Anorex-a-Gogo

Одна из самых страшных вещей в мире — очнуться и не знать, где ты находишься. Проснуться в чужой постели в комнате, которую ты никогда раньше не видел, с провалом в памяти. С провалом, потому что ты на самом деле не знаешь, что произошло за это время, и как долго ты валялся без сознания. Моя рука монотонно пульсирует, и я чувствую, будто она отделена от остального тела. Но я всё ещё ощущаю её. Я сонно открываю глаза и пытаюсь сфокусироваться на руке, которая теперь является глыбой бинтов. Я мумифицирован. — С возвращением в жизнь, Пэнси. Я поворачиваю голову и вижу Джерарда с сияющей ухмылкой. Он сидит на столе, держа в руке тарелку с панкейками. Я чувствую, что мои волосы влажные. Сначала я думаю, что это из-за дождя. Затем вспоминаю, что меня рвало. Как давно это было? Когда я нерешительно касаюсь своих волос, Джерард подходит и садится рядом со мной на кровать. — Я сполоснул твои волосы, — говорит он небрежно, как будто такие вещи случаются с ним каждый день. — Это было отвратительно, они были все в рвоте. И я понимаю, что произошло на самом деле. Разбитая лампа, осколки, я режусь, кричу, меня тошнит. И бедному Джерарду пришлось всё это терпеть. Подавленный, я зарываюсь лицом в подушку и хочу только одного — умереть. Она пахнет сигаретами, дешёвым одеколоном и совсем немного чем-то сладким. Сущность Джерарда. Как ни странно, это расслабляет меня. Затем до меня доходит. Подушка Джерарда. Кровать Джерарда. Я лежу в постели Джерарда. Я тут же вскакиваю, и моя мумифицированная рука начинает болеть с удвоенной силой оттого, что я пошевелил ей. Перед глазами плавают чёрные пятна, я как будто вижу тоннель, по сторонам всё затемнено, и есть только одно пятно света. Это обеспокоенные глаза Джерарда. — Эй, садись обратно, — говорит он, но его голос звучит далеко и приглушённо. Он толкает меня рукой в грудь обратно к кровати, и я чувствую, что голова снова оказывается на подушке. — Слушай, я отвезу тебя в больницу, идёт? Думаю, нужно наложить швы, и ещё я немного волновался из-за того, сколько крови ты потерял. Что? Нет! Я ненавижу больницы! Для кого-то, вроде меня, это худшее место. Для того, кто просто хочет быть невидимым. Но Джерард уже поднимает меня с кровати, перекидывает мою руку себе через шею, чтобы мне было легче. А потом помогает выйти из дома, но мои ноги всё ещё не функционируют нормально и больше похожи на желе, так что он в основном тащит меня. Голова всё ещё кружится, и руки мёрзнут, но места, которых он касается, просто горят. Так сильно, что я хочу кричать... И, в конечном итоге, я сижу на холодной жёсткой кушетке в отделении неотложной помощи, ожидая врача, который извлекает игрушечного пожарника из носа какого-то ребёнка, который посчитал, что это хорошая идея — туда его засунуть. — Я правда не думаю, что мне это нужно, — ворчу я, указывая на капельницу и иголку, протыкающую мою вену. Наверное, это для того, чтобы восполнить потерю крови. — Зато твои щёки наконец-то приобретают цвет, — говорит Джерард, недолго касаясь моей щеки. — Это хороший знак. Я замираю, когда его рука отдаляется от моего лица, а он просто отправляется бродить по комнате. Открывает все баночки и ящики, ковыряясь в них. Делает пирамидку из ватных дисков и пытается построить что-то из осветителей для горла. Наконец, он подходит обратно ко мне и опирается на кушетку. — Очень больно? — спрашивает он, глядя на иглу, протыкающую мою кожу, тянется к ней, но почти сразу отдёргивает руку. Помню, Майки как-то сказал, что его брат в ужасе от