"Слабый" человек

Эти дети не раз заставляли меня задуматься, какое будущее нас ждёт? Вот смотрю я на них и вижу лишь пустую оболочку. Может быть, я драматизирую и слишком критично отношусь к ним, но стоит поверить моим словам. Я – учитель литературы в средних и старших классах. Моя работа – это дети, их мышление и знания. Зачастую приходится забывать о первом критерии и чисто акцентировать внимание на втором и третьем. Это далеко не дети, а люди с собственными взглядами на жизнь. Каких их только не бывает. Вот этот, что сейчас сидит передо мной за первой партой, явно подлизывается. Его маленькие блестящие глазки только и следят за тем, как бы что не упало у меня со стола, и, как только ручка стукнется об пол или лист бумаги легонько коснётся поверхности линолеума, он тут же подскакивает, неуклюже, но изворотливо наклоняется за полетевшим предметом и подаёт его мне. Каждый день он здоровается и прощается со мной. По крайней мере, я не помню, чтобы он пропускал эту часть своего распорядка дня. О, а как же он любит со мной беседовать. Какие темы мы только ни обсуждали: от домашних дел до его любимого – как и моего – сумасшедшего Гоголя. Но я не могу его обвинить в том, что он ничего не знает. Этот любезник вполне самостоятельно зарабатывает свою четвёрку с натяжкой, каждый раз бегая ко мне в конце четверти сдавать просроченные работы. Далеко ходить не буду, как раз у доски стоит пример совершенно другого типа учеников. Если нужна оценка, то такие дети свернут горы и переплюнут кого угодно, но никогда не будут вымаливать у учителя нужный им балл. В основном такая тяга к учению просыпается в последние дни учёбы. Вот и у этой школьницы настал такой период. Девчушка явно старается. Уверен, она тщательно готовилась к устному ответу. Нет, не хочу её заваливать второстепенными вопросами, пусть дальше рассказывает. Хоть это и отточенные, и заученные предложения, но радость для ушей учителя литературы. Но недолгой была моя радость. С последних парт на своих уроках я слышу только болтовню и смех во весь голос. Вот они, те, кому совершенно всё равно, какая там стоит у них оценка в журнале и какого мнения о них окружающие. Также их не волнует тот факт, что они находятся на уроке, что учитель в классе. Нет ни малейшего уважения ни ко мне, ни к своим товарищам-одноклассникам. Вот она, молодёжь двадцать первого века. На месте девочки у доски я бы давно сорвался и наорал на них. Но она и слова не скажет в их адрес, а будет рассказывать самой себе о Куприне и его «Гранатовом браслете». А помню, когда я пришёл в эту школу в прошлом году, я был для них настолько интригующим, что они интересовались моим мнением о любом произведении и даже задавали вопросы о моей личной жизни. Девчушки сверлили меня глазами. Я не могу сказать, что у меня красивая внешность, наоборот, она довольно обычная, с не выдающимися чертами лица, и уж точно у меня нет голубых глаз и белокурой шевелюры. Но моя жена говорит мне, что одной из причин её любви ко мне является как раз это лицо, внушающее доверие и спокойствие. Может быть, это как раз и вызвало такую популярность у школьниц средней и старшей школ. Однажды я получил любовное письмо. Это было довольно забавно, я даже засмеялся, когда увидел его среди тетрадей десятого, ныне одиннадцатого класса. Оно было написано печатными буквами. В голове сразу промелькнуло, что это шутка, и я решил, что так оно и есть. Ну какая может быть серьёзность чувств в шестнадцать лет? Я сам через это проходил. И теперь, в сознательном возрасте, отчётливо понимаю, что совершал глупые, но необходимые для формирования характера ошибки. Я выбросил то письмо с неуклюжим признанием. Больше я никогда не получал тайных посланий. Да и школьницы больше не стреляют глазками в мою сторону. Теперь я слышу хамское обращение в свой адрес и наблюдаю полное пренебрежение к уроку литературы. - Дмитрий