***
Сегодня небо было серое, как и всю прошлую неделю. Оно навевало невероятную тоску. Папа говорил, что такое небо предвещает дождливую погоду. Юи решительно не любила такое небо и серый цвет. А голубое небо с белыми облаками и желтым солнцем она обожала. Когда солнце светит на разноцветные витражи церкви, они очень красиво блестят. Лежать на зеленой траве и смотреть в голубое небо тоже красиво и хорошо. Но голубой — не единственный любимый цвет Юи. Ей еще нравится розовый, зеленый и лиловый. А почему небу обязательно быть всегда и везде голубым? Разве нет зеленого неба? Или лилового? Или красного, совсем как шрам Юи на груди? Быть может, где-то за прелами высоких стен церкви она сможет найти такое небо? Нужно только поискать. Хоть мама с папой говорят, что такого не бывает в мире, Юи им не верит. Мир большой, намного больше, чем церковь. Вряд ли мама и папа видели его целиком. Когда же папа уже найдет ее? Юи уже не хочется тихонько хихикать, сидя на подоконнике, закрывшись занавеской, в то время как папа ходит и громко зовет ее по имени. Юи знает, что он притворяется: в церкви не осталось места, в котором она еще не пряталась равно как и не осталось того места, где бы папа ее не нашел. Почему бы им тогда не выйти за ворота и не поиграть там? Снаружи наверняка множество мест для пряток. Хотя, какие там прятки?! Если Юи окажется снаружи, то первым делом она сможет отправиться… как, мама говорила, называется это? Voyage. Voyage — какое прекрасное слово! Voyage — это когда ты можешь отправиться куда угодно и увидеть мир! Это же именно то, о чем Юи грезила всю свою жизнь! Почему же папа, стоит ей заговорить о Voyage, хмурится и мрачнеет? Почему не может позволить ей сделать это? Может, он просто считает Юи уродкой, поэтому даже не разрешает ей выходить к прихожанам? Мерзкий, уродливый шрам! Все из-за него! Шрам был у Юи всегда. Она не помнила себя без него. Красная линия почти во всю длину груди всегда вселяла в неё ужас и отвращение. Когда Юи притрагивалась к ней пальцами, шрам болел. Однако спросить у папы, откуда он, девочка не решалась. Вот и сейчас, от нечего делать, она рассматривала шрам в своем отражении в большом окне и слегка трогала его пальцами, когда… Кровь. Много крови. Она большими пятнами оседает на стеклах. Конечности ломит. Голова кружится. Сердце бьется, будто маленькая птичка в клетке. И Юи становится страшно, пусть даже это уже случалось пару раз. С криком она падает с подоконника, выныривает из-за занавески и бежит прямо на руки к папе. Он легко подхватывает ее и прижимает к себе. Папины руки особенные, ни на чьи больше не похожие. Они большие и теплые, словно пуховое одеяло, которое долгими зимними ночами спасает от видений и звуков, странно похожих на крик. — Папочка… Я снова видела ее!.. Мне так жаль ее… Мне страшно, — шепчет она, сама не разбирая собственных слов. — Она вся в крови, папочка… Это ужасно! Просто ужасно! Когда поток слов заканчивается, она тыкается носом в его теплую шею и охватывает ее руками. Юи нравится трогать чужие шеи и руки, потому что ее почти всегда холодные. Она слышит, как отец вздыхает и целует ее голову. — Не бойся, — шепчет он ей на ухо. — Помнишь, что я тебе говорил? — Кровь — это розы, — пробормотала Юи как мантру. — Много-много красивых алых роз с бархатистыми лепестками. Она не умирает… Она становится цветком. Большой-пребольшой алой розой. Говоря это, она чувствует, что успокаивается. Сердце больше не пытается выпорхнуть из груди и дышать становится намного легче. — Все? Представила? Вот и умница, — шепчет отец и целует Юи в висок. — Пойдем в твою комнату? — Угу, — пробормотала она в ответ, еще сильнее обхватывая отцовскую шею. — Только… можно ты понесешь меня на руках? Папа знает, что означает для нее эта просьба. Будучи единственным человеком, к которому Юи может свободно прикасаться, он прижал дочь к себе еще сильнее. В комнате Юи было много подушек. Она