Про Новый год, лифт и веру в чудо

Новый год – худший праздник, который только могло придумать человечество. Глупая, совершенно пустая, распиаренная обществом ежегодная смена календаря каждую зиму как по расписанию превращается в бесконечные очереди в магазинах, людей, которые во что бы то ни стало хотят скупить все подарки этого мира, которые им ни разу не упали и не нужны вообще, но все равно покупают, потому что так предписано правилами свыше, и постоянную, бесконечную нервотрепку от желания закончить все дела до конца года. Арсений терпеть не может высосанные из пальца праздники, созданные только для того, чтобы выманить из людей как можно больше денег, и Новый год уже много лет возглавляет его маленький список ненависти, одолев даже надоедливый и раздражающий бесконечным вниманием день рождения. Мужчина пытается идти по глубокому снегу к нужному дому, который только едва показался на глаза из-за нависшего над городом утреннего тумана, но, по ощущениям, больше стоит на месте, ведь снега за ночь намело больше, чем за весь прошлый год. Он практически буксует на месте, передвигаясь не больше, чем на два метра в минуту, чувствует, как его ноги в ботинках, совершенно не предназначенных для таких погодных невзгод, стремительно промокают, и начинает ненавидеть этот день чуточку сильнее. Одна из многих одинаковых многоэтажек в районе, практически слипнувшихся друг с другом из-за плотности застройки, становится все ближе, но совершенно не защищает жителей от ветра, поэтому Арс в надежде не умереть от переохлаждения плотнее кутается в свой тонкий шарф, потому что он в первую очередь модный, а уже потом теплый. Когда он там обещал себе включать голову и ответственнее подходить к выбору вещей? Ну, в следующем году точно начнет. И если в начале пути Попову на голову мягко опускались крупные хлопья блестящего на свету снега, невольно навевая мысли о романтически рождественской погоде и укутывая и без того светлый город в еще большие сугробы, то уже к середине пути снег магическим образом превращается в отвратительный, пронизывающий тонкое автомобильное пальто мелкий дождь. Какой может быть дождь в минус три, спросите вы? Ледяной. Старательно отбивающий по окоченевшим от ветра щекам болезненные марши, он угрожает мужчине как минимум простудой и травмой глаза, а как максимум – потерей зрения и воспалением легких. Ни того, ни другого в канун Нового года Арсению не хочется, и он старается ускорить шаг, чувствуя себя высаженным на Северном полюсе Беар Гриллсом, у которого вместо ножа и кремния только овощи, мандарины и сраная бутылка шампанского. Даже ставшие привычными очки без диоптрий в его неравной битве с непогодой совсем не спасают: бессмысленно болтаются на переносице и запотевают при каждом неудобном случае смены температур. Несмотря на то, что Арсений старательно прибавляет шаг, он все равно идет медленно, ведь сугробы намело по колено, а ленивые коммунальщики снова ничего не чистят. Правую руку без перчатки оттягивает тонкий целлофановый пакет, врезающийся тонкими ручками в нежную кожу запястий, а левая, придерживающая капюшон, леденеет на ветру и грозит немедленной ампутацией. Да уж, зима в этом году поразительно пунктуальна. Неужели в небесной канцелярии сменился управляющий? Не то чтобы Арсений был против снега в Новый год, вовсе нет: все последние несколько лет, когда всю новогоднюю ночь шел проливной дождь, а под ногами вместо приятного хруста были только бесконечные лужи, мужчина от тоски готов был на стену лезть, поэтому сейчас Арс не без удовольствия разглядывает белоснежные пейзажи, от красоты которых глаза радуются. Вот только ему уже не десять лет и даже не пятнадцать, а на горке он сможет прокатиться разве что только один раз, да и тот, так сказать, в один конец. Попов ловит себя на том, что снова бухтит, как старый дед, и пытается отвлечься на что-нибудь хорошее, вспоминая советы неизвестного психолога из интернета. Он пытается переключиться на хорошее, но трудно оставаться оптимистом, когда под новое пальто, купленное с большой скидкой, задувает пронизывающий ветер, а по лицу бьют крупные льдины. Впереди виднеется знакомая дверь подъезда, и Арсений старается ускорить шаг, чтобы окончательно не помереть: обидно будет погибнуть из-за не купленных вовремя мандаринов. Он чувствует, как в тонкие, не предназначенные для долгих прогулок ботинки заваливается снег и начинает стремительно таять, а любимые носки с лисами – становиться мокрыми, и с тоской думает о любимой машине, отдыхающей в сервисе. Все как всегда, в лучших традициях бесконечных очередей. Попов пытается не поддаваться унынию и старательно ищет поводы для радости, но левая рука окончательно перестала ощущаться полноценной частью его тела, в четырех магазинах в округе закончилось его любимое просекко, из-за чего пришлось брать ненавистное «Советское», от вкуса которого хочется повеситься на старой пятирожковой люстре, а мерзкая возрастная тетка на кассе на его вполне себе культурный вопрос обозвала его избалованным буржуем, окончательно возвращая мужчину во времена детства. Все то же самое: пустые полки, грубые люди и выбор без выбора. Классика жанра. Арсений обтрясает ноги на специальной решетке, старательно обстукивает с ботинок лишний снег и едва не растягивается на скользкой лестнице, которую снова посыпали песком больше для вида и грязи, чем