Александрович, я всё, - осипшим от десятиминутного пересказа голосом девочка у доски прервала мой внутренний монолог. - Раз всё, значит всё. Садись, Катя, пять. Ученица прошла к своей парте, швырнула учебник на стол и с видом, что ей всё нипочём, села на стул, скрестив руки на груди. Что ж, я не могу спорить: пятёрку за четверть она отработала за неделю до каникул. - Можете взять свои сочинения на перемене, - о боже, какие там сочинения, все списанные. - Я уж думал, что любовь в «Гранатовом браслете» вам придётся по душе, а вы даже не соизволили прочитать рассказ. В ответ я получил лишь недовольное хмыканье, а после звонка ко мне подошли лишь несколько учеников. Они посмотрели не только свои оценки, но и оценки своих одноклассников, как попало сложили тетради обратно в стопку и со смехом - в последнее время он стал меня раздражать - вышли из класса, оставив меня наедине с учеником, всё ещё смотревшим своё сочинение. Кстати, хочу отметить, что этот школьник не относится ни к одному из перечисленных мной типов учеников. Мальчик спокойно сидит на уроках, по крайней мере, на моих. Он очень часто поднимает руку. Ну а если он заинтересовался каким-то писателем или произведением, то обязательно найдёт всю информацию о волнующем его вопросе и прочитает книгу от корки до корки. На переменах он ведёт себя так, как и все: он балуется, нарушает правила поведения, играя самодельным мячиком из бумаги и скотча в коридоре, у него много друзей, в основном из других классов. В своём же 11 «А» он общается лишь с несколькими ребятами, и то только по крайней необходимости. Можно сказать, что он немного нелюдим. Нет, это совсем не так. Я бы тоже не стал общаться с этими пофигистами, у которых на уме только выпивка, секс и их собственное "Я". Если честно, он напоминает меня в школьные годы. Я точно так же вёл себя с людьми, старался не выделяться. Но в кругу близких друзей я чувствовал себя свободно. Не знаю почему. Мне казалось, что меня, такого, каким я являюсь на самом деле, должны видеть лишь избранные. Звучит эгоистично, зато у меня есть люди, которых я точно могу назвать друзьями, хоть их всего единицы, я женат на женщине, которая действительно меня любит, и она подарила мне двух сыновей. И любовь к литературе у нас, думаю, по одной и той же причине. Много свободного времени, которое нужно чем-то занять. Книги – самый лучший способ скоротать одиночество. Нет, правда, смотрю я на него и понимаю, что не всё потеряно в нашем мире. Но что-то он хмурится. Кажется, за сочинение я поставил ему четыре. Я точно могу сказать, что он написал его сам. Тут ему помогла его начитанность, предложения были так корректно составлены, что можно было бы и не заметить, что именно несут в себе эти строки. А несут они не совсем верные мысли. - Дмитрий Александрович, - он наконец-то решился оторваться от тетради и подойти ко мне, - почему вы поставили четыре? - Читая твоё сочинение, я был очень рад, Артём, что эти мысли твои, - я не могу сидеть под этим прожигающим душу взглядом. - Но мысли эти не совсем точны. Такое ощущение, что ты не до конца понял суть «Гранатового браслета», - уже стоя, я взял у него тетрадь и ещё раз пробежался глазами по аккуратно выведенным словам. - Но я столько раз его читал… - Артём отвёл взгляд, но через секунду вновь уставился в моё лицо. - Объясните мне мои ошибки, Дмитрий Александрович? - Конечно, - ну как я могу отказать ученику, я просто не имею права! Тем более мне будет только за радость послушать аргументы в защиту его точки зрения. Я сделал взмах рукой, приглашая юношу сесть за первую парту, и милый моей душе ученик послушно последовал жесту. - Вот, смотри, - склонившись над ним, я указал ручкой, заранее взятой с учительского стола, на его первое ошибочное мнение, - здесь ты пишешь, что Желтков – сильная фигура в произведении. Почему? - Но я ведь объяснил