит с ним, будто он достоин объяснений?!       — Дом Фэн-Тлаббар. Эта дрянь, Генни’тирот Тлаббар, занимает место в Совете. Моё место!       Тсабанор замялся и тут же встрепенулся. Секунды текли часами, его бросало то в жар, то в холод! Происходит что-то непонятное, но очень важное! Он должен что-то сказать, что-то сделать, хотя бы ответить, раз уж посмел открыть рот!       Тлаббар… Фэн-Тлаббар… Эмблема, висящая прямо здесь, в кабинете Кьорл, высеченная в камне лишь потому, что любой другой материал быстро придёт в негодность от нескончаемого града файерболов, обрушаемых на мишень! Эту фамилию нельзя произносить вслух, нельзя упоминать в мыслях, нельзя прокручивать в своей голове! Это пятый Дом, предшественницы Кьорл на иерархической лестнице!       Но что же делать со всей этой информацией… мужчине?       — Врагу моей госпожи не место в правящем Совете! — выпалил Тсабанор, и едва не осел по стенке от облегчения. Сказал, что взбрело в голову, но Кьорл кажется вполне довольной. Прошло уже несколько секунд, а он всё ещё жив.       — Удивительно, — Кьорл снизошла до саркастичной ухмылки, — мой патрон что-то понимает в политике.       Тсабанор выдавил из себя очаровательный смешок, будто польщён комплиментом. Нервный обрывок хохота вряд ли подходил под определение, впрочем, Кьорл по-прежнему не торопилась его убивать.       — Это потому… Потому что… потому что моя матрона так мудра, что даже её патрон начинает что-то понимать!       Собственный язык был запоздало прикушен.       — Недальновидная выходка.       Оторопевший Тсабанор, наконец, набрался храбрости и поднял на неё взгляд. Одним глазком, почти украдкой, готовый не то что вернуться к созерцанию каменного пола, а к побегу, выбивая дверь и с воплями ужаса расталкивая патрулирующую стражу на своём пути!       Кьорл откровенно глазела на него, опираясь на свой письменный стол. Взгляд, совсем не жуткий по её меркам, был так пристален, что на лбу проступала испарина.       — Враг моей госпожи слаб! — выпалил патрон, готовый спасать ситуацию пусть даже ценой собственной казни, лишь бы разрядить обстановку. — Я знаю эту матрону! Она… Она слаба!       — Да ну? — тонкие губы Кьорл растянулись, обнажая весь комплект больших, ровных зубов. — Так не молчи. Рассказывай всё, что знаешь.       И Тсабанор рассказал. Он смешал в хаотичную кучу всё, что когда-либо слышал и мог домыслить. Сплетни, ходящие по замку, обрывки разговоров сестёр, некогда загулявших в «правильном» кабаке, крупицы сухих сводок из свитков, складированных в покоях патрона!..       Кьорл выслушала рассказ, наполовину состоящий из заиканий, и тяжело вздохнула, обречённо устраиваясь за рабочим столом. Да, Генни’тирот Тлаббар известна, как изнеженная гедонистка, и слава любительницы запивать сладости изысканными винами на фоне танцев с музыкой затмевает все её кровавые победы. И патрон у неё тот ещё субъект… Но, в самом деле, не ждала же Кьорл, что вчерашний затворник поведает ей о тайных ходах во вражеском замке, или назовёт имена обосновавшихся там шпионов!       — А ты любишь пустую мужскую болтовню, — Кьорл вновь взглянула на него, но всё ещё не спешила убивать, — впрочем, ничего другого мне ждать не следовало. Что же, я пополню арсенал твоих сведений.       Она указала ему на место, прямо перед собой, и Тсабанор радостно воспользовался предложением, подбираясь на подкосившихся ногах.       — Её патрон — настоящий придворный интриган, — начала Кьорл. — Не чета некоторым. Этот выходец из поверженного Тлаббарами Дома не пожелал быть пущенным по рукам. Что он сделал? Он сложил балладу в честь мерзавки Генни’тирот, собственноручно добившей остатки его семьи. Раздобыл полупрозрачные одежды, наверняка разменяв остатки своей невинности или, во что я верю больше, заболтав какого-нибудь местного недоумка. Пробрался к самой Генни’Тирот и спел гимн её силе и могуществу, закончив представление игривой погоней, будто он прелестный мальчик-дартиир, а она — неистовая охотница за головами. Должна ли я уточнить, что пресыщенная всеми удовольствиями Генни’тирот безнадёжно глупа? Игра пришлась мерзавке по вкусу, даже больше, чем льстивые песнопения собственного пленника. Он стал не просто наложником, нет! Он устроился песнопевцем, раз за разом складывая для хозяйки всё новые стихи. То, на что ты так осторожно намекнул, конечно, не могло выйти из-под пера нынешнего патрона. Эти полускладные запевки кабацких сердцеедов… Вопиющая пошлость! Юноша благородных кровей никак не мог быть автором оды собственному гульфику, со всеми бесстыдными подробностями, каким внимают гогочущие простолюдинки, вызываясь потрогать и «проверить». Впрочем… Уверена, истина не так далека от того, что будоражит твоих сестёр и подобный им сброд. Тот, кто допелся до титула патрона Тлаббар, отныне ублажает не только свою матрону, но и мерзкую тварь Фенни’сей! И никто не видит в этом проблемы!.. Что ты так смотришь на меня? Неужели не знаешь, кто такая Фенни’сей?! Забавно. Имя столь наглого, вульгарного создания до сих пор ни о чём не говорит мужчине, заочно определённому в её гарем… Если, конечно, ничтожная девчонка Вадалма позабудет о своём обещании схватить тебя первой. Какова нахалка! В её бы возрасте за матерью бегать, норовя приложиться к молочным грудям, а не делить трофеи! Драучье логово! Демонская кормушка! Да что они себе позволяют?!       Тсабанор весь подобрался, ради собственного же спокойствия пропуская большую часть рассказа мимо ушей.       — Именем «Фенни’сей», — продолжила Кьорл, как ни в чём не бывало, — зовётся первая жрица в этом изнеженном Доме… В новом для неё Доме! Генни’тирот, чтоб ей драучихой стать, наградила перспективную мерзавку своей фамилией, прибрав к рукам, когда следовало бы порвать на куски, как это делается со всеми выродками поверженных Домов! Да чтоб их всех! Следовало бы… Хотя бы… Хотя бы сослать на жертвенник!       Любой другой дроу заёрзал бы на месте, поражаясь, какова степень ненависти Кьорл, если знаменитая богохульница «согласна» даже на жертвоприношение, но Тсабанор не смел ни дышать, ни ёрзать. Зачем Кьорл ему это рассказывает?! Может, затем, что глаза её, в перерывах между вспышками праведного гнева, отсвечивают нездоровым блеском? Вовсе не масляным, как бывает, когда женская особь думает о пошлостях, а скорее мстительным, будто Кьорл нашла, наконец, свободные уши, изливая на кого-то потоки грязи в адрес ненавистных соперниц. Надо же, и в женщинах есть что-то «живое»: порой даже самке интересно выставить врага ничтожеством, пройдясь по мерзким слухам, а не фактам недостаточной кровожадности!       — Но самая вопиющая мерзость ещё впереди! — Кьорл взглянула с такой искренностью, какой Тсабанор в жизни не видел. То, что терзает матрону, наверняка не даёт ей спать ночными смертями Нарбондели. Видит богиня, Кьорл вскочила бы с места, принимаясь расхаживать по своим покоям, не отнимай грядущее откровение все её моральные силы!       — Я бы не хотела осквернять твой слух подобной грязью, но… Генни’тирот пользуется своим патроном не только в постели. Она использует его талант! Талант к дипломатии!       Тсабанор едва не схватился за сердце от столь вопиющего падения нравов! Где это видано, чтобы мужчину допускали до дел?!       — Да, ты не ослышался! — Кьорл вся пылала от возмущения. Её глаза округлились, а уши встали торчком. — Эта драучиха берёт мужа с собой на переговоры! Не для того чтобы подложить, под кого надо, а чтобы он умело чесал языком, выторговывая выгодные условия!       — Нет… — выдохнул Тсабанор, не веря.       Кьорл прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. Скорбный от осуждения вид подсказывал: она не шутит.       Остаток «беседы» они сидели молча, утопая в собственных мыслях, пока, наконец, Кьорл не отпустила Тсабанора, так и не притронувшись к нему. Тсабанор удалился с поклоном, благодарный. После столь кошмарных откровений о пороках «большого мира» он не нашёл бы в себе сил отдаться даже под воздействием магии.