для пользы жильцов. Окончательно истратив желание искать позитив, мужчина преисполняется в гранях своей ненависти к празднику и матерится себе под нос, нашаривая связку ключей в кармане. Он перекладывает пакет из одной окоченевшей руки в другую, кое-как негнущимися от морозного ветра пальцами открывает входную дверь подъезда и наконец-то проходит в желанное тепло. Соседка с первого этажа снова выпустила своих котов погулять, и этой старой дуре никак не объяснить, что в такую погоду ни одна живая душа добровольно не покинет пределы теплой, уютной квартиры, поэтому в очередной раз мужчину встречает едкий запах подогретой батареями кошачьей мочи и две виноватые морды на подоконнике. Арс видит, как двери лифта медленно закрываются, предвещая его долгое ожидание в компании пренеприятнейшего амбре, делает несколько быстрых выпадов вперед в попытке успеть и уже после понимает, что двери лифта закрылись раньше, и сдается. В момент, когда Арсений уже мысленно готовит себя к экспресс-урокам по задержке дыхания (он как раз много лет назад хотел заняться дайвингом, почему бы не начать именно сейчас?), двери лифта, так и не встретившись, разъезжаются по разным сторонам, открывая одному любопытному взгляду знакомую кучерявую макушку соседа с его этажа. Заинтересованность воинственно поднимает голову. Парень, который, по мнению самого Арсения, должен быть расстроен тем, что не успел вовремя нажать кнопку, и теперь ему придется ехать с каким-то левым типом в одном лифте, который при каждой встрече с ним глупо улыбается, двух слов связать не может и, ко всему прочему, еще и матерится теперь на чем свет стоит, ведет себя совершенно не так, как предполагал мужчина: он широко улыбается, машет ему руками и подпирает дергающиеся двери грубым ботинком, ожидая нерадивого соседа. – Вы поедете или планируете пешком топать на двенадцатый этаж? – Арсений, по всей видимости, тупит слишком долго даже для него, поэтому парень решает привлечь его внимание еще и звуковым сопровождением. Он совсем не злится, хотя впустую тратит драгоценное время предпраздничного дня, заразительно широко улыбается, все еще придерживая двери, и кивает в сторону лестницы. Кажется, ко всему прочему, у них еще и мусоропровод засорился. – Ну, раз уж вы придержали мне лифт, то я просто обязан составить вам компанию, – Попов, у которого с самого утра настроение колеблется на уровне абсолютного нуля, внезапно улыбается в ответ, отмирает и в несколько широких шагов преодолевает оставшееся расстояние, чтобы не задерживать своего невольного спутника еще сильнее. Он шуршит пакетом и просачивается внутрь, пытаясь одновременно вернуть чувствительность левой руке и стряхнуть с плеч налипший на пальто снег. Парень делает шаг в сторону, освобождая мужчине чуть больше пространства, улыбается, глядя на нелепые попытки совершенно неспортивного Арсения дотянуться до собственной спины, но даже это не помогает создать внутри замкнутого пространства больше свободного места. Несколько раз задев локтями своего соседа, Арсений сбивчиво извиняется под все такую же широкую улыбку, успокаивается, смирившись с неизбежным стыдом, и благодарно кивает в ответ на нажатую кнопку двенадцатого этажа. – Если хотите, я могу помочь. Самому ж неудобно, особенно со спины, а у вас слишком красивое и дорогое пальто, чтобы позволить ему намокнуть, – Арсений слышит тихий голос прямо около своего уха и невольно дергается, когда парень, не дожидаясь его ответа, принимается осторожно стряхивать налипший на ткань снег. Лифт, которому наконец удалось закрыть двери, медленно тянет их вверх. – Спасибо, – смущенный донельзя Арс невольно улыбается и опускает глаза вниз, с готовностью подставляя свою спину симпатичному соседу по лестничной клетке, хотя, откровенно говоря, не против был бы подставить что-нибудь другое. Смутившись собственных непозволительно пошлых мыслей еще сильнее, он утыкается в стену напротив и предпочитает молчать, чтобы, не дай бог, не ляпнуть ничего лишнего. – Я обычно, когда так делаю, похож на собаку, которая в припадке пытается танцевать тверк, – парень, по всей видимости, по-своему истолковывает молчание Арсения и спешит исправить повисшее молчание. Пока изящные руки скользят по напряженным плечам, мужчина позволяет себе прикрыть глаза и взять перерыв в бесконечных переживаниях. Он никогда не жаловался на плохую фантазию, поэтому от яркого образа дергающегося, как мемная собака, шатена его пробивает на совсем не тихое и приличное хихиканье. Он смеется себе в кулак, стараясь не палиться, но что делать, когда чужие руки трогают твои плечи и могут физически ощутить, как сотрясается от смеха твое бренное тело? Парень тихо смеется рядом, пока мужчина старается не думать, что это самый близкий физический контакт с человеком за последние одиннадцать месяцев. – На улице, конечно, страшное творится, – Арсений все же решает воспользоваться рамками приличия и поддерживает беседу классическим разговором о погоде, чтобы их долгая поездка не была такой мучительно неловкой. – Я пока с магазина доковылял по этим сугробам, думал, стану одним из них. Яркий парень, выше даже не самого низкого Арсения, с восхитительными пушистыми кудряшками, уже давно привлек внимание замкнутого, одинокого мужчины, последние месяцы ведущего преимущественно затворнический образ жизни. В привычной кожаной куртке, в тяжелых, грубых