Swarm

— Тише, тише. Не беги, а то упадешь. Мне не успеть за тобой. Маленькие настойчивые руки обхватили большие ладони мужчины, который закрывал своей дочери глаза и аккуратно вел ее вперед, старательно подавляя в голосе улыбку. Девочка вертелась, крутилась во все стороны, хотела сорваться на бег от предвкушения: — Ну что там, папа? Это самолет? Да? Он летает, да? — Почти. И мы почти пришли, не торопись. Я не хочу, чтобы ты поскользнулась. Вот видишь? Ты снова едва не упала! — Ну когда-а? Легкий поворот налево, несколько шагов вперед и только тогда отец остановился, не скрывая больше улыбки: — Теперь ты можешь открыть глаза. Крупные ладони плавно исчезли с лица под торопливый и взбудораженный вздох ребенка. Впрочем, ее улыбке не суждено было продлиться; она угасла по мере того, как глаза наконец рассмотрели то, к чему они пришли. Мужчина, будто бы и не замечая, опустился рядом, приобняв ребенка за плечи: — Тебе нравится? — вкрадчиво уточнил он. — Она красивая, так ведь? Я знал, что тебе понравится. Что ж, теперь она твоя, зайка. И как же мы ее назовем? М? Алиса? Хммм. Нет. Может быть… Ариэль? Ох, нет. Тоже не подходит. Она же не русалочка, а маленькая принцесса... Гляди-ка: совсем как ты. Тогда может быть… Рика? Да, Рика. Ты только посмотри на нее, — силуэт заслонил обзор, вглядываясь в лицо своей дочери. — Вы как две капли воды! Но девочка, вопреки положительным ожиданиям, плотно поджала дрожащие губы и сделала несколько нерешительных шажков назад, поспешно разрывая близкую дистанцию на безопасное расстояние. Уходя от куклы. Словно бы в панике, будто увидела совсем иное — не то, что ей хотели показать. Мотнула головой, в то время, как на глаза внезапно начали наворачиваться слезы. Ее руки стиснули и смяли края изящного желтого летнего платьица, что придавало ей изящный, почти кукольный вид, делая её похожей на искусно сделанную, дорогую игрушку, замершую напротив. Ведь милая кукла, ростом почти с его дочь, неподвижно замерла на витрине в похожем желтом платье. Улыбаясь столь приветливо. Жуткой улыбкой куклы. Улыбкой, не принадлежавшей живому человеку Белая мраморная кожа куклы казалась совсем неестественной, слишком бледной, будто не видевшей солнечного света, что при свете ласкового летнего дня создавало неприятный контраст. Темные косички, перекинутые вперед, вместе с более светлыми янтарно-карими глазами придавали ей сходства с девочкой, однако милая улыбка... Во всем почти как две капли воды. — Это не Рика, папа! — в ужасе воскликнула дочь. — Это не Рика! Девочка в сущей, действительно охватившей ее панике судорожно вцепилась пальцами в оправу своих очков — единственное существенное отличие от куклы напротив. — Тогда кто же она? Как с тобой мы ее назовем? Давай придумаем ей другое имя? — Я… Но я не хочу куклу! Мне не нужна кукла, папа!.. У меня есть настоящая Рика! — Милая, Рика — это… — Она правда существует! Правда! — Милая, я не спорю, однако… — Я не вру! Она правда есть! Почему ты никогда мне не веришь?! Почему? — в слезах воскликнула девочка, привлекая внимание случайных покупателей и недоуменный взгляд продавца-консультанта поблизости. Мужчина нахмурился, отворачиваясь прочь от этого непрошенного взгляда и заслонил от него дочь, присев рядом с ней на корточки. Понизив голос до тихого, но как можно более располагающего себе, он произнес, по-прежнему надеясь лишь на одно: ребенок примет куклу. Не эту, значит другую. — Хорошо. Я тебя понял, Солнце. Мы купим тебе другую куклу? Любую другую, какую только захочешь, но, Вика, пожалуйста: выбери себе куклу. Не машину и не самолет. Назовешь ее как хочешь. Сама. — Нет, — дрогнул дочкин голос, срываясь на крик. — Нет! Мне не нужна кукла! — Ви… — мужчина потрясенно потянулся рукой на встречу единственной дорогой дочери, но Виктория резко сорвалась с места, в слезах убегая прочь, за соседние ряды игрушек. Наполненные болью глаза с минуту смотрели в ничто, в пустоту, где недавно стояла его дочь. Одна из двух и ныне единственная. Не по годам залегшие под глазами морщины и с проседью щетина только усиливали боль, которую старательно скрывало лицо отца. Она не должна это помнить, не должна знать, но Виктория чувствует это, словно она знает, и знает все. Ей не нужно слов. Она все понимает. Вопреки всему, она четко ощущает себя так, словно потеряла что-то важное и хочет всеми силами это восполнить. Быть может. Ведь шесть лет назад, почти ровно шесть лет назад все было совсем иначе. Марк не верил собственным глазам, сам с трудом сдерживал слезы, однако присущие радости, а не горю. Это было чудо, самое настоящее чудо, сокровенное, ведь от любимого человека у него вскоре будет их общий, долгожданный малыш, но, как к удивлению показало исследование — не один, от чего перехватило дыхание. Это был восторг. Двое малышей. Их будет двое, не один: зигота на стадии дробления неожиданно поделилась на две части, в ходе чего произошло крайне редкое, почти что мистическое явление природы — образовались близнецы. Двое, что раньше были одним целым. Но теперь это не просто понятие из словаря, или история счастья других людей, а это их близнецы, их с Анной дети, которые вместе будут познавать мир, вместе делить горе и радость. Близнецы. Только подумать. Вдуматься. Это даже не двойняшки, отдаленно похожие друг на друга. Нет, малыши во всем будут похожи меж собой из-за типа их возникновения, согласно