Наши мечты совпадают (с)
Гермиону нельзя было назвать пугливой. Конечно, как у каждого человека, у нее были свои фобии, но в критический момент она всегда находила силы подавить их и достичь поставленной цели, какой бы труднодостижимой они ни была. Однако за последние несколько месяцев, казалось, склад ее страхов забился до предела. А за эти пару недель у нее появился совсем свежий, однако не менее пугающий страх. Она боялась ставших внезапно такими сильными чувств к Антонину Долохову. Все начиналось вполне безобидно и не предвещало перспектив перерасти во что-то более глубокое. Гермиона не могла отрицать, что они сблизились в Кочующем лесу, как и то, что увидела в Долохове человека, лишь скрывающегося за маской монстра, а вовсе не являющегося им всецело. Затем были вызывающие приятные покалывания по всему телу воспоминания о времени, проведенном наедине, хотя тогда было достаточно и плохого, которое, однако, как бы растворилось в сознании ввиду малой значимости. Потом эти их столкновения в тюрьме, которые хоть и были весьма раздражающими, одновременно будоражили, разгоняя внутри мощную, но почему-то такую желанную стихию, будто именно этого ей не хватало все время после победы. А потом что-то изменилось. Слишком резко, чтобы Гермиона успела уловить причину. Казалось, это просто произошло в один момент и затем стало крепнуть с каждым днем. Когда она просто смотрела на Долохова, сердце начинало биться чаще, а если они встречались взглядами, легкая дрожь пробегала вдоль позвоночника и жар комком собирался в районе груди. Это было похоже на побочные эффекты от вдыхания паров Амортеции. И не сказать, чтобы Гермионе это не нравилось. Антонин Долохов действительно стал важной частью ее жизни, кем-то к кому она не могла бы остаться равнодушной, даже если бы очень захотела. Поэтому едва она прочитала о случившемся, не заботясь о том, как выглядит, Гермиона нацепила первое, что попалось на глаза в шкафу, и пулей рванула к точке аппарации, чтобы переместиться в тюрьму. – Что с ним, он в сознании? – не тратя время на приветствия, запыхавшись, бросила Гермиона, подбегая к встретившему ее в холле Андреасу. – Да-да, Гермиона, не переживайте. Ничего непоправимого не произошло. – Что конкретно случилось? – Из того, что мы знаем на данный момент: около полуночи между Антонином и группой заключенных из США произошел конфликт, переросший в потасовку. К счастью, о драке сообщил Майкл Кимнер. Помните его? Самый юный из прибывших к нам американцев. – Гермиона рассеянно кивнула, смутно припоминая паренька чуть старше нее, который, в отличие от своих сограждан, не был замечен ни в одном конфликте за время пребывания в Центре, да и в целом старался не привлекать к себе излишнего внимания. – Майкл рассказал о драке Лиаму, который как раз был на дежурстве, он это и остановил. Очень вовремя, к слову. Антонина, конечно, сильно избили, но в комнату он ушел на своих двоих. Пройти обследование в больничном крыле он отказался. Мы безусловно накажем всех виновных, но…. Гермиона, куда Вы? Андреас что-то кричал вслед, ее это вообще не волновало. Перескакивая через две ступени, она поднялась на жилой этаж. На секунду Гермиона замерла перед той самой комнатой, пытаясь собраться. Она очень боялась увидеть то, что было за дверью. Наконец, глубоко вздохнув, она надавила на ручку и толкнула дверное полотно. – Господи, – прикрыв рукой нижнюю часть лица, только и смогла выговорить Гермиона, увидев сидящего на кровати Долохова. Мужчина одной рукой обхватывал себя в районе талии, его торс был обнажен и Гермиона с ужасом отметила, что на нем не было живого места – весь корпус был в черных и лилово-зеленых синяках и кое-где кровоточащих ссадинах. Лицо пострадало в наименьшей степени, разве что неестественно искривлен нос, вероятно, он был сломан, и разбита нижняя губа. – Грязнокровка? Какого хрена ты тут? – с хрипотцой в голосе, съедая отдельные буквы, проговорил Долохов. Похоже, пострадала не только губа, но и челюсть, отчего ему было тяжело говорить. Девушка шагнула в комнату и машинально закрыла за собой дверь. Некоторое время она так и стояла в трех метрах от мужчины, пытаясь привести мысли в порядок, но все равно