ботинках и с постоянной, словно приклеенной к губам ярчайшей улыбкой, он завладел вниманием Арсения в первый же день, когда они встретились у лифта, и вот уже почти год периодически смущает подростка Попова в теле взрослого мужчины любым своим появлением в радиусе одного несчастного Арсения. Их поездка в лифте – первый настолько близкий контакт, не считая коротких «Здрасьте» около дверей, и совсем недолгая в рамках обычной жизни поездка теперь кажется Арсению непозволительно долгой, растянутой в бесконечности неловкости и буквально пропитанной его детским смущением. Он давно мечтал познакомиться с парнем и нормально поговорить, поэтому остаться с ним наедине в замкнутом пространстве стало, конечно, прекрасным поводом, вот только все еще максимально неловким для социального инвалида Арсения. – Ты должен был бороться с ними, а не примкнуть к ним, – парень цитирует Оби-Вана Кеноби и тихо смеется, поправляя на себе нелепую шапку, которую в молодости Попова называли нелестными «гандонками». Юношу, по всей видимости, абсолютно не смущает ни этот факт, ни то, что он до сих пор отряхивает невидимый снег со спины Арса, хотя уже больше просто поглаживает, чем помогает. Хотя нет. Помогает снова почувствовать себя живым. Арс чувствует, как по позвоночнику пробегает холодок. – Любишь «Звездные войны»? – мужчина невольно переходит на «ты», поддавшись настроению прозвучавшей фразы, и не сразу понимает, что совершенно забыл про манеры. Он поворачивается к парню обратно лицом, заканчивая их странное занятие в лифте, благодарно кивает и перекладывает пакет в другую руку, пока кабина медленно ползет вверх, электронными цифрами отсчитывая убегающие вниз этажи. – Честно говоря, не смотрел ни одного фильма. Знаю малость чисто по мемам, – парень умильно смеется и смешно дергает носом, выставляя на всеобщее обозрение очаровательные ямочки на щеках, пока Арс, непозволительно долго засматриваясь на своего собеседника, понимает, что действительно первый раз находится так долго рядом с ним. Юноша пожимает плечами. – Я больше «Гарри Поттера» люблю. Я Антон, кстати. А вас как зовут? – Я Арсений, и можно на «ты», – мужчина улыбается протянутой для рукопожатия руке и думает, что слишком давно не общался с молодыми привлекательными парнями, раз его так прет от простого касания чужой руки к своей. Хотя, откровенно говоря, он мало общается с живыми людьми как таковыми, большую часть времени работая на удаленке. Не то чтобы он общался больше с мертвыми, нет: он предпочитает виртуальное общение в социальных сетях. Да уж, такими темпами он точно рискует растерять все социальные навыки и будет общаться исключительно жестами. Антон кивает, улыбаясь, а после освободившейся после рукопожатия рукой, совсем, кстати, нехолодной после зимних холодов, расстегивает свою кожанку, открывая взору Арсения характерный для гриффиндорцев красно-желтый шарф, небрежно повязанный на длинной, бледной шее. Мужчина и не замечает, как откровенно нагло залипает на игриво скачущий под натянутой кожей кадык и легкую небритость, отмечая на кромке сознания, что поездка кажется ему действительно бесконечной. Словно они не на двенадцатый этаж едут, а прямиком в стратосферу. Арсений ощущает под ногами странное гудение и закашливается, изо всех сил стараясь скрыть неловкость. Боже, ему тридцать пять лет, а он ведет себя хуже, чем набитый под завязку гормонами подросток. Он думает сообщить Антону, что всегда относил себя больше к слизеринцам, исключительно потому, что они умны и величественны, а не потому, что все твердят о его излишней высокомерности, но тут гудящий лифт окончательно дергается и останавливается. С горящей на экране цифрой девять. – Мы уже приехали? – догадка о произошедшем медленно, но верно проникает в сознание Арсения, но тот отчаянно не хочет принимать неприятную правду и тихо пищит, наивно предпочитая избегать очевидного. Он невольно делает шаг назад, спиной упираясь в стенку, старается утихомирить разыгравшуюся не на шутку клаустрофобию, пока Антон с совершенно равнодушным видом жмет подряд несколько кнопок и со скучающим видом смотрит на табло с зависшей цифрой девять. Так спокойно, словно его не волнует перспектива улететь в лифтовую шахту и разбиться насмерть. Несмотря на одиночество, Арсений вот все еще не готов умирать. – Застряли походу, – глубокомысленно изрекает юноша и задумчиво чешет затылок, пытаясь добиться хоть чего-нибудь нажатием кнопки вызова диспетчера. И пока он держит палец в ожидании ответа с той стороны, Попов обливается холодным пóтом и сильнее стискивает в руках надоевший пакет. Тридцать первое декабря и трезвые работники – понятия совершенно не совместимые. – Хэй, ты чего так побледнел? Арсений переводит обезумевший взгляд с цифры девять на лицо парня, расслабленно-безмятежное, и понимает, что и на этот раз у него не получилось скрыть свои истинные эмоции. От сковавшего внутренности колкого страха он не может сказать ни слова, беззвучно открывая и закрывая рот с распахнутыми от ужаса глазами, и чувствует себя последним придурком, максимально уязвимым и беспомощным. Запертым в узкой железной коробке, зависнувшим над пропастью на тонком тросе с парнем, по которому сохнет почти год. Не так он, конечно, планировал умереть. – Ты что, никогда раньше в лифте не застревал? – Антон отвлекается от бесплодных попыток дозвониться до диспетчера и