не знала, что обычно находится в комнатах у девочек ее возраста помимо кровати и зеркала, но слышала как мать-настоятельница ругает папу за то, что он позволяет дочери слишком многое. Юи, виновато сцепив пальцы в замок, все же не понимала, что такого плохого в подушках? Не понимала этого и мама. Но ее можно за это простить. Ей не близка религия. Она другого круга. Ее мир, ее детство, ее натура совсем не такие, как у Юи или ее отца. Тем и завораживали её истории и сказки. Небо все еще было серым. Вечерело. Юи сидела на коленях у отца, боясь убрать руки с его шеи. Он, в свою очередь, читал ей сказку. Папины сказки отличаются от маминых. Они простые и понятные. У прекрасных принцев и принцесс нет ни одного плохого качества и именно поэтому они всегда побеждают Зло, которое не имеет ни одной положительной черты. Мама не любила такие сказки, считала их чепухой для наивных детей, и Юи конечно же должна быть с ней солидарна, ведь она несомненно «дочь своей матери». И, хоть Юи было немного обидно за папу, ей очень льстило столь высокое мнение мамы о ней. — …И жили они долго и счастливо, — произнес отец, закрывая книгу. Юи все ещё не отпускала рук. — Мне еще нужно посидеть с тобой? — Прости, — прошептала Юи. — Если у тебя много дел, ты можешь идти. Я…справлюсь. — Ну уж нет. Я ни за что не оставлю свою девочку одну, — сказал он, целуя ее в макушку. — Что бы ни случилось, ты всегда можешь положиться на своего папу, Юи. Я всегда буду с тобой и защищу тебя от всех невзгод. — Ты такой храбрый, папочка. Ничего не боишься, — Юи шмыгнула носом. — А я — трусиха. Я постоянно всего боюсь. Мне…так стыдно. — Все чего-то боятся, — изрек отец. — И я тоже боюсь. Мой самый главный страх, из-за которого мне порой трудно спать по ночам — это потерять тебя, потому что однажды я уже потерял твою маму. У Юи болезненно екнуло сердце, и она закусила губу. — Папа, — прошелестела она, боясь смотреть ему в глаза, — а ты сильно любил ее? Маму. — Очень сильно, даже несмотря на то, что мы были совершенно разными, — отец вздохнул. — Ты скучаешь по ней? — спросила Юи. — Конечно скучаю и вспоминаю о ней каждый день. — А меня ты… любишь? — спросила Юи совсем тихо, но папа все равно услышал ее. Он поцеловал ее в бледный лобик, на котором образовалась маленькая складочка. — Как я могу не любить тебя, свою единственную дочь? — спросил он. — Мама тоже очень тебя любила и завещала мне подарить тебе столько любви, как если бы это были мы двое. — И ты любишь меня даже с этим уродливым шрамом, из-за которого мне нельзя общаться с ребятами моего возраста и отправиться в Voyage? Отец не ответил. Юи все же слезла с его колен и подошла к окну. Она будто увидела обеспокоенное лицо отца спиной, но не повернулась. — Юи, — начал он. — Откуда у меня этот шрам, папа? — спросила девочка, повернувшись. — И почему мне нельзя выйти за ворота церкви? Отец вздохнул и подошел к ней, опускаясь на колени. У него очень виноватый взгляд, поэтому у Юи сильно сжимается сердце. Зря она затеяла этот разговор. Но отступить на своем пути ей уже нельзя. Девочка пристально посмотрела на отца. Тот взял ее руки в свои. — Этот шрам у тебя с того самого дня, когда я чуть не потерял тебя, — сказал он хриплым страшным голосом. — В тот же день у меня на глазах скончалась твоя мама. Когда ты только родилась, ты серьезно болела. Надежды на успешное спасение не было, поэтому мне пришлось пойти на крайние меры… Он резко замолчал. Обнял дочь и прижал к себе. — Юи, моя девочка, — прошептал он, беря ее лицо в свои руки. — Я знаю, как сильно ты хочешь иметь друзей и погулять снаружи, но пока… это невозможно. Я обещаю тебе, что однажды мы обязательно выйдем наружу и погуляем, ты познакомишься со многими другими людьми, но прошу тебя, подожди… Время еще не пришло. Доченька, — он поцеловал ее в щеку, — я очень сильно люблю тебя и больше всего хочу, чтобы ты была счастлива. Но для этого нужно еще немного