в голове был бардак. – Тебе нужно в больничный отсек, – прошептала она с трудом. – Я пытался его отвести. Он меня послал, – произнес непонятно откуда взявшийся Торфинн. Он уже был здесь, когда она вошла? Она его даже не заметила. В конце концов, девушка все же решилась подойти ближе. Антонин посмотрел в ее испуганное лицо и подмигнул. – Расслабься, грязнокровка, – ласково проговорил он. – У меня бывали ситуации и похуже. И в больничную койку ты меня не затащишь. Конечно, чего она ждала? Он же Антонин Долохов. Слишком гордый, чтобы просить о помощи. Последний раз окинув взглядом измученного мужчину, она внезапно развернулась на месте и практически выбежала из комнаты. – Если она позовет охрану, чтобы они забрали меня к целителю, без боя мы не сдадимся, – уверенно сказал Антонин, спустя несколько секунд молчаливого разглядывания двери, за которой скрылась девушка. – Мне кажется, Тони, на ближайшее время с тебя хватит боев, – сказал Торфинн. Гермиона не думала даже пытаться отвести его в больничное крыло. Она уже достаточно хорошо знала Долохова, чтобы понимать, что затащить его туда можно будет только силой, а это не вариант в его-то состоянии. Где-то через пятнадцать минут она семенила обратно, с саквояжем-аптечкой наперевес. Уже смелее, чем в первый раз, она распахнула дверь и зашла в комнату. – Это еще что? – пронзив настороженным взглядом сумку в ее руке, спросил Долохов. – Если не хочешь к целителям, то лечить тебя буду я, – деловито отозвалась девушка, шагнув к столу, куда затем поставила саквояж. – Пожалуй, я не буду мешать, – произнес Торфинн через пару минут, когда девушка закончила выкладывать из сумки пузырьки с зельями, мази и бинты. – Гермиона, если что-то понадобится, я буду в свой комнате. – Спасибо, Торфинн, – мягко сказала гриффиндорка, повернувшись к Долохову. Дверь захлопнулась, и они остались вдвоем.***
Ощущения были странными. Самым мучительным было чувство колоссальной усталости. Астория попыталась шевельнуться, но все, на что ее хватило, это немного сдвинуть в сторону ногу, и это уже воспринималось как подвиг. Другим непонятным ощущением была давящая легкость, именно так она могла бы это охарактеризовать. С одной стороны, ее тело будто было перышком, подхваченным легким ветерком, но с другой – что-то словно припечатало ее к тому настилу, на котором она лежала, не позволяя взмыть так высоко, как хотелось. Она одновременно и парила в воздухе, и была прижата к земле, и это было изнуряюще, даже болезненно. Поначалу в ушах звучал лишь гул, создаваемый многочисленными разговорами присутствующих в помещении людей, и выделить какие-то слова или предложения из этой каши было практически невозможно, как бы она ни прислушивалась. Но постепенно диалоги и просто звуки стали понятнее, ее сознание возвращалось к ней по крупицам, и все вокруг обретало смысл. Первым действительно четким звуком, который она смогла уловить, был скрип петель входной двери. А потом она услышала разговор. Астория знала, что в комнате были одни мужчины, а теперь, судя по голосу, к ним прибавился еще один. – О, кто к нам пожаловал! Ну привет, Мерлин! – первый, будто прокуренный, голос прозвучал справа. – Это банально, Вам не кажется? В мире полно и других популярных волшебников, – откликнулся другой мужской голос, на слух казалось, что его обладатель был моложе остальных присутствующих. – Ой, не мудри. Знаешь же, мне мало что известно о вашем… сообществе. – Вам не составит труда разузнать, при желании. – Пожалуй. Но мне есть чем заняться и без этого. – Честно, мне этого никогда не понять. Неужели Вам не хочется узнать больше о магии? Тем более, что вы все ее активно практикуете. Можно же стать сильнее, убрать лимиты, расширить границы. – К чему мне это, если я уже сильнее среднестатистического волшебника? А может и кого из ваших самых сильных. – На Вашем месте я бы не стал так смело утверждать подобное. – Я буду утверждать, что захочу, мальчик. – В голосе первого прозвучали угрожающие нотки. – А тебе не мешало бы проявить побольше уважения к старшим. – К каким старшим? Вам от силы лет тридцать, – парировал молодой голос с веселой интонацией. По комнате разнесся громогласный гогочущий