вызволить их обоих из их сломавшейся клетки, и полностью переключает свое внимание на застывшего рядом с ним Арсения. Тот стоит, вплотную прижавшись к стенке, и комкает в руках спертый воздух, надеясь, что не рехнется кукухой и не рухнет в обморок прямо перед таким красивым парнем. – Даже в детстве? Мы жили в таком старом доме, что лифт чуть ли не каждую неделю ломался. Давно он, конечно, в ногах у парней не валялся. – Это было один раз секунд на пятнадцать, и я тогда был в универе еще с несколькими ребятами, – Арсений тараторит, пока его голос грубыми хрипами отчаянно выдает в нем страх. Он не может найти в себе силы прочистить горло и взять себя в руки: коленки подгибаются под тяжестью нарисованных в голове картинок ужасающей гибели, и дышать становится практически невозможно, словно металлические обручи сжимают его грудную клетку. – Успел тогда раз пять с жизнью попрощаться. – Раз в три секунды прощался, получается? – Антон подходит ближе и звонко смеется, словно совершенно бесстрашный воин перед лицом смерти, улыбается и смотрит на Арса с озорным огоньком в поразительно зеленых глазах, но мужчина так испуган, что не может полностью сконцентрироваться на красоте своего спутника. – Хэй, постарайся не переживать. Ладно, я знаю, что звучу, как полный кретин. Это как сказать чуваку в депрессии не грустить, но ты все же попробуй отвлечься. А я позвоню еще раз, ладно? Арсений пусть и боится до усрачки, но бессвязный лепет Антона, который всячески пытается отвлечь его от грузных мыслей, и его сбивчивая речь выбивают из него скромную улыбку. Юноша дожидается утвердительного кивка и отворачивается обратно к панели с кнопками, много раз нажимая на вызов диспетчера, пока Арс старается перевести дыхание и нормально, полноценно вдохнуть. Воздух вокруг пахнет обманутыми ожиданиями и испорченным новогодним утром, пока на той стороне динамика слышится только грубое, равнодушное шипение, не предвещающее быстрого решения возникшей проблемы. Антон надежды не теряет и унывать не собирается, поэтому подмигивает Попову, пытаясь поддержать его хотя бы так. Арс нервно смеется, потому что все это до чертиков глупо, хотя, в целом, в его стиле, и старается отвлекаться от собственных страхов на юношу: тот пусть и не умеет, да и толкового ничего не может сделать в замкнутом пространстве, но все равно пытается его подбодрить. Хотя, с другой стороны, куда он денется-то с подводной лодки? А то вдруг Арсений, оставшись без внимания, начнет буянить и решит его покусать? Он бы, в целом, и не против, но это уже совсем другая история. Подобные размышления вкупе с нехило работающей фантазией в конечном итоге делают свое дело: Арсений хихикает, а после старается расслабиться, отвлекаясь на кучерявую макушку. На загадочного юношу по соседству он обратил внимание почти сразу же, как переехал в новую квартиру, вот только сначала оказалось проблематичным найти в себе силы и выйти из панциря прошлого, чтобы зажить полноценной жизнью после развода, а после подойти познакомиться было банально страшно из-за возможности быть посланным и избитым до полусмерти. Арс – человек любопытный и, сколько бы мать ни говорила, что любопытство – не порок, местами лишенный совести и такта, поэтому, услышав шум около соседской двери, не старался даже делать вид, что ему все равно. Он через глазок наблюдал за причинами странного шума, стабильно приходившими в квартиру за стенкой, и именно гости загадочного шатена навели Попова на определенные мысли: кроме парней в его квартиру никто не ходил. За все время наблюдений Арсений не заметил ни одной девушки. И мужчина до сих пор ненавидит себя за подобное покушение на личную жизнь чужого, незнакомого человека, но он наблюдал за ними так долго, что научился различать постоянных (друзей) и разовых посетителей, которые приходили в гости, судя по звукам из-за этой же самой стенки, исключительно с одной, совсем непрозаичной целью. Не то чтобы Арсений подслушивал, но подслушивал. – Ты своим бледным лицом мне сердце разрываешь, – пока мужчина впадает в свои глубокомысленные размышления о нравственности поступков и ценности нравственного перед желанным, Антон успевает снова попробовать вызвать диспетчера и снова плюнуть на бесполезную затею. Он подходит ближе к Арсу, протягивает свою правую руку и кладет ее ему на плечо, крепко сжимая. – Все не так уж и плохо, сам посуди. Ты же со мной, а мог бы и один тут застрять. – Действительно повезло, – Арсений снова хрипит, вот только причина безжалостного хрипа на этот раз изменилась. Он давит из себя вымученную улыбку, ведь сказать хочется гораздо больше, больше, чем он может себе позволить сейчас. Арс много раз представлял себе их разговор, нормальное знакомство, но представить, что при первой же возможности окончательно похоронит все свои надежды на большее, не мог даже в самых худших фантазиях. Чужая рука на плече ощущается приятной тяжестью, и с такого близкого расстояния Арсению удается получше рассмотреть удивительные зеленые глаза своего собеседника. Около самой радужки он замечает забавное коричневое пятнышко, похожее на медвежонка, которое гипнотически притягивает все его внимание, а после, забывшись окончательно, мужчина замечает свои пальцы, сжимающие чужое запястье. Удары чужого пульса прожигают в сознании сквозные дыры. Антон не отпрянул и не отошел, испугавшись покушения на свою