the reminiscence (of me and you)

Закрывающаяся в знакомую комнату дверь словно депривационная камера. За окном вычерченный на обратной стороне век пейзаж, и заставляющие улыбаться книжные полки, склоняющиеся из стороны в сторону деревья вырывают откуда-то изнутри: — Я дома. Почти незнакомые люди в соседних помещениях и громкие разговоры о неизменяющихся вещах убаюкивают усталый разум, что выгружает себя в беспокойный сон, стоит голове коснуться плоской подушки. Он, этот сон, о чём-то беспечном: роликовые коньки, отросшие волосы, тяжесть чужой головы на плече. Он, этот сон, обрывается внезапно, сопровождается пробуждением в знакомую темноту, расчерченную мелкими полосами, пробивающимися сквозь почти оголившие ветви деревья и предрассветный туман. Незашторенные окна дома напротив рассказывают о длинных волосах и пушистой белой кошке, склонившей на бок голову, наблюдающей за чем-то, известным только ей. У любого возвращения есть свой предел, своя причина; поднимаясь и вглядываясь в туман, он оценивает свои шансы и возможности как стремящиеся к нулю. Стремление к нулю не повод останавливаться, напоминает он себе. Стремление к нулю — повод попробовать. Шевеления и зажигающиеся в квартире лампочки оповещают о продолжающейся в привычном всем ритме жизни, под который ему предстоит подстроиться ненадолго. За завтраком, знакомым по своей небрежности, слышит безучастное: — Как дела? На которое достаточно ответить: — Неплохо. Вот, соскучился. Приехал. Чтобы полностью окончить заранее бесперспективный разговор. Эмоциональная близость зачастую сопровождается болезненными ощущениями, и здесь, в этом полном незнакомцев доме, такое не поощряется. Зуд, напряжение нарастают пропорционально вырывающемуся из ночной тьмы небу. Когда низкие облака зажигаются алым, он уже полностью собран и готов отправляться в путь. Каков он, этот путь? Он не уверен больше. Смутные воспоминания о насквозь мокрых летних кроссовках, застёгнутой под самое горло спортивной куртке, высокой усохшей траве, грязной колее и громком смехе рассказывают о направлении не больше компаса, которым он так и не научился пользоваться. И это в свои-то двадцать пять. Безусловное преимущество детства заключается в отсутствии ответственности как таковой: ни меняющиеся названия, ни ожидающие дома выговоры не кажутся препятствиями на пути к очередному чудному дню, который он больше не может себе позволить. Может, это и равноценный обмен: независимость на свободу. Или что-то вроде того. Реконструированный мост выглядит, как что-то, что телепортировали прямо из столицы, но, к его счастью, опоры всё те же: разрисованные признаниями в любви и смешными фразочками о том, что у жизни этой есть только два выхода. Останавливаясь, прислоняясь к холодной шершавой стенке, он закрывает глаза. Запах сырой земли, гравий под ногами, закрытый на зиму парк аттракционов, шум машин прямо над ним. Да, всё по-прежнему. Так, словно ещё чуть-чуть, и- — Хм. Распахиваются его глаза. Скрещенные на груди руки сильнее сжимают ткань собственной лёгкой куртки, когда лицо, то самое лицо озаряет ухмылка, сопровождающаяся коротким: — Ну привет, Чанмин-а.