подождать. Ты же сможешь потерпеть, правда? И без того бледное лицо Юи стало белоснежным. Она подумала о маме, ее историях, и мысли о Voyage покинули ее. Теперь она хотела лишь одного: чтобы мама была жива. — Папочка, — сказала она со слезами на глазах. — Почему ты спас меня, а не мамочку? Почему… Почему ее нет, а я есть? Ты же так любишь ее! У вас могли быть еще дети… — Юи… — Папа, я вижу ее! Я вижу маму! Она лежит! Она вся в алых розах! — Юи уже не могла остановиться. — Мама плачет… Мне так ее жалко, папа. Почему ты спас меня, а не ее? — Юи… Что ты такое говоришь? — отец положил руки на ее плечи. — Мы с мамой так долго и трепетно ждали твоего появления на свет. Еще ни разу не увидев тебя, мы любили тебя всем сердцем. Лишиться тебя — света нашей жизни — в одночасье нам не хватило бы духу. Мама понимала, что до конца жизни корила бы себя, если бы не позволила тебе появиться на свет. Пожертвовать ее жизнью было очень тяжелым, но все же обоюдно принятым решением. Меньше всего мама бы сейчас хотела видеть, как ты винишь себя в ее смерти, поэтому не нужно плакать, хорошо? — Да, — кивнула Юи неуверенно. …Когда Ичиру Комори покинул комнату дочери, его обуревало странное предчувствие. Словно холодок пробежал по загривку. Юи была во всех отношениях не совсем обычным ребенком — он понимал это. Однако иногда ее «странности» переходили все возможные границы. «Юрика умерла на шестой день после ее рождения, — лихорадочно думал он. — Юи не может этого помнить. Она видела ее фотографии. Может, простые детские фантазии? Юи до жути боится крови — она не могла этого придумать. Что же это? Как ей помочь? Не начало ли это конца?»***
Наверное, шрам и мамин голос в голове у Юи появились в одно и то же время. Она была уверена, что эти события связаны, но не могла понять, каким образом. Где бы ни была Юи, что бы ни делала — мама всегда была рядом. Каждой частичкой себя она чувствовала ее присутствие, слышала ее мелодичный голос. Он был ни на что не похож. Ни одна настоятельница или монахиня в церкви не умела говорить, как она. Самым громким звуком в церкви были колокола, потому что все остальные ее обитатели всегда шептали или не говорили вообще. Мама же могла бы с легкостью посоперничать со звоном колокола — Юи была в этом уверена. В такие моменты ей становилось досадно, что лишь она одна может слышать ее голос. Почему никто, кроме тебя, меня не слышит? Глупый вопрос, но ребенку вроде тебя простительный. Дорогуша, ты видишь в этих стенах моих родственников? Юи, задавшая как-то раз этот вопрос, призадумалась. — Здесь только я и папа, — ответила она. — Ваши с папой души связал сам Всевышний, поэтому я и подумала… Нет уз крепче, чем между матерью и ее ребенком, моя дорогая. Если чувства между супругами угасают, и они расходятся по разным концам Земли, их больше ничего не связывает. А мое дитя — это моя плоть и кровь, и, как не бейся, этого не изменить во веки веков. Соображаешь, о чем я говорю? Юи кивнула. Еще вопросы? Юи неопределенно помычала, подбирая слова. — Почему ты здесь, мама? Разве Всевышний не отправил тебя в Рай? Рай — невероятно скучное место, можешь мне поверить. Никакого азарта, никакого духа авантюризма — уныние, да и только. Да и могла ли я оставить тебя на попечении этого… места? Прости меня, конечно, но твоя жизнь почти как в Раю. Молитвы, уроки, наивные сказочки, юбочки до середины голени, платочки. Нет, дорогуша, так жить нельзя. Но не переживай: мамочка тебя научит. И в один прекрасный день ты, как настоящая женщина, уйдешь отсюда туда, где тебе и место. — Настоящая… женщина? Как это? Разве… Можешь не утруждать себя — я прекрасно поняла, что ты хочешь сказать. И, так уж и быть, я в первый и последний раз открою тебе простую истину. Пока что женщиной тебя назвать нельзя: ты маленький птенчик, который совсем недавно вылупился из яйца и еще не до конца осознал свою половую принадлежность и отличия между мальчиками и