смех, заставивший Асторию вздрогнуть. – Ох, льстец, – теперь уже с какой-то мягкостью, произнес старший. – Присоединишься? Астория ощутила движение в непосредственной близости. Над ней кто-то склонился. Из-за слепящего света, который бил прямо в глаза с потолка (а может она просто не отошла от последствий того, что с ней делали), она не могла разглядеть этого человека, лишь его темный силуэт. – У меня сейчас игрушка поинтереснее, – произнес молодой голос. – Будь аккуратнее, малыш. С ними лучше не играть. Попользовался и взял новую – тогда это работает без опасных последствий. – Это другое. И тут замешано личное. Даже семейное, я бы сказал. У меня все идет по плану, так что в предостережениях я не нуждаюсь. И я всегда осторожен, к вашему сведению. – Ха! Как скажешь, парень. Я ж не твой отец. Мне до тебя дела нет. Это просто дружеский совет более опытного человека. – Я вам очень признателен. Но предпочту действовать по-своему.***
Она заметила, как Антонин сдавил рукой край кровати до побелевших костяшек. – Потерпи немного. Осталось подлечить всего пару синяков. Обезболивающее тоже сейчас подействует в полную силу, – пыталась Гермиона успокоить пациента. – Я в норме, – холодно произнес Антонин. – Знаешь, тебе вовсе не обязательно храбриться передо мной. – Не понимаю, о чем ты, – отвернувшись, сказал мужчина. Но Гермиона неожиданно обхватила рукой его подбородок и снова повернула к себе. – Я об этой твоей особенности показать себя непробиваемым. Чуть грубее, чем собиралась, нанося целебную мазь, она надавила на черно-зеленый синяк, видневшийся на скуле. Антонин лишь слегка стиснул зубы. – Но мы оба понимаем, что ты такой же человек, как и все остальные. Со своими слабостями, – добавила девушка. Вести подобные откровенные разговоры с Долоховым по уровню гипотетической опасности, пожалуй, было сравнимо с нависанием нам жерлом бурлящего вулкана. Но сегодня все было как-то не так. – И какие же у меня слабости, по-твоему, лапонька? – перехватив ее запястье, Антонин поймал ее взгляд. Несколько секунд она молчала, концентрируясь на кофейных радужках собеседника. Можно было бы подумать, что она пытается подобрать ответ, но, по правде говоря, Долохова она уже давно раскусила, потому знала, что следует сказать. – Ты боишься, что тебя посчитают обычным человеком, – тихо ответила она. – А кем они должны меня считать? Гермиона пожала плечами. – Тем, кто практически неуязвим? Антонин усмехнулся, но ничего не сказал. – Ты не устал от этого? – продолжила Гермиона, оседлав незаметно подкравшуюся смелость. – Постоянно сдерживать эмоции. Делать вид, что не чувствуешь боли, не испытываешь грусти, страха. – Это значит быть мужчиной. – Но ведь ты все время в напряжении, – покачиваясь над краем пропасти, продолжила она. – Ты вынужден контролировать чуть ли не каждый свой вздох. Нет необходимости быть… таким. Ты можешь позволить себе немного расслабиться, но все равно оставаться сильным. – Не в этом мире, лапонька. Он слишком жесток и беспощаден к тем, кто обнажает свою слабость. – Возможно, я смогу изменить его к лучшему. Центр реабилитации – первый шаг. Наивная неопытная девочка, как мало ты еще знаешь об этом мире. Однако он решил не разочаровывать ее. Игнорируя боль в ключице, Антонин поднес руку к лицу Гермионы и провел тыльной стороной пальцев по ее скуле. – Уверен, что сможешь. Ты напористая. И это было ошибкой. От прикосновения девушку бросило в жар, щеки вспыхнули, ладони вспотели, а сердце болезненно заколотилось в груди. Что-то определенно было не так. Но почему ей настолько все равно? Вдруг где-то внутри она ощутила рывок, контроль был утерян полностью. Это будто была не она, а какая-то другая девушка в ее теле, которая метнулась вперед и впилась губами в губы Долохова. Но это совершенно точно была она, когда оказалась с головой погружена в воодушевляющее чувство изумительного блаженства, осознав, что мужчина ответил на поцелуй, пусть и не сразу, а спустя несколько секунд. Он не пытался удержать ее, когда она отстранилась, поняв, что натворила, но вероятно уловил в ее растерянном взгляде желание большего, поэтому теперь уже сам приблизился, и их губы снова соприкоснулись. Его пальцы