иголок. Я пожимаю плечами. — Не очень, – бормочу я с равнодушным видом. Ладно, может я пытаюсь произвести на него хоть какое-то впечатление. Джерард смотрит вверх и улыбается. — Ты милый, Пэнси, — говорит он. Прежде чем я успеваю ответить, возвращается врач, натягивая новую пару резиновых перчаток. В любом случае, мне повезло, потому что я просто не знаю, как стоит реагировать на слова Джерарда. — Хорошо, мистер Айеро, — говорит доктор с потрясающей улыбкой. — Давайте ещё раз взглянем на вашу карту. Я не могу не заметить, как он красив, даже если это довольно скучная и шаблонная красота. Ему, может быть, немного за двадцать, он классический блондин с голубыми глазами и идеальной белозубой улыбкой. Затем я перевожу взгляд на Джерарда, который, кажется, не обращает совершенно никакого внимания на врача и выглядит гораздо привлекательней, чем этот доктор Вежливость. — Итак, вы порезали себе руку, — говорит доктор, добродушно посмеиваясь. — Ну, я наложу швы и сделаю прививку от столбняка, просто на всякий случай. Джерард заметно вздрагивает, хотя это не его сейчас будут протыкать иголками. В следующую минуту доктор разматывает бинты, которые Джерард наложил до этого, и я отворачиваюсь, потому что они уже довольно грязные, в кровь попала куча бактерий и вирусов, и моя ладонь выглядит раз в десять хуже. Он дезинфицирует рану и вкалывает местную анестезию, протыкая кожу настолько медленно и ужасно, что в уголках глаз собираются слёзы, но я смаргиваю их. Я не буду плакать. Мне и до этого накладывали швы, раза четыре, точно. Когда ты такой недотёпа, как я, то такие вещи становятся обыденными. Врач начинает зашивать порез, но моя рука немного онемела, так что я чувствую только странное дёргающее ощущение. Тем не менее, я не смотрю на это, потому что знаю, что могу снова потерять сознание. Джерард находится рядом со мной, и хоть мои глаза закрыты, я могу ощущать его присутствие. А затем он берёт меня за руку, и хоть я не чувствую физической боли, мне становится спокойнее. Доктор накладывает шестнадцать стежков. И я знаю, что не смогу играть на гитаре несколько недель. — Я сейчас вернусь, Фрэнк. Мне нужно взять вакцину от столбняка, — говорит Доктор Привлекательность и выходит из комнаты. Джерард и я не смотрим друг на друга, но он всё ещё не отпускает мою руку. Я плохо её чувствую, как будто она не принадлежит мне. Но в какой-то степени, то, что он всё ещё её не отпускает, является для меня доказательством. Доказательством того, что после всех лет, после всего того, что со мной произошло, я всё ещё могу что-то чувствовать. Я могу чувствовать. — Тебе страшно? — спрашивает он тихо. Мы оба смотрим на какой-то плакат, висящий прямо перед нами и напоминающий о том, что нужно регулярно проходить обследование простаты. Страшно? Очень. Это пугает мой здравомыслящий (или не очень) мозг. Я боюсь, что он отпустит мою руку, если я посмотрю на него или пошевелюсь. И, по правде говоря, мне страшно вновь стать онемевшим. Теперь, когда я знаю, как это — чувствовать вещи, когда к тебе кто-то прикасается, я не хочу возвращаться в то состояние, когда не чувствуешь вообще ничего. Мне нужно большее. Я знаю, что он имеет в виду совсем не то, о чём я думаю, но всё-таки шепчу: "Да", и он сжимает мою руку чуть крепче. Когда доктор Типичный-Американец возвращается со шприцом, я чувствую, как Джерард напрягается рядом со мной. Он хочет уйти, это заметно по тому, как он чуть заметно задерживает дыхание и по дрожащей руке. — Ты не обязан оставаться, — бормочу я, не