почему, - мальчик хотел было зачитать эти строчки, но мне нужно не это. - Нет, это я уже читал. Я хочу услышать лично от тебя, - выдвинув стул из-за соседней парты, я поставил его посередь прохода и сел на него, готовый слушать своего ученика. Артём проследил за всеми моими действиями и, когда я был весь во внимании, перевёл взгляд на зелёную доску. - Желтков сильный человек, - начал парень, - он знал, что его любовь не может быть взаимной. Уж слишком разные социальные статусы. Но телеграфист не сдаётся, он пишет письма своей любимой княгине. Он не собирается просто так отпускать свою любимую женщину, - Артём перевёл взгляд в мою сторону, но в этот раз он уставился не в лицо, а в грудь. - Немногие могли бы похвастаться таким упорством и стойкостью духа… - Думаешь, то, что он преследовал княгиню, всё время писал ей письма, вгоняющие даму в беспокойство, и есть поступки сильного человека? – я нырнул головой в его поле зрения и тем самым снова заставил ученика уставиться в зелень доски, местами белую от мела. - Слабый человек сдался и отпустил бы свою любовь, смирившись с судьбой, - как-то грустно прозвучали слова этого ребёнка. - Разве это легко, находить в себе силы писать письма человеку, который тебя знать не знает? – Артём повысил голос и, кажется, сам не заметил, как начал жестикулировать. - Одно письмо написать ещё можно, и то будешь тысячу раз его переписывать, пока не выразишь всё, что так хочется сказать. А когда видишь, что твои чувства выбрасывают в мусорное ведро… Тут и я, и он уставились друг на друга. Испугавшись, Артём закрыл своё лицо руками и облокотился на парту. Я же смотрел на него, слегка мотающего головой. Боже мой, неужели та записка была от него? В меня влюбился парень? Как такое возможно? Не зная, куда деть руки и отвести свой взгляд, я встал со стула и начал ходить взад-вперёд. Я растерялся. Почесывая затылок, я поглядывал на сидящего мальчика, который, возможно, сейчас проклинал свой длинный язык. Так, надо успокоиться. Я глубоко вдохнул воздух в лёгкие и, резко выдохнув его, прошёл обратно к стулу. О, Артём убрал руки от лица, покрасневшего и со сдерживающими слезы глазами. - Извините… - мальчик хотел было встать, но я не позволил ему. Не знаю зачем, но я положил руку ему на плечо и усадил обратно на стул. Мне хотелось доказать, что его мнение о сильном человеке ошибочно. - Позволь тебе объяснить твою ошибку в сочинении, опираясь на свои познания в литературе и на один случай из моей жизни, - я придвинул стул вплотную к парте так, что, когда сел на него, расстояние между мной и Артёмом стало меньше вытянутой руки. - Желтков очень жалкий человек. Он боится собственных чувств, потому и пишет письма. Если бы он не хотел сдаваться, то в конце произведения не было бы самоубийства. Неужели ты считаешь, что смерть от собственной руки это решение сильного человека? – как же сильно метаются его зрачки, не задерживаясь даже на секунду в уголках глаз. Выдержав короткую паузу, я снова продолжил свой монолог: - Если… если бы Желтков хотел отвоевать свою любовь, то сумел бы найти в себе силы для встречи с княгиней и объясниться с ней. Но нет, он предпочёл остаться в тени своей трусости. Ты такой же? Артём оторвался от исписанной парты и посмотрел на меня. На его лице всё написано: как же он хочет кинуться в мои объятия, у него уже просто нет сил держать в себе свои эмоции. Не надо, не сдавайся. Я всё равно не смогу дать тебе того, что ты хочешь. Сейчас, скорее всего, я причиню тебе такую боль, что ты возненавидишь меня. Но пройдёт время, и ты поймёшь, почему я так с тобой поступил. - Дмитрий Александрович, - мальчик полностью развернулся, и всё его тело, от головы до кончиков пальцев на ногах, было направленно в мою сторону, - я не такой, как Желтков, я ещё хуже. Я и правда трус. Увидев, как вы выбрасываете моё письмо, я ощутил такую обиду и стыд за