потянулись к пуговицам ее клетчатой рубашки. Это был эмоциональный порыв, но рациональность все же пробудилась в последний момент, напоминая ему о том, что пережила эта маленькая грязнокровка каких-то пару месяцев назад, и его руки зависли в паре сантиметров от цели. – Прости, – прошептал он. Руки опустились на колени, и мужчина замер. С минуту она молча всматривалась в его лицо, ее щеки по-прежнему были пунцовыми то ли от стыда, то ли от желания, то ли от всего сразу. Она никогда не была импульсивной. Но пять минут назад она полностью пропала, окунулась в страстный омут с головой и утонула в нем. И самое страшное, что ей понравилось. Нельзя оставлять это так. Она должна разобраться, что происходит. Может ли это быть последствием полученной ментальной травмы? Ее насиловали несколько дней, это определенно повредило психику, но насколько сильно? Оказало ли это влияние на ее либидо, сделав его мощным и неуправляемым? А может причиной была эта странная тяга, которую Гермиона стала испытывать вскоре после той злополучной битвы в кафе? Еще в Кочующем лесу она чувствовала это притяжение, замешанное со страхом. Страх ушел и осталось только… Гермиона снова подняла глаза на мужчину. И лучше бы она этого не делала. Зацепившись за непривычно теплый взгляд, весь организм подчинился одной цели – дать выход разрывающей все внутри страсти. Гриффиндорка оказалась совершенно не готова столкнуться с этой бушующей стихией. Противостояние было бессмысленным. И она поддалась, позволив бурному течению нести ее прямо к скалам. В очередной раз их губы встретились, на теперь с меньшим энтузиазмом со стороны Долохова. Он не оттолкнул ее, но и не впился в губы, как в те первые два поцелуя. Гермиона догадалась, почему. Он был совершенно ошарашен ее напором, и не понимал, как ему следует поступить. Зато она знала, как. И ей было плевать на последствия. А они определенно будут, и накроют ее сразу же, как все закончился. Но тело молило разбить моральные границы, и дать выход такой мерзкой, но сжигающей все внутри похоти. – Я хочу, – прошептала она. Тело уже кричало, но разум сопротивлялся из последних сил. – Что? – непонимающе переспросил Долохов. – Хочу тебя… сейчас. – Нет, – мужчина закачал головой. – Ты не можешь хотеть меня. Это неправильно. Так не должно быть… Она положила ладонь на покрытую щетиной скулу Долохова, возвращая его внимание, которое чуть растерялось, пока он пытался придать охватившему его замешательству словесную форму. – После может быть все, что угодно. Но в эту секунду ты мне очень нужен. Словно расплавленная карамель, эти слова растеклись внутри, и это было так вкусно. Устоять было практически невозможно. И все же… Мужчина приблизился, мягко поцеловал девушку в податливые губы и прошептал: – Я совершил много ошибок, и смирился с этим. Но если я сейчас сделаю то, о чем так мечтал все эти месяцы, я не прощу себя. И ты меня не простишь. Может она под зельем? Или заклинанием. Надо бы ей показаться целителям. Но… Сегодня, пока был в Министерстве, он стал случайным свидетелем одного неприятного разговора. Незнакомые ему мужчина и женщина несли какую-то ахинею, по большей части состоящей из обмена желчью в адрес маленькой грязнокровки. Что-то там про ее нездоровое увлечение знаменитыми волшебниками, по большей части темными. Долохову не надо было предполагать, о ком они говорили. Это было слишком, мать его, очевидно. Конечно то, что эти министерские хомячки плели, было совершеннейшим бредом. Похоже, Министерство при любой власти – это омерзительный гадюшник, где каждый готов вцепится другому в глотку, лишь бы занять лучшее место под солнцем. Впрочем, это было бредом до того момента, пока девушка его не поцеловала. Сама. Святая Моргана, и что ему с этим делать? Будь он на свободе, он бы отдался страсти, не задумываясь, потому что, если честно, тело уже не первую неделю время от времени ноет, требуя нормальной разрядки, а не той, что он позволял себе, стоя под душем. Но, находясь в тюрьме, он не может разрешить себе такую роскошь. Что бы он ни говорил Роули, про то, как ему тут все противно, на деле, неприятно было это осознавать, но, пожалуй, ему впервые в жизни было действительно спокойно. До