встречаясь с ним взглядом. Он слабо улыбается. — Нет, я могу с этим справиться. Я знаю, что он просто пытается успокоить меня и быть со мной милым. Я не уверен, что больнее, — то, как игла протыкает моё плечо, или то, с какой силой Джерард сжимает мою руку, будто сейчас переломает в ней все кости. Что бы ни происходило, я всё ещё был съёженным, и не поворачивал голову. Джерард был так близко от меня, что моя щека касалась рукава его кожаной куртки. Запах был точно такой же, как у его подушки, но к нему прибавился ещё и запах старой кожи. Он полностью расслабил меня, и боль исчезла, уступив место приятным ощущениям. А потом всё закончилось, доктор Милое-Личико выкинул использованную иглу и залепил пластырем прививку. — Вот и всё, мистер Айеро. Рука может поболеть несколько дней, но с вами всё должно быть в порядке. Если почувствуете тошноту, или вам будет очень плохо, то позвоните мне, и мы договоримся о приёме, хорошо? Я кивнул. Теперь, когда я больше не утыкался лицом в куртку Джерарда, все приятные ощущения исчезли, и я снова начал чувствовать себя дерьмово. Моя голова заболела, и ладонь, которую Джерард всё ещё держал, ужасно ныла. В довершение ко всему, снова пошёл дождь, гораздо сильнее, чем раньше. Супер. — Подождите здесь ещё несколько минут, я проверю другого пациента, потом вернусь, вытащу капельницу, и вы будете свободны. Я снова кивнул, почувствовав себя вдруг действительно уставшим. Какая-то часть меня хотела отправиться домой, лечь в постель и просто уснуть. Но я же всё равно не смог бы отдохнуть. Моя мама суетилась бы надо мной, пытаясь узнать, что случилось. Оуэн, наверное, посмеялся бы над моей тупостью, а потом... Не знаю, что бы он со мной сделал. С другой стороны, я бы, вероятно, в конечном итоге обманул бы их обоих. От разглядывания комнаты меня отвлекло то, что Джерард выпустил мою руку и отошёл в другой угол комнаты. Мне сразу стало немного холоднее. Я чувствовал, что ускользаю от самого себя, снова становясь невидимым, потому что он оставил меня. И я ведь этого хотел, верно? Может быть. — Мне жаль, что ты пострадал, — пробормотал он, но стоя не передо мной, а перед очередным плакатом. Я смотрел на свою руку, чувствуя холод и пустоту. — Это не твоя вина. Как ты сказал, я просто неугомонный. Он повернулся, и на его губах играла полноценная улыбка. — Неугомонный Фрэнки, — сказал он, запрыгивая на кушетку и устраиваясь рядом со мной. Что-то в моей голове не давало мне покоя, что-то, что я почти не помнил. Я и пол в ванной Джерарда, кровь, перед глазами всё плывёт. Джерард языком проводит по моему порезу. Подождите, что? Я наклонил голову и посмотрел на бледное лицо Джерарда, его сухие губы, изогнутые в улыбке. Он пялился на зелёную плитку, которой был выложен пол. Наверное, он почувствовал, что я смотрю на него, потому что поднял на меня глаза. Улыбка медленно исчезла с его губ. Думаю, его сбило с толку моё выражение лица. — Ты в порядке? — тихо спросил он, чуть хмурясь в замешательстве. — Ты л-лизнул меня? — пробормотал я, вспыхнув. Мой голос звучал изумлённо. — Повтори, что ты сказал? Я мог только вообразить, как сейчас выглядело моё лицо, с широко распахнутыми глазами и отвисшей челюстью. — Ты лизнул меня... прежде чем я потерял сознание! Ты взял мою руку и просто её, блять, облизал! — прокричал я, отодвигаясь от него. В течение нескольких удушающих минут он выглядит таким же удивлённым, как я. Потом его лицо расслабляется, и на губах появляется лёгкая ухмылка. Он смеётся и опускается на кушетку, заложив руки