мужественность, не возмущается и не ругается, грозясь вломить ему по пятое число, а все еще стоит рядом, держит его за плечо, успокаивающе скользя большим пальцем по правой ключице в попытке расслабить зажатые ужасом мышцы, и все так же широко улыбается, пристально рассматривая Арсения глаза в глаза. Тот от такой открытости теряется, невольно забывая и про страх сорваться в пропасть, и про замкнутое пространство с нехваткой воздуха, пугаясь теперь только одного: перспективы оставаться с Антоном один на один. Кто знает, к чему это может привести?.. – Как думаешь, сколько нам тут еще сидеть? – Арс отвлекается от навязчивого желания попробовать на вкус чужие губы и облизывает свои, пересохшие от частого, к чертям сбившегося дыхания. Тяжесть пакета дает о себе знать, разрезая ладонь красной болезненной полосой, но мужчина не может двинуться ни на миллиметр, боясь нарушить образовавшуюся между ними такую желанную сладкую близость. Злосчастно пахнущую мандаринами. – Сложно сказать, – Антон вздыхает и все-таки убирает свою руку с плеча Арсения, заметив на его лице проблеск адекватности. Он делает шаг назад, освобождая мужчине чуть больше личного пространства, а Арс со своим чутким обонянием не может не думать, что все пространство вокруг них пропитано запахом мужского шампуня, приятно щекочущего его носовые пазухи. Этот парень не только красивый, но еще и пахнет вкусно. – Сегодня ж Новый год. Вряд ли кто-то еще остался в здравом уме. – Терпеть не могу Новый год, – Попов тяжело вздыхает и, отставив пакет вбок, совершенно варварски скользит спиной по грязной стенке лифта, наплевав на то, что грязь с высокой долей вероятности может остаться на ткани его дорогого пальто. Он подбирает низ, чтобы тот не болтался по грязному полу, и садится на корточки, потому что под ногами образовалась отвратительная каша из грязи, соли и растаявшего снега с обуви жильцов, которые не потрудились стрясти его на входе. – Самый ужасный праздник в году. – Хэй, чего это? – Антон засовывает руки в карманы штанов и стягивает куртку с плеч, потому что в лифте действительно становится жарко. Он смотрит на мужчину погрустневшим взглядом, непременно нахмурив брови, как настоящий ребенок, и Арс непременно посмеялся бы над этим сравнением, если бы не хотел этого самого ребенка… Неважно. На самом деле жарко в лифте стало гораздо раньше. – Новый год вообще-то крутой праздник. Даже лучше дня рождения. – Не вижу ничего крутого, – Попов приподнимает очки и трет уставшую переносицу, отвлекаясь невидящим взглядом за изрисованные маркером стены. – Бесконечные очереди в магазинах, обременительный, навязанный обществом обмен подарками исключительно ради желания нажиться на доверчивых людях, который больше напрягает, чем приносит удовольствие, и очередное напоминание, что одинокому человеку нечего делать на этом празднике жизни. Выражение лица Антона меняется. Арсений бы определенно заметил это, если бы смотрел прямо на него, но, погрузившись в собственные безрадостные размышления, он совершенно пропускает все происходящее вокруг мимо себя. Он смотрит себе под ноги, размышляя о том, где же все-таки накосячил в этой жизни, пока Антон открывает рот, чтобы что-то сказать, смотрит на мужчину и все же закрывает, не решаясь. Он молчит какое-то время, раздумывая над ситуацией, а после все так же неуверенно присаживается на корточки рядом с Арсением, совершенно наплевав на возможность испачкать свои светлые штаны. Кто вообще носит светлые штаны зимой? Да еще и такие широкие, они же всю грязь за собой таскают. – Тебя послушать, так совсем от тоски помереть хочется, – юноша усмехается и незаметно двигается еще ближе к мужчине, смешно передвигаясь в полуприсяде. Теперь их коленки вплотную касаются друг друга, и Арс на какое-то время действительно позволяет себе забыть про то, в какой заднице он оказался на тридцать шестом году жизни: и ребенка практически потерял, и жены лишился, так еще и в лифте умудрился застрять в канун Нового года. В конце концов, Антон прав: хорошо, что они оказались тут вдвоем: в одиночестве он бы тут окончательно коней двинул. А он вообще ни разу не фанат конного спорта. – Просто у тебя не было действительно крутого праздника. – Тут я с тобой точно спорить не буду, – Попов грустно вздыхает и коротко улыбается, надеясь все же обойти неудобную для него тему. Он не фанат выворачивать наизнанку личные проблемы перед совершенно незнакомым человеком, который, к тому же, нравится ему до чертиков, поэтому предпочитает отмалчиваться, надеясь отделаться малой кровью. Антон не настаивает и молча пожимает плечами, невольно соглашаясь со словами мужчины. Ему все же хватает чувства такта не лезть не в свое дело, и он в конечном итоге дает Арсению своеобразный выбор рассказать или оставить все так, как есть. Захочет – расскажет сам, не захочет – значит, просто помолчим. Последний по-настоящему счастливый Новый год был у Арсения лет в девять. И с тех пор в данное время года его преследует какая-то по-особенному темная тоска. И о своих тайных напастях он никогда никому не расскажет, унеся с собой в могилу все страхи и страдания. *** – Ты представляешь, мне тогда подарили ту самую машинку на пульте управления, которую я и хотел! Это был лучший Новый год в моей жизни! Ведь дедушка Мороз исполнил мое желание, – скромности и сдержанности Арсению хватает ровно до шестого