сегодняшней ночи, конечно. И все же. Пусть его тут хоть каждый день избивают, но возвращаться в Азкабан, даже если там побоев не будет, он совсем не хотел. Потому что Азкабан – это не только про дорвавшихся до власти неудачников, служащих там охранниками. Азкабан – это гребаная бездна, которая и без дементоров высасывает из попавших туда все жизненные силы. Было в этой тюрьме, в этих стенах, что-то такое – темное и очень мощное. Нет, он приложит все усилия, чтобы больше никогда не вернуться туда. Правильным решением будет отвести девочку в больничный отсек. О, черт, она что, раздевается? Антонин наблюдал за неловкими попытками маленькой грязнокровки расстегнуть пуговицы рубашки. Попутно девушка стонала, что-то невнятно говорила, выгибалась все телом, и мужчина ощутил, как в штанах становиться тесно. Подавляя желание, он потянулся к Гермионе, чтобы запахнуть почти полностью расстёгнутую рубашку, но вдруг девушка с умопомрачительным стоном резко задрала лифчик вверх, обнажив два уже знакомых ему бугорка. – Ну же, – пролепетала она, коснувшись его бедра теплой рукой. Не в силах совладать с собой, он медленно занес ладонь над одним из бугорков и позволил себе коснуться нежной кожи. Девушка шумно втянула воздух через рот и также шумно выдохнула. Под пальцами мужчины горошинка соска стала твердой. Антонин мягко покрутил его между пальцев, но, когда внизу стало ныть сильнее, тут же убрал руку. С ней явно не все в порядке. Любовная магия, похоже. Первая мысль была верной: нужно отвести ее в больничный отсек. Ага. Туда, где куча медсестричек, как их называл Басти, голодных до горячих новостей, которые можно будет посмаковать за чашкой чая. Антонин всегда был крайне далек от сплетен, но понимал, какую силу они могут возыметь при правильном подходе. Если сейчас он отведет ее к целителю, это точно просочиться за пределы лечебного кабинета, и на девочку обрушится новая волна грязи. Выдержит ли она? Может да, но скорее всего это ее сломает. Антонин коснулся шелковистого локона маленькой грязнокровки. К черту. Никаких целителей, он сам во всем разберется. Антонин поднялся с кровати, подошел к двери и запер ее. Потом снова повернулся к девушке, которая уже успела призывно развалиться на кровати. Любовная магия. Он плохо разбирался в таком. Единственное, что он знал: симптомы могут исчезнуть или хотя бы ослабнуть, если энергия найдет выход. Будет ли слабого вмешательства достаточно? По крайне мере, можно попробовать. Вдруг очередной тихий стон сорвался с губ девушки, и она, будто к спасителю, потянулась руками к вернувшемуся Антонину. – Я не уверен в эффективности, но попробую сделать кое-что, чтобы тебе стало легче, – произнес он. Несмело он обхватил Гермиона за талию и бережно опустил спиной на матрас. Она совсем не препятствовала ему, когда Антонин расстегивал ее джинсы, а следом снимал кроссовки. На несколько секунд он остановился, коснувшись края трусов. Мужчина взглянул девушке в лицо – она лежала с блаженной улыбкой, прикрыв глаза. Долбаная любовная магия! Он приспустил ее трусы ниже колен, а потом и вовсе стянул их с ее стройных ног. Мужчина залюбовался ее интимной зоной. Какая же она еще невинная. Бледная кожа, кудрявые волоски и уже припухшие губы. Аккуратно он раздвинул ее ноги, обнажая желанный вход. Подавляя дрожь, Долохов прижался внешней стороной указательного пальца к области между половыми губами, и гриффиндорка захныкала. Палец гулял вверх-вниз, пока смазка ни увлажнила область вокруг входа полностью. Медленно, боясь причинить ей боль, он толкнулся внутрь. Вход оказался узким, но стенки были достаточно эластичными, чтобы пропустить его без особых усилий. Он почувствовал, как сжались мышцы влагалища. Мозг подбросил фантазию о том, как восхитительно себя ощущал бы внутри член. Эмоции охватили его, и Антонин сдавить челюсть, которая тут же отдалась болью, напоминая ему о недавней драке. Несколько возвратно-поступательных движений одной рукой, пальцы другой накрыли клитор. От двойной стимуляции, девушка еще громче застонала, подаваясь тазом навстречу его рукам. – Да, пожалуйста, глубже, – бормотала она, продолжая все также улыбаться с закрытыми глазами. Он ускорился, сдавив зубы сильнее. Это была настоящая пытка. Он хотел сбросить штаны и ворваться в нее так глубоко, как только это возможно. Челюсть горела. Но он не сбавлял темп. Еще немного, совсем чуть-чуть. Наконец, рывок – она приподняла таз, и затем Антонин почувствовал, как стенки влагалища учащенно запульсировали.***