девочками. И для того, чтобы это понять, птенчику нужны прежде всего правильная среда и взрослые, которые покажут ему это на своем личном примере. К сожалению, дорогуша, со средой тебе не повезло. Твой отец выбрал лучшее место для того, чтобы напрочь убить в тебе твое женское начало. — Не говори так о папе! Он любит меня, поэтому не мог сделать мне плохо. Здесь очень много женщин, ты же сама видела. Ах, милая, хоть я и безмерно люблю своего мужа, это не значит, что порой мне не хочется его слегка раскритиковать. А твой отец, дорогуша, совершил страшное преступление, поселив тебя на одной территории с монашками. Монашки и настоятельницы — это не женщины. В них не осталось ничего женского. Уверенная походка от бедра, блеск в глазах, гордо поднятая голова — все это женские атрибуты, которые они растеряли. Запомни, дочь моя: настоящая уважающая себя женщина сама себе и богиня, и судья и выбирает подчинять, а не подчиняться. Если она захочет, то может позволить себя немножечко приручить, но не подмять под себя. С другой стороны, нельзя осуждать монашек, ведь они сами выбрали этот путь подчинения. По этой же причине я не могу простить твоего папашу. Надеюсь, теперь ты меня понимаешь? — Угу, — Юи сидела перед зеркалом и разглаживала пальцами челку. — Мама… А ты настоящая женщина? Хм! Естественно! За кого ты меня принимаешь! Знай же, что за тебя берется не какая-то дилетантка, а та, кто на поприще подчинения себе мужчин, уж простите за столь просторечное выражение, собаку съела. Поэтому можешь не сомневаться — я сделаю из тебя женщину. — А у меня… получится? Естественно! У тебя не может не получиться, потому что ты дочь своей матери, ты меня поняла? Юи ответила не сразу, продолжая смотреться в зеркало и уже оставив всякие попытки разгладить непослушные кудряшки, похожие на овечью шерсть. Ее голову в этот момент посещало множество разных мыслей. Если мама говорит о «личном примере», то Юи должна как-то увидеть и уверенную походку, и блеск в глазах. Но как она это сделает, если в её окружении нет «настоящих женщин»? Поправочка: нет живых «настоящих женщин». Сквозь свои раздумья Юи слышит, как мать вздыхает. Мне понятна твоя задумчивость. Но, как бы сильно мне этого ни хотелось, я не смогу так просто воскреснуть. — Неужели… я даже не смогу хотя бы немножечко тебя увидеть? — аккуратно спросила Юи. — Папа читал мне сказку про доброе привидение, живущее на чердаке. Оно было прозрачным, но его было видно. Если я не могу обнять тебя… можно мне хотя бы посмотреть? Мама молчала поразительно долго. Обычно она всегда отвечала сразу, будто знала наперед, какой вопрос хочет задать Юи. Это был первый раз, когда она задумалась. Наконец она что-то неопределенно промычала и вздохнула. Ну что же… не уверена, что это сработает, но попробовать стоит. Значит так, дорогуша, хорошенько вглядись в зеркало, запомни его как следует. Так, умница. Теперь положи руки на раму зеркала и закрой глаза. Полная предвкушения и энтузиазма Юи послушно повиновалась. Даже с закрытыми глазами она видела перед собой зеркало с узорчатой рамой. От напряжения и сосредоточения начала болеть голова. Юи стиснула зубы. Она видела зеркало. Она пыталась увидеть что-то внутри зеркала. И она увидела. Женщина. Безумно красивая женщина. Юи не сомневалась ни на секунду в том, что она «настоящая». Это была мама. Но она не похожа на ту женщину, которую описывал папа и фотографии которой она видела. У женщины бледная кожа, длинные серо-лиловые локоны волос, чувственные алые губы, стройная фигура. И глаза. Ярко-зеленые, как будто ненастоящие, единственные в своем роде. Именно по ним Юи поняла, что это мама. Папа рассказывал, что у нее тоже были зеленые глаза. Еще она поняла, что уже видела маму. В видениях. В своих кошмарах. Мама страдала. Юи знала, что она страдала из-за нее. Из-за навязчивых воспоминаний Юи ахнула и открыла глаза. Для того, чтобы прийти в себя, ей пришлось