глотка шампанского, которое было открыто после совместного решения скрасить время ожидания легким праздничным алкоголем. Как и желания сохранить свои личные переживания в тайне, ведь Антон оказался прекрасным слушателем и чутким собеседником, а шампанское на голодный желудок – слишком крепким. – А потом я узнал, что родители мне врали много лет. Антон тихо смеется рядом, несмотря на серьезное и хмурое выражение лица Арсения, который больше не утруждает себя сокрытием личного. Он нашел отличные уши, на которые можно присесть без зазрения совести, ведь ее напрочь смыло алкоголем, а Антон и не противится такому потоку откровений, с радостью подхватывая очередные рассказы о детских и не очень переживаниях. Он шутливо жалеет мужчину, ругает его бессовестных родителей и причитает, что обманывать детей – последнее дело, и Арс впервые за много лет чувствует, буквально на короткое мгновение, что снова может быть счастлив в день отвратительно распиаренного Нового года. Что о нем могут заботиться, могут его выслушать и поддержать, а после развеселить и отвлечь от грусти. Что, может быть, действительно можно начать все сначала, положившись на магию праздника? – А мне в один год подарили большого плюшевого Пикачу, прикинь? – на восторженное выражение лица Антона Арс тихо фыркает и усмехается, получая за это довольно болезненный тычок в плечо. Он ахает и, возмущенный, оборачивается на юношу, одаривая того скептическим взглядом, а тот, смеясь, пытается оправдываться. – Что? Не смотри на меня так. Тогда все по ним с ума сходили. Попов сдается, смеется и смотрит, как Антон делает еще один глоток единственного горячительного, что осталось в магазине после набега оголодавших в страхе перед пустыми полками празднующих, а после передает бутылку обратно Арсению. Тот благодарно кивает, принимая тяжелое зеленое стекло, вкус содержимого которого отзывается в нем подростковым сумасбродством и первой пьянкой втайне от родителей, на которой кроме мерзкого «Советского» ничего и не было. На вкус ушедшая юность, конечно, так себе. – Вот уж не думал, что буду пить в двенадцать дня, – глубокомысленно изрекает Арсений, бездумно заглядывая внутрь бутылки, словно надеясь обнаружить на дне свое счастье, ну или на худой конец смысл жизни. А нет, на нем все та же сладко-шипучая жидкость и все то же разочарование в собственном никчемном существовании. Мужчина тяжело вздыхает и вне очереди делает еще один глоток. Там где-то мандарины еще завалялись. Надо бы заесть горький привкус сожалений. – А я не думал, что застряну в лифте в канун Нового года, – Антон пожимает плечами и широко улыбается, протягивая руки вперед в попытке отобрать пустеющую на глазах бутылку. Он совершенно плюет на личные границы и почти ложится на Арсения, который, в целом, совсем не против такого тесного телесного контакта. – Как видишь, все бывает в первый раз. Вообще, идея открыть шампанское принадлежала Антону, который чуть не разбил стеклянную бутылку, споткнувшись о злосчастный пакет Попова. Он объяснил это попыткой отвлечь Арсения от страха замкнутого пространства, а тот, окончательно забывшись очаровательной зеленью чужих глаз, не стал его в этом разубеждать. То, что он уже давно отвлекся, должно оставаться в тайне. Они торчат в запертом лифте уже около часа с лишним, и за все это время диспетчер не ответил им ни разу. Мобильные телефоны, полностью заряженные и готовые к бою, ожидаемо не ловят сигнал, как и интернет, который совершенно не тянет, поэтому все, что остается вынужденным пленникам, – бесконечно много разговаривать в попытках скрасить растянувшееся ожидание, пить шампанское и закусывать его последними кислыми мандаринами. – А кто сказал, что я никогда не пил с утра? – Попов усмехается и бутылку все-таки отдает, а после неожиданно грустнеет прямо на глазах. Он тяжело вздыхает и окончательно сникает, стирая с лица широкую улыбку, обхватывает руками коленки и упирается в них подбородком. Молчит, а после говорит тихо, едва ли разборчиво, но грусть, сквозняком скользящая в его голосе, ощущается слишком уж явно. – Не хочу, чтобы нас спасали. – Почему? – Антон почти давится глотком шампанского и откашливается, все же смеясь от неожиданности. Попов позволяет себе короткую улыбку, глядя на стекающие по колкой щетине тонкие струйки шампанского, пока парень не вытирает себя рукавом черной толстовки. Юноша искренне удивлен, а брови его смешно ползут вверх, вызывая у мужчины очередную усмешку. – Ты же так испугался вначале, выбраться быстрее хотел. Что изменилось? – Мне все еще страшно разбиться насмерть и упасть в пропасть под нашими ногами, если ты про это, – Антон тихо хихикает в самое ухо, словно приклеившись к Арсению: так близко он успел пододвинуться к нему. Но Арс в который раз улыбается и находит его присутствие рядом умиротворяющее прекрасным. Ему действительно все еще не по себе от перспективы быть подвешенным на тросе, который может сорваться в любой момент, но алкоголь и милый парень, считающий своим долгом успокаивать неврастеника, боящегося замкнутых пространств, делают свое дело. – Но я как подумаю, что придется снова возвращаться в холодную квартиру и всю ночь слушать довольные крики радостных соседей… Аж тошно. – Поэтому ты предпочитаешь остаться замурованным в лифте с незнакомым парнем вместо того, чтобы нормально отпраздновать и порадоваться вместе с