Гарри спрятал лицо в ладонях и широко зевнул. Затем провел ладонями вверх, запустил пальцы в волосы и тряхнул головой в надежде хоть немного взбодриться. Он только зашел домой, когда получил письмо с просьбой срочно вернуться в Министерство. Если бы это касалось чего угодно другого, оно могло бы подождать до утра, но только не расследование похищения его ближайшей подруги. Если это воспоминание даст хоть мизерную зацепку, это уже будет большим прогрессом в расследовании. Из тех воспоминаний, которые находятся в их распоряжении, есть только события до нападения. В баре были Флинт и еще двое неизвестных. Но расследующие преступление авроры не могли найти убедительных доказательств, что эти трое были нападавшими. У них был только свихнувшийся Флинт, от которого добиться можно было лишь бессвязного горячечного бреда, не более. Нотт же либо попросил кого-то стереть ему память, либо принял что-то позволяющее скрыть воспоминания от посторонних глаз. В любом случае, от него было мало толку до сегодняшнего дня. – Гарри! Все готово. Поттер вскинул голову и повернулся к вошедшему в помещение Симусу, члену его специального отряда. – Ты уже посмотрел? – спросил Гарри, принимая из рук друга флакончик с прозрачной светящейся жидкостью. – Посмотрел. И ты ни за что не поверишь, что там. Вернее, кто. Гарри устало вздохнул. – Симус, сейчас глубокая ночь. Пожалуйста, избавь меня от необходимости разгадывать твои намеки. – Ээ, будет лучше, если ты сначала посмотришь сам, а потом скажешь, что думаешь. Просто там все не так очевидно, как хотелось бы. Точнее, для меня это не сюрприз, но ты же знаешь мою… ээ… особенность делать поспешные выводы… Так что… – Ладно, я понял. Пойдем.***
Пэнси потянулась к пиале, наполненной полюбившимися ей разноцветными пирожными макарон, и, взяв в руку нежно-лиловое, снова повернулась к окну. Над городом вовсю разливалось розово-оранжевое зарево, знаменуя наступление нового дня. Пэнси не спала уже вторую ночь, наблюдая как зажигались, а потом гасли огни Эйфелевой башни. Джонатан никогда не экономил на апартаментах, выбирая лучшие номера самых дорогих отелей. На четыре дня они остановились в пентхаусе отеля «Four Seasons», откуда до набережной Сены, где ей понравилось гулять перед обедом, было рукой подать. Пэнси так и не знала, чем занимался Джонатан. Да это было и не важно. Он уходил рано утром и до его возвращения вечером, а иногда и ночью, слизеринка была предоставлена самой себе. Казалось, это могло стать отличной возможностью сбежать, но этот проклятый маггл, ее хозяин, приставил к ней охрану – крепкого молодого парня с совершенно непримечательной внешностью, что, конечно, было идеальным бонусом в его работе, позволяя ему легко скрываться в толпе, когда этого требовали обстоятельства. Пэнси знала, что он всегда где-то рядом, но на глаза ей он попадался крайне редко, и это жутко раздражало. Даже наедине с собой и городом, она не чувствовала себя действительно в одиночестве. Единственным утешением было то, что она все же может гулять, где ей вздумается, и видеть все собственными глазами, а не на картинках. За то короткое время, что она здесь, Париж успел влюбить ее в себя, и Пэнси с удовольствием осталась бы здесь подольше. Но еще когда они только собирались в путь, Джонатан сказал, что они пробудут тут меньше недели, поэтому девушка заранее распланировала каждый день. Ей удалось исследовать основные достопримечательности города, пусть и не так обстоятельно, как хотелось бы. А завтра утром они уже отправлялись дальше. Когда Джонатан вышел из ванной, Пэнси соскочила с подоконника и натянула дежурную улыбку. – Доброе утро, – прощебетала она, подойдя к хозяину вплотную и обхватив своими тонкими руками его шею. Джонатан заключил в объятия ее талию и прижал девушку к себе. – Доброе, – проговорил он, после чего жадно впился губами в изгиб шеи Пэнси, вынуждая