потереть виски и часто-часто поморгать. Ну что? Удовлетворила свое любопытство? Голос мамы помог Юи собраться с мыслями. — Мама, — все же решилась спросить она. — Почему ты так выглядишь? Папа рассказывал мне, что у тебя светлые волнистые волосы, курносый нос и родинка на шее… Хм! А ты думаешь, что умирать настолько легко, что это никак не отражается на внешности? Но, если ты признала во мне свою мать, это значит, что я хотя бы отдаленно напоминаю ее? Юи ничего не ответила. Она задумалась. Посмотрелась в зеркало и показала своему отражению язык. Глупо обвинять маму в том, что она сама на себя не похожа. В конце концов, Юи тоже не похожа ни на одного из своих родителей. У папы теплая и слегка оранжевая кожа, а у нее — вечно холодная и белая, как простыня. У мамы с фотографий волосы похожи на золото, а кудри Юи сливались с кожей и лишь концы отдалённо напоминали цвет самых бледных колосьев пшеницы. У папы глаза карие, у Юи же — темно-малиновые, большие, странные. Анализируя сказанные только что мамой слова, Юи невольно задумалась: «А что, если я тоже…пережила смерть? Но как я тогда осталась жива? Быть может… все дело в шраме?» Юи могла бы задать этот вопрос матери. Но не стала, потому что знала, что она не ответит. Этот вопрос слишком легок и потому недостоин внимания такой мудрой женщины, как она. Тем больше девочка от этого грустила: она далеко не такая умная, как мама. Она вообще далеко от нее. Быть может, мамочка ошиблась, и Юи на самом деле такая же, как папа? Они оба земные, простые и тусклые, чтобы мама сияла на их фоне ярче всяких звезд. Жаль, что папа никогда не узнает о том, что Юи слышит маму. Но мама говорит, что это к лучшему: папа только сильнее расстроится, если узнает. Позабыв про правила приличия, Юи сгорбилась и положила голову на трюмо. …Поскорее бы отправиться в Voyage.***
Юи была наказана. За невыученный урок истории она должна была покрасить сарай и неподвижно сидеть и ждать, пока краска не высохнет. Занятие невероятно скучное, но Юи, вся одежда которой запачкалась желтой краской, ничего другого не оставалось. День клонился к закату, когда краем глаза девочка увидела его. Странного бледного человека, стоящего возле единственной выросшей на клумбе алой розы, у которой, впрочем, не было ни одного шипа — их каждый день обрезали. Юи никогда не видела этого человека, и поэтому он, как и все незнакомые люди, вызывал в ней лишь чувство отторжения и страха. Она попыталась незаметно отодвинуться подальше и спрятаться за аккуратно подстриженными кустами. Она готова была поклясться в этот момент, что краска на сарае уже высохла. Но странный человек повернул голову в ее сторону: он ее заметил. Юи замерла. Мужчина с длинными волосами цвета болотной тины и в длинном черном плаще приближался к ней. — Папа говорил ни в коем случае не заговаривать с незнакомцами, — одними губами пробормотала она. — Однако Святой Отец сказал, что, ежели человек идет к Вам навстречу, следует встретить его как дорогого гостя… Встань, дорогуша, и подойди к нему. Он не причинит тебе вреда. Он мой… давний знакомый. Поприветствуй его на «нашем» языке… — На… «нашем»? — удивилась Юи, медленно поднимаясь с земли. — Разве он не только… для нас? Он знает его. Не спорь со мной, Юи. — Oui, mamam, — благодаря общению с мамой, Юи научилась даже думать на «их» языке, которому мама терпеливо учила ее с рождения. Юи имела право разговаривать с матерью только на нем. Это было похоже на маленькую игру в разведчиков: никто не мог понять, о чем Юи тихонько щебечет себе под нос. Именно поэтому девочка испытывала заведомую неприязнь к этому странному мужчине. Однако маму она любила, поэтому не смела ослушаться. — Bonjour, monsieur, — учтиво произнесла Юи, когда незнакомец находился от нее на расстоянии вытянутой руки, и следующая реплика тут же застряла у нее в горле, потому что она посмотрела этому человеку в глаза и ахнула. Они были словно налитые