за голову. Его футболка задирается на несколько сантиметров, обнажая привлекательный бледный живот. Я оборачиваюсь к нему, всё ещё пребывая в шоке. — Почему ты лизнул меня? Джерард пожимает плечами, лениво ухмыляясь. — Ты был в крови. — И поэтому ты лизнул меня? — Я же должен был стереть кровь. — Мы были в ванной! Ты... ты не мог воспользоваться раковиной или ещё чем-нибудь? — Ну не могут же все быть такими умными, как ты, Фрэнки, — говорит он торжественно, прежде чем снова ухмыльнуться. Я надуваю губы, снова поворачиваясь лицом к двери. Его улыбка висит в воздухе, как если бы это на самом деле можно было ощутить. Но дело в том, что прямо сейчас я представляю его язык, скользящий по моей коже. Не обязательно по окровавленной, не обязательно по руке. Просто его язык на моей голой коже. Это на самом деле неплохо выглядит. Подождите, нет. Это ужасно выглядит. Я же ничего не чувствую. Ничего ни к кому не чувствую. Я — невидимый. Доктор Красавчик возвращается в комнату, вынимает иглу из вены, прикладывает ватку и заклеивает лейкопластырем. — Не волнуйся, Фрэнк, — говорит он с идеальной, как у Джерарда, ухмылкой. Я не отвечаю. Я просто хочу убраться подальше... от всего и выхожу из приёмного покоя. Тишина в машине Джерарда совсем не комфортная. Неудобная и наполненная напряжением. Ты можешь почувствовать это, когда делаешь вдох. Ледяные капли дождя всё ещё бьют по автомобилю. Джерард включает печку, и из-за тёплого воздуха его щёки розовеют, что делает его ещё красивее. Я уверен, что из-за него выгляжу, как помидор. Он не разговаривает, но, кажется, удовлетворён тем, что ведёт машину молча, и ухмылка всё ещё играет на его губах. Я тоже не буду говорить, потому что прямо сейчас хочу быть невидимым, и правило №2 гласит, что разговоры не принесут тебе ничего, кроме неприятностей, и я твёрдо уверен в этом. Так что мы держим наши рты на замке, не желая признавать события, произошедшие с нами за этот день. Когда мы подъезжаем к дому Уэев, я замечаю Майки, который курит на крыльце. Он выглядит раздражённым, и я, вероятно, догадываюсь почему. — Где вы двое были? — спрашивает он. Всегда странно слышать и видеть Майки сердитым, потому что он обычно непринуждённый и спокойный парень. Джерард подходит к нему, вырывает сигарету из губ брата, и затягивается сам. — Курить вредно, — ругает он Майки, выдыхая на него дым. Тот закатывает глаза, но не возражает. — Это не ответ на мой вопрос. — Он смотрит на меня. — Фрэнки? Я замираю, когда все взоры обращаются на меня. — Эмм, — я запинаюсь, пытаясь поймать взгляд Джерарда. У меня получается, и это своеобразное соглашение не рассказывать о больнице. — Мы выходили за попкорном для микроволновки, — говорит небрежно Джерард, держа в руках пачку попкорна с маслом. Я понятия не имею, откуда он её, чёрт возьми, взял, но на задних сиденьях его машины столько разного дерьма, так что я не удивлюсь, если он обнаружил там её прежде, чем мы вышли. Майки поворачивается то ко мне, то к брату, то снова ко мне. Не думаю, что он верит нам. — Хорошо... — наконец произносит он, всё ещё глядя на нас с подозрением. — Ну, раз у нас есть попкорн, то почему бы нам не посмотреть фильм или ещё что-нибудь? Джерард делает ещё одну затяжку, прежде чем тушит сигарету о деревянные перила и выкидывает её куда-то в сад. Бормочет: "Классно" и заходит в дом. Майки заходит следом, закрывая дверь. И затем на крыльце остаюсь только я, мокнущий под дождём, который всё ещё идёт. И чёрт, я никогда не чувствовал себя более запутанным и смущённым.