ее отклонить голову в сторону. – Как относишься к утренним шалостям? – прошептал он сбивчиво, отпуская ее шею, где остался розоватый след от слишком грубого поцелуя. Не дожидаясь ее ответа, мужчина подхватил девушку на руки, сделал пару шагов, а затем бросил ее на диван. Пэнси не противилась, когда он сдернул с нее платье. – Красивая, – сказал он, проведя рукой по оголившейся груди. Следом он расстегнул ширинку брюк и высвободил член. Что Джонатану нравилось особенно, так это то, что Пэнси не надо было отдавать приказов, она и сама прекрасно понимала, что и в какой момент нужно делать. Поэтому едва он вытащил член, она приподнялась на локтях, приблизилась и обхватила его губами, сразу же глубоко пропуская его внутрь. Активно совершая возвратно-поступательные движения, она остановилась лишь тогда, когда мужчина придержал ее за плечо. Сегодня он явно хотел пожестче и это, наверняка, стоило бы ей нескольких месяцев, а может и года жизни, если бы он решил провести ритуал. Джонатан заметил, что тело Пэнси крайне горячо реагирует на грубые ласки, поэтому последнее время он все чаще отдавал предпочтение жесткому сексу. И, к сожалению, ему было все равно, было ли это частью ритуала, или нет. Стянув ее за волосы на пол, мужчина перевернул Пэнси спиной и заставил встать на четвереньки. Девушка расслабилась, насколько могла, но все равно было больно, когда он проник во влагалище без всякой прелюдии. В таком положении он мучил ее несколько минут, а когда был уже совсем близко, вытащил член и разрядился на ее ягодицы. Еще одно его предпочтение – Джонатану нравилось, когда Пэнси выглядела грязно, вероятно, он видел в этом какую-то только ему понятную эстетику. Поэтому он часто кончал на разные части ее тела и наслаждался видом стекающей по ним спермы. А Пэнси так и не привыкла к этому, каждый раз она едва сдерживала приступы тошноты от омерзительного зрелища и, главное, противного ощущения на коже. Наконец, Джонатан поднялся на ноги, добрел до дивана и устало рухнул на него, с наслаждением потянувшись. Зная, как он любит смотреть на нее сверху вниз, девушка на четвереньках подползла к мужчине и села у него в ногах. Джонатан опустил взгляд и задумался. С минуту он молча рассматривал ее лицо. И это было как-то подозрительно и пугающе. – Почему ты так смотришь на меня? – спросила она смущенно. Джонатан закинул ногу на ногу, облокотился на подлокотник и уперся головой в области виска в кисть, сжатую в кулак. – Да вот думаю, что мне делать. Завтра нужно ехать в Англию. – И… что? – поинтересовалась она как можно более непринужденно. Хотя сердце при этом зашлось бешеным ритмом. – Не очень хочется тебя туда везти. Ты будешь совсем одна. – Но… как же охранник? – все также спокойно произнесла Пэнси. – Нет, увы. Гилл должен выполнить одно мое поручение. В Англии его с нами не будет. А доверить тебя я могу только ему. Нет-нет-нет. Она снова будет пленницей в четырех стенах? На глаза навернулись слезы. – Ты… обещал… Что я не буду взаперти, – от мыслей, что она потеряет драгоценные дни, голос задрожал, и тело тоже. Джонатан склонился и подхватил ее подбородок рукой. Они встретились взглядами. – В том-то и проблема. Я дал обещание. И это буду не я, если не исполню его. Поэтому у меня дилемма. Пэнси мягко высвободилась из его захвата и вытерла слезинки, успевшие скатиться по щеке. – Почему ты не хочешь, что я ехала в Англию? – Ты оттуда родом, – честно ответил Джонатан, снова откинувшись на спинку дивана. – У тебя там много знакомых. Мало ли, что взбредет тебе в голову, если ты увидишь кого-то из них? Лицо Пэнси помрачнело. – А здесь, во Франции, моя мать, если ты забыл. Но, как ты и сам знаешь, я не пыталась сбежать, чтобы найти ее. У меня нет никого, к кому мне хотелось бы пойти. Да и даже если бы я сделала это… Никто не стал помогать мне раньше. С чего ты взял, что они станут помогать теперь? – Пэнси сделала глубокий вдох, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы. – Не важно, где мы будем. Я останусь с тобой. Потому что больше мне идти некуда.***