кровью. — Как твое имя, дитя? — спросил он на их с мамой языке. Невольно Юи отступила на полшага назад. Будь вежлива с ним, дорогуша. Еще раз повторяю: он не причинит тебе вреда. — Юи Комори, — ответила Юи, пытаясь унять дрожь в голосе. — Прошло уже десять лет, — пробормотал странный человек, ухмыляясь. — Ты слышишь меня, моя дорогая? — Чт.? — Юи отпрянула ещё на полшага назад. Милая, успокойся и внимательно слушай, что я буду говорить. Не бойся и не злись. Он знает обо мне, о том, что происходит. Говори ему только то, что буду говорить тебе я. Никакой самодеятельности, хорошо? Юи едва заметно кивнула и, сумев перебороть себя, заговорила. — Ты чересчур припозднился, Рихтер, — она прочистила горло. Мужчина широко распахнул глаза и тут же будто бы виновато опустил голову. — Я прошу прощения, — пробормотал он смущенно. — Право, я совсем потерял счет времени. Но все эти десять лет я каждый день вспоминал тебя, моя дорогая. — Не оправдывайся передо мной: ты знаешь, что я этого не люблю, — Юи продолжала транслировать слова матери и глядела на Рихтера исподлобья. Интересно, в каких они с мамой были отношениях. — Лучше скажи мне, Рихтер, четыре канареечки уже вылетели из гнезда? — Да, и они уже собрали около двух сотен червячков для Синей Птицы*, — с готовностью ответил Рихтер. — *Как, кстати, она? Хорошо ли ей в золотой клетке? «Откуда он знает о маминой сказке? — подумала Юи, ощутив укол ревности. — Что их связывало раньше? Они были друзьями? Или… нет, не хочу думать об этом. Мама — папина жена! Она — моя мама! И никто не заберет ее у меня!» Почему ты молчишь, Юи? Говори, что должна! — Синяя Птица еще не готова покинуть золотую клетку, — продолжила Юи, стараясь скрыть нотки злости в своём голосе. — Ее перышки еще не окрепли. Ей нужно больше червячков. Странный мужчина по имени Рихтер усмехнулся и опустился на одно колено. Он взял правую руку Юи, отчего она тихо ахнула: рука Рихтера была холодная, как лед. Он поцеловал тыльную сторону ее ладони такими же холодными бледными губами. «Может ли быть, что он такой же, как и я? Человек, переживший смерть, но оставшийся в живых, — подумала Юи. — Но как это возможно?» Она постеснялась спросить об этом у Рихтера. — Юи, — вдруг перешел он на родной для нее язык. — Не хочешь ли ты пойти прогуляться? — Вы имеете в виду… пойти наружу? — сама мысль об этом пугала и будоражила одновременно. — Вы говорите о… о Voyage? — На твоем родном языке это называется «путешествием», — сказал Рихтер. — Если тебе так больше нравится, ты можешь называть эту небольшую прогулку так. Дай мне руку. От его холодной ладони Юи увернулась, словно это был острый клинок. Она решительно отошла на три шага назад и спрятала руки за спину. Этот человек пугал ее. Она испытывала к нему неприязнь из-за его непонятной связи с мамой. Тем более, ей нельзя наружу. Папа будет очень расстроен, если она нарушит запрет. — Я не могу пойти с Вами, — тихо произнесла она. — Скоро шесть вечера. Скоро придет папа, чтобы позвать меня на ужин. Он будет недоволен тем, что мы с Вами общаемся. Вам лучше уйти. Со вздохом Юи отвернулась. Она знала, что стоит ей повернуться, как она тут же забудет обо всех наставлениях отца. Ради путешествия. Ради Voyage. — Ты не хочешь прогуляться со мной? — раздался голос Рихтера за спиной. Юи закусила щеку, подавляя в себе то, что она хотела сказать. — Нет… не хочу, — понуро сказала она, шмыгая носом. Дорогуша… Юи, почему бы тебе не пойти с ним? Ты ведь так долго об этом мечтала! Наверное впервые в жизни Юи проигнорировала слова мамы и зашагала прочь. Постепенно с быстрого шага она перешла на бег, когда мертвенно холодная рука схватила ее за запястье. Рука притянула ее к себе — Юи упала на землю. Неизвестный страх сковал конечности и горло: вырываться и кричать просто не получалось. Рихтер присел перед ней на корточки и схватил за подбородок. Юи вся задрожала. Зубы настолько сильно стучались друг об