ними? – Антон приподнимается с колена Арсения и разворачивается к нему лицом, задавая свой риторический вопрос. Он выглядит действительно смущенным, и Арс хотел бы ответить отрицательно, но что делать, если радость от празднований осталась в далеком детстве? – Было бы с кем праздновать, – слова срываются с губ быстрее, чем Попов успевает подумать о необходимости их озвучивать, но, как говорила его мама, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Арс не считает, что выпил так много, чтобы пуститься голышом в пляс и начинать терять контроль, но принятая доза определенно позволяет расслабиться. – А с тобой весело. Да и какой же ты незнакомец, когда я знаю твое имя? Да и живем мы рядом уже сколько времени вместе? Арсений не знает, зачем говорит это, не понимает, к чему может привести очередная череда его откровений, но несущийся со скалы поезд уже ничем не остановить. Сдвинут ли его слова хоть что-нибудь с мертвой точки, заставив действовать, или только усугубят и без того плачевное состояние, он не знает, но решает довериться происходящему и просто плыть по течению. Будь что будет. Антон, судя по его расслабленному поведению, совсем даже не против всего происходящего: сидит, вплотную прижавшись к мужчине, что-то тихо рассказывает ему про очередной Новый год, проведенный в общаге в компании лучшего друга, смеется с его глупостей и много, безумно много говорит о личном. – У тебя, небось, сегодня грандиозная тусовка намечается? – мужчина заполняет образовавшуюся в разговоре паузу первым попавшимся в голове вопросом, ведь рядом с парнем совершенно не может молчать. Он боится, что если позволит тишине разрастись между ними ядовитыми отростками, то вся сказка, образовавшаяся за этот долгий час, рассыплется на глазах. – Намекаешь, что вызовешь на меня ментов за громкую музыку? – Антон отвечает вопросом на вопрос, передает их личный олимпийский алкоголь мужчине и тихо смеется, поддевая своим плечом плечо Арсения. Арс забирает бутылку, шампанского в которой осталось ровно на один глоток, подхватывает смех и искренне широко улыбается, пусть внутри и неприятно давит ставшее уже болезненным одиночество. Конечно, у Антона сегодня будет вечеринка, он же молодой, социально активный парень с большим количеством друзей, а не Арсений, который добровольно запер себя дома, лишив любых радостей жизни. Он, в отличие от Попова, не собирается проводить в одиночестве самый важный праздник в году. Для других. Не для Арсения. Для Арсения это все коммерческие глупости, не больше. – Клятвенно обещаю тебе не мешать веселиться, пока я буду лежать в темноте и смотреть в потолок под звуки салютов во дворе, – Арсений шутливо прикладывает руку к груди в районе сердца и задирает голову вверх, словно действительно произносит священную клятву, после чего они смеются уже вдвоем, практически в унисон. Он не хочет быть один в Новый год. Где-то вдалеке слышится едва различимый шум, слышатся гулкие шаги по лестничным площадкам, но ни Антон, ни Арсений ничего не слышат и не замечают вокруг себя. Невольно запертые в одном маленьком, узком лифте, по воле случая оказавшиеся наедине друг с другом, впервые за много месяцев, они позволяют себе откровенность за откровенностью, позволяют себе долгие разговоры и глупые шутки. Окрыленные возможностью, лишенные напряжения одной лишь ставшей уже классическим атрибутом Нового года бутылкой «Советского» и мандаринами, они позволяют себе смеяться и едва заметно касаются друг друга без страха быть отвергнутыми. Арсений понимает, что они сидят непозволительно близко друг к другу. Непозволительно для почти незнакомых людей, непозволительно для просто-соседей, с кем изредка здороваешься, встречаясь у треклятого лифта. Они сидят слишком близко друг к другу, вплотную соприкасаясь ботинками, коленями и бедрами, касаются друг друга руками, бесконечно много и долго, сидят и рассказывают друг другу о детстве, о страхах и предпочтениях, рассказывают обо всем, что на данный момент кажется им важным и незначительным. Смех замолкает. Арс в очередной раз засматривается на Антона и ловит себя на том, что плохо контролирует свои пьяные конечности. Он, оказывается, успел в какой-то момент и руку положить на чужую коленку, и даже провести по ней вверх к самому бедру, заставив юношу невольно замолчать на половине фразы. Он успевает и несколько раз похлопать того по бедру и даже погладить удивительно мягкую ткань светлых штанов, исключительно ради того, чтобы понять, из какого они материала. Ничего больше. Исключительно ради любопытства. А Антон не закричал. Не вскочил в ужасе и не отскочил от мужчины, как безумный, не отпрянул. А трогает Арсения в ответ, широко и довольно улыбаясь с горящими то ли от алкоголя, то ли от мороза щеками. Арс с сожалением смотрит на кожаную куртку, которой Антон пожертвовал и положил на пол, когда у обоих затекли ноги от долгого сидения на корточках. Думает с тянущей тоской, что никто никогда не делал ради него ничего подобного, даже отдаленно похожего на эту мелочь, на этот на первый взгляд незначительный поступок, но в нем так много внимания, в нем заботы гораздо больше, чем в любом бездушном букете или заказанных с доставкой роллах. Думает и поднимает голову вверх, замечая невероятно зеленые глаза так отчетливо, как еще никогда до этого не видел. Мужчина пристально смотрит в эти чарующие глаза, обладатель