Гермиона перевернулась на спину и потянулась во сне. Антонин, любующийся ею все эти несколько часов, встрепенулся. Медленно, стараясь не разбудить, он чуть повернул руку девушки, так чтобы лучше разглядеть шрам на внутренней стороне предплечья, и замер. Слова «грязнокровка» читалось без каких-либо проблем, кто-то очень старался, вырисовывая каждую букву. И, пожалуй, он догадывался, кто это мог быть. «А чем ты лучше?» – спросил внутренний голос. Конечно, обращение «грязнокровка» по отношению к ней уже давно не носит оскорбительный оттенок, когда слетает с его уст, но для нее это ведь может быть больно до сих пор. «Может, перестанешь называть меня грязнокровкой?» Мягкий намек, который он не понял. Резкая боль в области переносицы заставила Антонина скривиться и прикрыть глаза. Пульс участился, кровь ударила в висках. – Дьявол, – произнес он, забывшись. А когда осознал, что сказал это слишком громко, взглянул на Гермиону. Девушка медленно разлепила веки. Сначала она нахмурилась, разглядывая его лицо. Потом в один миг ее глаза расширились, рот приоткрылся в удивлении, взгляд заметался по комнате. – Ч-что…? – тихо пролепетала она, машинально подтягивая к шее одеяло, в край которого вцепилась до побелевших костяшек. – Спокойно, – твердо сказал Долохов. Однако его попытка остановить ее панику возымела обратный эффект. Девушка сбивчиво задышала через приоткрытый рот. – Ч-что ты с-сделал? – ее нижняя губа задрожала, красные сосудики проявились на белках. – Ты должна успокоиться и выслушать меня. – Как ты мог? Очередная попытка оказалась провальной. Гермиона рванулась было с кровати, но Долохов удержал ее, прижав обратно к матрасу. Рукой он прикрыл ей рот, опасаясь излишне бурной реакции девушки. Одеяло помогло ему пресечь ее попытки пнуть его. Он навалился на девушку сверху и, заглянув в теперь уже испуганные глаза гриффиндорки, произнес: – Просто выслушай меня. Не бойся. Девушка дрожала, но больше не предпринимала попыток к физическому сопротивлению. – Помнишь, как ты пришла ко мне ночью, после драки? Ты меня исцелила. Гермиона нахмурилась. Она хорошо это помнила. А потом…. Что было потом? – Кричать не будешь? Гриффиндорка лишь промычала что-то невнятное. Надеясь, что это был утвердительный ответ, Антонин медленно убрал ладонь от ее рта и отстранился, давая девушке возможность сесть на кровати. – Для начала пойми, что ничего непоправимого не случилось. – Я голая, – тихо произнесла Гермиона. – Да, это я тебя раздел. Но не для того, чтобы тобой воспользоваться. На мне много грехов, но это не один из них. – Тогда почему…? – На тебя кто-то наложил любовные чары. Я плохо в этом разбираюсь. Однако это точно не Амортеция. – Я… не понимаю… – Ты меня поцеловала. Потом, сказала, что хочешь меня, начала раздеваться. Я собирался отвести тебя в медблок, но… подумал, что лишние сплетни тебе ни к чему. И тогда я… – Что ты? – Помог тебе расслабиться. Я предположил, что любовная магия должна найти выход и это ее ослабит. Только касания, ничего больше. Щеки девушки зарделись, когда она осознала, что он имеет в виду. – И это подействовало, – продолжил Долохов. – А потом ты почти сразу вырубилась. Клянусь, на этом все. Гермиона прикрыла глаза. Говорил ли он правду? Должна ли она сходить к целителю, чтобы провериться? – Я просто хотел помочь. Антонин накрыл было ее ладонь своей, но девушка встрепенулась и отдернула руку. – Не трогай меня, – сквозь зубы выговорила она. – Где моя одежда?***
– Гермиона! Девушка вздрогнула и медленно повернулась. К ней направлялся Гарри. Видел ли он, что она выходила от Долохова? Что он подумал? Как ей оправдаться? Поверит ли он? – Гарри… Что ты здесь делаешь? – пытаясь сохранять спокойствие, спросила она. – Есть новости по поводу нападения на тебя. Мысли о Долохове и том, что гипотетически могло произойти ночью, тут же скрылись в глубинах сознания, уступив место давно изнуряющим ее болезненным воспоминаниям. – Что ты узнал? – Нотт кое-что вспомнил, уж не знаю, как ему удалось. Мы уже арестовали второго подозреваемого. – И? Кто это? – Все сложно… И я, знаешь, не готов прямо вот… с уверенностью что-то утверждать… Потому что есть много оговорок и неточностей… Знаешь, все так размыто… – Господи, Гарри. Да просто назови имя. Гарри снял очки и потер переносицу. Потом снова посмотрел на Гермиону. – Драко Малфой.