друга, что, казалось, скоро раздробятся в крошку. Сердце билось о грудную клетку с такой болью, что на глаза наступали слезы. — Не убивайте меня… пожалуйста, — одними губами прошептала она. — Убийство — это грех. Рихтер лишь усмехнулся, и его ярко-красные глаза оказались всего в паре миллиметров от глаз Юи. Она смогла лишь зажмуриться и подготовиться к своему концу. Но «конца» не последовало. Холодная рука лишь заправила светлую кудряшку за ее ухо и провела пальцами по овалу ее лица. — Мне нет смысла тебя убивать, ведь я нуждаюсь в тебе. Все мы нуждаемся в тебе, маленькая принцесса, — вдруг Рихтер снова перешёл на «мамин» язык. — Тебе уготована великия миссия, и уже совсем скоро ты сможешь её выполнить. «Великая миссия? Мне? — со страхом подумала Юи. — Но я ведь… не исключительная. Я не такая, как мама. Я не «дочь своей матери». Я не подхожу для великой миссии!» Я чувствую сомнение в твоей голове, дорогуша. И потому посмею напомнить тебе одну вещь: тебя воспитывала я. Я тратила на тебя дни и ночи, полные пояснений, советов и методов воспитания. Да, я, естественно, учитывала то, что ты могла многое перенять от своего отца, однако даже если ты не родилась исключительной — я сделала из тебя исключительную, а это, знаете ли, ценится гораздо дороже. Потому помни: называя себя ничтожеством, ты крайне оскорбляешь свою мамочку, которая столько в тебя вложила и всегда верила в тебя, как никто другой. Юи снова шмыгнула носом, но теперь уже из-за стыда перед мамой. Ее новый знакомый вынул из кармана своего черного плаща флягу и отпил из нее. — Хочешь? — спросил он, глядя в большие и переполненые жаждой глаза девочки, протягивая ей флягу. — Да… б-благодарю, — произнесла Юи и без всякой задней мысли сделала несколько больших глотков. Вдруг в ушах у нее загудело, а соленая на вкус жидкость встала поперек горла. Юи закашлялась и ради приличия закрыла рот ладонями. Она заметила, что на бледной руке осталось бордовое пятно. Юи почувствовала, что задыхается. — Что… это.? — она подняла глаза на Рихтера. — ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! Почему Вы молчите? Почему так странно улыбаетесь? Это ведь… не алые розы? Правда.? Воздух закончился. Рихтер и все окружение поплыло перед глазами Юи, и она упала. — Что ты творишь, глупец?! Она панически боится даже вида крови! Теперь она будет не давать нам обеим спать три дня кряду из-за потрясения! Идиот… не вампиреныша же поишь… — Как велико твое влияние на нее. Даже будучи едва в сознании, она продолжает транслировать твои реплики. Воистину удивительная и покладистая девочка. — Это бедное несчастное дитя… напоминает мне меня саму. Однако у нее есть то, чего не было у меня. Любящий, хоть и малость слабохарактерный отец. И я — ее мать… О боже, Рихтер, за эти десять лет я стала слишком сентиментальной… …Юи открыла глаза и села. Она находилась на зеленой траве, среди которой проглядывались желтые головки одуванчиков. Одуванчики? Почему их так много? Во дворе церкви множество гравированных дорожек и клумб, поэтому сорняки усердно выдергивают каждый день. А где же церковь? Юи опасливо огляделась по сторонам. Совершенно незнакомое место. Это значило только одно. — Не нужно бояться. Совсем скоро я отведу тебя назад, — раздался позади голос Рихтера. — Никто ничего не заметит, а ты исполнишь свою давнюю мечту. Ты же хотела этого? Юи не ответила. Она наконец-то все осознала: исполнилась ее самая заветная мечта. Юи неуверенно встала на ноги, сделала несколько шагов. Огляделась по сторонам. И решила сделать неимоверную и непозволительную дикость: попыталась сделать колесо. У нее не получилось, но она все равно была весела и довольна. — Voyage… Voyage! — шептала она блаженно, лежа на земле, полной одуванчиков. Ее даже не смущало то, что небо все еще голубое. Важнее всего: она впервые за десять лет смогла вырваться. И сможет и второй. Ведь у нее есть мама. И Рихтер — ее новый друг…