— А из меня собирались делать вакцину. Понимаешь?
Он честно пытается понять. По лицу видно. Лоб в недоверчивую складку, в глазах — биение мысли, на самом донышке вдумчивого взгляда — ошарашенность. Прямо таки вспыхивает, как ёлочная гирлянда, и колется иголочками. Я уже очень давно умею такое видеть и даже слегка ощущать.
— Ну же! — втолковываю я. — Это же очень смешно. Это почти как сюжет какого-нибудь фантастического боевика, где алые лучи лазеров пронизывают пространство и герой закрывает нежную девушку бронированной грудью, не позволяя делать из неё сыворотку. Но из неё всё равно делают, потому что человечество нужно спасать. Но понимаешь, экспериментальный образец готовится из определенной части живого человека определенным способом пятьдесят шесть часов. Такой вот образец. А девушку слишком поздно отыскали. Она одна такая, уникальная, что-то с последовательностью генов, кажется — больше таких лекарств как она просто нет. Возможно, эту последовательность можно как-нибудь кодировать искусственно, но не сейчас. Сейчас — только выделять и синтезировать. И понимаешь, никто не успевает. Такие вот дела. И получается такой вот анекдот, когда вокруг все умерли от болезни, а ты досинтезировала в себе что-то полезное, но оно всем уже безразлично. Вообще всем. И вроде бы как на Земле теперь есть настоящая супергероиня с суперспособностью, но настолько бессмысленной — просто прямо вот как вся моя жизнь. Представляешь? Ну же! Улыбнись хотя бы!
Он не улыбается и уходит. Возвращается минуты через полторы, не один. Вокруг меня собирается небольшой консилиум из тех, кто на людей похож и тех, кто не очень. Все жутко сосредоточенные, общаются знаками, подходят осторожно и как-то боком, словно боятся. А чего меня бояться? Я и раньше-то не была очень драчливой, а уж теперь…
— Извини… Ты не могла бы повторить всё, что ранее сказала моему брату?
Я мысленно вздыхаю и выступаю на бис с сольным номером «Байки из склепа». Ребята слушают внимательно, вспыхивают шоковыми реакциями в нужных местах рассказа — в общем, ведут себя как самая благодарная публика. А я веду себя как избалованная примадонна. Мне мало молчаливого восхищения, мне нужно, черт побери, понять что происходит, кто, куда, зачем и какого, собственно, дьявола? От моего напора те, кто почти люди, даже немножко теряются и начинают признаваться в страшном.
Какой год? Конкретно для них двоих — первый, потому что родились совсем недавно, хотя по внешнему виду и не скажешь. Для остальных — многосотенный, летоисчисление давно не ведется.
Что происходит? Война. Большая, бесконечная, много копий сломано. Одна из недавних битв — довольно крупная — разгорелась как раз из-за меня.
— Любая женщина хотела бы хоть раз в жизни почувствовать себя Еленой Прекрасной, но не до такой же степени, — удачно острю я. Никто, конечно же, не реагирует, потому что у нас тут разделяющая поколения бездна времени и разные культурные коды. Поди и не знают кто такая эта Елена.
— Мы узнали, что андроиды обнаружили древнюю капсулу с настоящим человеком, — объясняет тот, кто постарше, нервно протирая очки уже в четвёртый раз. — Это был редкостный шанс! Я должен был увидеть человека, должен был! Мы просто не могли иначе. Мы напали на группу сопровождения, отбили контейнер с… с тобой.
— А потом его открыли и увидели обнажённую натуру. Обнажённее просто некуда. Избитый киношный штамп. Ну и как впечатления?
— Смешанные.
Тон у старшего почти извиняющийся. Немногим ранее, едва приоткрыв крышку контейнера, он громогласно изъявлял желание препарировать меня и посмотреть как я устроена. Теперь он знает, что я всё слышала и чувствует себя неловко.
— Ты очень… компактная, — осторожно добавляет младший. — И… хрупкая. Я даже не знал, что люди такими бывают.
— Поэтому контейнер титановый. Ещё и с двойными стенками. И уплотнитель внутри, — хвастаюсь я. — Защищает от перегрузок и потрясений. В прямом смысле. Меня нельзя трясти. Это так, к сведению.
— Мы учтём.
На несколько секунд разговор замирает.
— Так как там с препарированием и изучением внутренних органов? — не удерживаюсь я. Младший смущённо хмыкает, старший — отводит взгляд. Самое смешное, что ребята искренни. Им действительно не по себе. Могли бы — извинились, вежливо прикрыли крышкой обратно и со всеми почестями передали бы меня противоположному лагерю — пусть у тех андроидов голова болит как со мной быть и что делать дальше.
— Ладно, прощаю.
Нет, ну а что? Я могу позволить себе побыть великодушной, особенно, если учесть, что больше мне всё равно ничего не остаётся.
— А вы подкиньте меня в лагерь этих самых андроидов, — предлагаю я. — Посмотрим какие у них будут лица. Они ведь тоже в контейнер не заглядывали. Вот сюрприз получится, а?
Старший качает головой. По его лицу видно — решение принято.
— Как бы ты ни выглядела сейчас, ты — человек и только это имеет значение. Я хочу понять людей. Разобраться в том, как они мыслят, почему действуют именно так, а не иначе, почему испытывают те или иные эмоции. Мне это нужно. Ты можешь помочь.
— Даже не знаю, поздравлять тебя или соболезновать, — хмыкаю я. — Подумать только. Ты — первый и единственный в мире, кто будет брать уроки у баночки с желе.