которых придвигается возмутительно близко и улыбается так широко и так ярко, что рискует в замкнутом пространстве ослепить и без того слепенького Арсения. Смотрит, не отрываясь, смотрит, как длинные ресницы скрывают их за собой, чтобы через мгновение снова позволить суровому миру заглянуть в чарующую зелень. Смотрит и понимает, что больше не может не улыбаться. Антон так близко, что своим носом касается носа Арсения, который тот никогда не любил. Касается, потирается самым кончиком, как нежный кот, прощупывает почву, а мужчина мимолетно думает, что впервые за много лет действительно не ошибся в своих догадках: радар хотя бы на этот раз указал верный путь. Думает, а после совершенно перестает, когда чувствует легкое касание чужих губ на своих. Лифт дергается, и в первые секунды Арсений практически теряет равновесие, а вместе с ним и сознание разом: он думает, что его жизни суждено закончиться именно на этом поцелуе. Антон резко отстраняется, оглядываясь по сторонам, пока мужчина рядом с ним обмирает на несколько секунд, силясь вспомнить хотя бы одну молитву перед смертью, но сложно вспомнить то, что забыл, а еще к тому же и не знал никогда. Попов начинает жить заново только после того, как понимает, что они все же не падают, чтобы через секунду разбиться вдребезги, а совсем наоборот: едут вверх на нужный им этаж. Цифры на экране сменяют друг друга, бегут этажами ярких цифр, тихо шуршит механизм над их головами, а кабина вместо неминуемого, неуправляемого падения медленно катится вверх. Спустя полтора часа. Так и не получив ответ от диспетчера. Они не падают вниз, а благополучно добираются домой. Живые. По прибытии на двенадцатый этаж двери лифта гостеприимно раскрываются, выпуская, наконец, заложников из вынужденного плена. И пока Арсений привычно тупит, пытаясь собрать остатки пьяных мозгов на место, Антон быстро вскакивает и протягивает ему руку, помогая встать. Он практически выталкивает Попова из лифта на лестничную клетку, а после возвращается за всеми забытым пакетом с оставшимися в нем сырыми овощами для оливье и своей курткой, распластанной по грязному полу. Он едва успевает забрать все их пожитки, когда двери лифта закрываются с тихим звуком, а после кабина медленно тянется обратно вниз, на первый этаж. Арсений чувствует себя на пределе: ему максимально неловко. Он стоит в подъезде в одном свитере и джинсах, с зажатым от нервов в руках пальто и трепещущим от недосостоявшегося поцелуя сердцем. Они больше не заперты вместе. Им больше не придется довольствоваться компанией друг друга, чтобы убить время и не помереть от скуки. Неужели на этом все? Неужели они сейчас разойдутся по домам, чтобы сделать вид, что ничего не было? Синхронно спишут это на алкоголь и скуку и забудут? Неужели очередная новогодняя сказка окажется не больше чем вымыслом? – Вот, держи. Ты чуть не забыл свой пакет, – Антон подходит ближе и, держа свою грязную куртку на вытянутой руке, во второй протягивает мужчине его успешно почти забытые покупки, ставшие легче на несколько мандаринов, кожура от которых лежит где-то там же, и на одну бутылку ненавистного «Советского». А такого ли уже ненавистного? Арсений смущенно улыбается, понимая, что его щеки горят огнем. Заживо сгорая за считанные секунды. – Спасибо, – Арс принимает пакет, комкает его в руках, а после ставит у ног и пытается натянуть пальто обратно на плечи. Антон стоит рядом и молча ждет, словно не торопится домой и не хочет быстрее забыть абсурдное недоразумение, словно не собирается отнекиваться и пытаться сбежать под надуманным предлогом. Стоит и смотрит, как мужчина пытается найти в кармане свои ключи, и широко улыбается. Арсений отвлекается, смотрит на безвозвратно испорченную куртку и вздыхает: – Кажется, теперь я должен тебе куртку. – Кажется, теперь ты должен мне ужин, – Арс вскидывает голову вверх, а улыбка на чужих розовых губах, пахнущих едва различимым запахом мандаринов, не гаснет ни на секунду. Мужчина замирает, смотрит почти испуганно, ожидая издевки или очередной шутки, ведь до сих пор не может поверить в то, что и его мечтам когда-нибудь суждено сбыться. Смысл озвученного предложения проникает в его извилины непозволительно медленно, но юноша его не торопит, лишь добавляя с улыбкой: – А я тебе бутылку шампанского. Антон стоит и ждет, наклонив голову немного вбок, а после, когда понимает, что от Арсения первого шага он не дождется, делает его сам. Он подходит почти вплотную, ловит руки мужчины своими и, стараясь не уронить так и не надетое пальто, переплетает их отогретые в тепле пальцы. Закрывая их своей широкой спиной от возможных любопытных глаз, он наклоняется к Арсению и целует его, смелее, напористее, гораздо увереннее, чем в первый раз. И Антон никогда не узнает, что единственные любопытные глаза на этой лестничной клетке сейчас прикрыты в тихом неверии, пока руки от страха стискивают чужие пальцы, а мужчина пытается не закричать от радости. Арсений отстраняется, понимая, что от гулко колотящегося сердца не может нормально дышать. Антон смотрит на него выжидающе, с хитрым прищуром и ухмылкой на губах, пока мужчина приходит в себя и, кажется, действительно обретает долгожданную веру в чудо. Юноша проводит большим пальцем по тщательно выбритой щеке Попова, скользит им по уголку раскрытых от частого дыхания губ и тихо спрашивает: – Какие планы на вечер, Арс?