себя самого, что больше не смог написать ни единой строчки. Что там говорить о признании с глазу на глаз… - Но ты можешь всё исправить сейчас, - нет, я не позволю ему сломаться. Именно на таких, как он, я возлагаю большие надежды. Надо пресечь на корню эту его воображаемую слабость. Ведь на самом деле он сильнее многих. С раскрытым ртом Артём продолжал смотреть на меня. Через несколько секунд раздумий мальчик отвёл свои зрачки в сторону и с достаточно серьёзным лицом наконец-то решился на следующие слова: - Я… - смутившись, он сжал руки, лежащие на коленках, в кулаки. - Я… Вы мне нравитесь, Дмитрий Александрович… - я только открыл рот, чтобы вставить пару своих слов, но, ещё не закончив своё признание, мальчик меня опередил: - Я никогда не любил литературу. Но в прошлом году пришли вы, и в моей жизни стало всё вверх дном. Я никогда не задумывался над тем, что я могу влюбиться в мужчину, я вообще никогда не любил. Я просто следовал за своим интересом, вызванным пропитанным интеллигентностью учителем литературы. Это глупо, но, в конце концов, я влюбился. Я стал много читать и отвечать на уроках, лишь бы услышать от вас похвалу. Я до сих пор не могу определить тот момент, когда поймал себя на этой мысли. Артём неожиданно замолчал, как будто он оборвал свою мысль на полуслове. Что ж, у меня появился момент расставить все точки над «i», пока он не сказал чего-нибудь ещё, смущающего меня. Может быть, этого и не заметно, но мне жуть как неловко слышать признание от молодого парня. Всё-таки для меня это чуждо. - Ты знаешь, что я женат и что у меня есть дети? – в ответ я получил одобрительный кивок. - И ты всё равно написал мне то письмо? Ты сильный. Ты очень сильный, Артём. Не знаю, почему ты решил, что этот мелкий госслужащий на почте лучше, чем ты. В отличие от него, у тебя нет надежды на взаимность. Я будто услышал звук разбивающегося стекла. Он пронзил насквозь меня и сидящего передо мной мальчика, чьё выражение лица со слегка приоткрытым ртом, с бровями в форме домика и с дёргающимися мышцами, сдерживающие слёзы, навсегда врезалось в мою память. Мои слова оказались предельно ясны для Артёма. Он ещё немного сопротивлялся желанию заплакать, но вскоре сдался. Класс наполнился шмыганьем и тихим постаныванием. Я не могу это видеть, мне и так паршиво из-за того, что я разбил ему сердце. - Иди сюда, - я схватил его одной рукой за голову, а другой за плечо и притянул к себе, уткнув его мокрую мордашку в свою грудь. - Прости меня, - я спокойно сказал эти слова, не задумываясь и не выдавливая их. Я тут же почувствовал, как ткань рубашки намокает, а руки ученика крепко схватились за мою шею, прижимая меня к нему. Я поглаживал его русые волосы, щекочущие мою щёку. Артём проплакал ещё минут пять, не больше. Но с такой силой, что казалось, он выплакал все накопившиеся слёзы. Успокоившись, он отстранился от меня. Нет, ему нельзя идти сейчас домой, его помятое заплаканное лицо обязательно вызовет уйму подозрений и ненужных вопросов. Пошарив в кармане брюк, я достал ключи от кабинета и положил их на парту. - Если хочешь, можешь сидеть здесь столько, сколько тебе нужно, - сказал я, вставая и убирая стул на место. - Мне пора идти в… - я хотел сказать, что мне пора идти забирать младшего сына из детского сада, но вовремя опомнился. Это бы сделало мальчику ещё больнее, - мне просто пора. Я искренне улыбнулся. Захватив пальто и портфель, я подошёл к Артёму. - Можешь пока не ходить в школу. Я что-нибудь придумаю, - мальчик поднял голову и, пересилив себя, слегка приподнял уголки своих губ и кивнул мне головой. Ещё раз прости. Я хлопнул дверью и оставил ребёнка наедине с его мыслями. Пока я шёл в детский сад, а потом домой, в моей голове всплывали мельчайшие подробности довольно интимного разговора. Он оправится, я уверен в этом. Я ведь правильно поступил? Всё же у меня жена… и двое детей…