Старший улыбается краешками губ и осторожно касается прозрачной поверхности капсулы. Датчики послушно передают сигнал — рука вполне тёплая. Живая.
— Кстати, — мои мысли-слова светятся зелёным на прикреплённом к капсуле маленьком мониторе, проносятся бегущей строкой. — Если уж вы имеете возможность созерцать всю меня во всей красе, не подскажете, какое полушарие у меня больше развито — левое или правое? Где больше извилин? Всю жизнь было интересно узнать!
***
— Машины украли человека. Машины. Украли. Человека.
Командор повторяет жуткую новость дважды — эта непривычная несдержанность сама по себе говорит о страшном потрясении. Люди всё-таки остались! Они ждали помощи…нет, неверно,
он ждал помощи. Последний человек, который тысячелетиями спал в морозном нутре криокамеры и верил, что однажды андроиды отыщут его…
Верил. Им. В них. А они подвели.
Невыносимо.
Лозунги, казавшиеся некоторым оперативникам пустыми, сразу же обрели бездну смысла. «Ради Человечества». «Да здравствует Человечество». «Вернуть планету Человечеству». Теперь
было кому возвращать!..
— Строго говоря, мы ведь не можем быть уверены, что в контейнере, который был обнаружен разведывательной группой, и правда был живой человек, так ведь? — Найнс почти бежал, потому что напарница торопилась к ангару, шагала широко и твёрдо, впечатывая каблуки в металлический пол Бункера. — Я хочу сказать — люди, они ведь не очень долго жили. Лет сто или сто пятьдесят, кажется.
— Криокамера.
Ту-Би, как обычно, немногословна.
— Я об этом думал. Но ведь криокамеру должно что-то питать. Какая-то энергия. А медицинский комплекс был заброшенным. Я просто подумал — представляешь, как машины будут озадачены, если вскроют контейнер, а там ну…только кости.
— Из костей можно выделить генетический материал и клонировать человека. Даже если внутри только лишь останки — их необходимо вернуть.
— А если он всё-таки живой, как думаешь, Ту-Би, как он выглядит? Какого он роста? Какого цвета волосы? А глаза? А может, это девушка? Или ребёнок? Контейнер на фото ведь был не очень большим. Я иногда думаю — каково это — воспитывать ребёнка? Как это — открывать для него мир? Представляешь, если мы станем воспитателями для настоящего человека! Это же просто…
— Сначала его нужно спасти.
Хмурая напарница деловито проверила снаряжение. Найнс сделал то же самое, не прекращая думать о человеке. Если он всё-таки живой, может, они первые его пробудят? И первые подарят ему весь этот мир!
***
— А какого ты роста была раньше?
Младший уже почти ко мне привык. Смотрит с любопытством, постоянно крутится рядом, рассыпает эмоции, как конфетти, трогает капсулу, гладит контейнер.
— А какого я роста сейчас? — интересуюсь я, потому что действительно интересно. Возникают сложности — младшему неведомы ни дюймы, ни сантиметры, ни прочие условности, в которых можно было бы меня измерить, а показать на пальцах он не догадывается. К счастью, вовремя возвращается старший и почти с гордостью сообщает потрясающие цифры — девять сантиметров в высоту и около семнадцати в длину. Это только я, без вспомогательного оборудования. С капсулой — сантиметров семьдесят. А с контейнером — около полутора метров.
— Немного повыше контейнера, — поясняю я. — Не большая, не маленькая. Средний рост.
— А волосы какого были цвета?
— Каштанового. Н-да…как бы объяснить?.. Было такое дерево — каштан. У него плоды коричневые, лакированные, аж с искрой, блестящие на солнце. Вот такого цвета. Коричневого.
— И блестящего?
— Вроде того. Поблёскивающего.
— А как тебя зовут?
Вопрос сложный. Не то, чтобы я не помнила своё имя. Скорее, наоборот. Но имя у меня всю жизнь накрепко связывалось с отражением в зеркале. А если что-то отразит меня теперь — я же окаменею. И сломаюсь. И сорвусь в безобразную истерику, как это уже бывало раньше, в самом начале…и потом, в темноте… и потом ещё… и всё равно от неё смысла не будет, потому что даже наплакаться всласть не получится.
— А как бы ты назвал? — вопросом на вопрос отвечаю я. — Чур, какую-нибудь ерунду типа «Говорящее желе» или «Странный орех» не предлагать.
Стратегия оказалась верной. Варианты посыпались, как из рога изобилия. Я изо всех сил делала самый суровый вид, выставляла оценки по десятибалльной шкале, особо отмечала самые креативные прозвища. Те, кто были не очень похожи на людей, подходили поближе, крутили круглыми головами, что-то семафорили мигающими лампочками глаз, попискивали — наверное, тоже предлагали варианты. От них отмахивались — игра полностью захватила и старшего, и младшего. Только после того, как на нас напищали особенно громко и возмущённо, старший умолк и изменился в лице. Притих и младший. И вместе они посмотрели на меня.
— Клякса, так Клякса, — не стала спорить я с последним из озвученных вариантов. — Не то, чтобы это было именем моей мечты, но пусть будет так.
— Тебя ищут, — расшифровал тревожное пищание старший, подхватывая контейнер со мной так, будто бы он ничего не весил. — Пойдём.
Младший шёл следом и тащил крышку от моего саркофага с видом торжественным и серьёзным. Начиналась моя новая жизнь.