заключению врача, поскольку они оба берут свое начало от одной зиготы и развиваются в одной общей амниотической полости. Что поразительно. Поэтому они наследуют один пол и внешность, портретное сходство, так как это две полностью генетически одинаковые копии, которых еще не было в роду. Это было их личное счастье. Тем временем месяцы шли и приближалось время рождения. Вопросы и споры об имени для ребенка отпали сами собой, так как их было двое, из-за чего угодить сразу обоим родителям было проще. Его дорогая Анна настаивала на Эрике, которую, к еще большему удивлению, столь просто оказалось сократить всего до ласкового «Рика» в пару им предложенной Вике, что сводило с ума от своей похожести и созвучности. Несомненно, в будущем это стало бы источником многих шуток и розыгрышей. Анна, не веря своему счастью, оперативно закупала товары абсолютно одинаковые меж собой, на будущее, даже местами далекое будущее, чтобы девочки не ревновали себя друг к другу и во всем были похожи как одна. Ведь они всегда будут рядом, идя рука об руку. Однако, по мере развития плода, удалось выяснить не только пол малышек, но и шокирующий факт: всего одна из них ведет себя активно, в то время, как вторая вызвала некоторые серьезные опасения у обследующих Анну врачей. Она отчего-то была чуть меньше и очень пассивная. Почти не толкалась, в то время, как буянила во всю ее сестра, которая затихала только тогда, когда получала слабый ответный пинок. Так не должно было быть. Так не должно было быть. Что-то идет неправильно. Вроде бы, серьезных отклонений нет. «Просто одна из них слабее, чем вторая». Намного слабее. Настолько, что до пены у рта вызывала опасения у ее отца под ложные заверения врачей, что все не критично, ребенок в среднем развивается нормально. Только вот в ночь их рождения были содраны и разбиты об стену кулаки, в то время, как сердце разрывалось от шокирующего неверия и бессильных слез. Старшая, более крепкая девочка появилась в 0:24 и оповестила своим пронзительным криком о грядущем праздничном дне. Анна, не думая от боли, шепнула настойчивое и точно уверенное «Виктория». Она не сомневалась, что та появится первой. Казалось, это была лучшая минута в жизни обоих. Однако второй ребенок вызывал опасения, ведь стоило и второй девочке, наконец-то, появиться на свет, как та в упор отказалась дышать под не затихавший в ту ночь плач ее сестры. Она отказывалась дышать, что бы не делали врачи. Отказывалась. Отказывалась. Она почему-то отказывалась дышать. Потому что была слабее сестры, но «состояние в общей норме, ребенок сможет родиться сам». Сможет? Сможет?.. Вот только почему она не дышит, что-бы они с ней только не делали?! В то время, как первая уже не кричала, а лишь слабо мяукала часы спустя и растратила на плач все последние силы. Дети чувствуют все плохое и опасное намного чутче, но ничто не пугает их так, как момент собственного рождения, когда утроба матери остается позади, а новый мир живет по неизвестным им законам, причиняющим боль при первом вздохе. Тем не менее, их всегда было двое. Не одна, но одна ныне пропала, ее нет, ее попросту нет. Виктория не могла ни коим образом это осознать в силу возраста, но ощущала разлуку. Вместе возникли. Вместе развивались, тесно ощущая присутствие друг к друга. Стук своих сердец. Всегда были вместе. Всегда. Когда-то были единым целом, единой зиготой — началом всего, быть может, оттого делили единую душу. Но родилась всего одна, напрочь подкосив моральное и физическое здоровье Анны, ведь та в истерике не в силах была поверить, что держит в руках всего одну девочку. Вторая ее девочка пропала, совсем пропала. Так не могло быть. Старшая словно выпивала из младшей всю жизненную силу еще в утробе, словно прокляты́й вампир, хорошея день ото дня, в то время, как другая действительно слабла. И даже попытки мужа хоть как-то сдержать эту боль не смогли пресечь послеродовую депрессию и подкошенное состояние матери. Она до последнего не принимала свою дочь и не могла смотреть, что ребенок у нее один. Редко и мало ела, говоря, что кусок в горло не лезет, когда как этой она рукой с ложки могла кормить обоих девочек. Ее милую дочь, что ныне мертва. Анна обвиняла всех и себя в ее смерти, пренебрегая своим здоровьем. Ложные мечты вдребезги разбились об ужасную реальность. Однако, и психолог ничем не мог ей помочь, как то дорого не пытались — становилось гораздо хуже. Намного хуже, ведь Анна срывалась, не в силах принять, что нужно продолжать жить дальше, что все планы, все мечты о близнецах рухнули в один единственный момент. Что ее дочь, ее плоть и кровь, мертва. Что никто не сможет больше вернуть ей ее девочку. Никто. Время не может обернуться и пойти вспять. В конечном итоге, возникшая болезнь сделала дело и быстро скосила все оставшееся здоровье. Виктория же была слишком мала и не понимала, что не так с ее мамой. Куда она пропала. Почему у других есть мама? Где ее мама? Любила ли ее мама? Но раз любила, то почему ее больше нет? На что, сглатывая острый тяжелый ком, отец раз за разом говорил, вспоминая все хорошее: любила. Не сомневайся. Всегда любила. Вот только причину смерти ребенку не объяснишь. Еще на самом раннем этапе детства дочери Марку пришлось распродать и избавиться от многих подозрительных вещей, что были когда-то куплены в двойном экземпляре. Ребенок ни о чем не должен знать. Больше всего на свете мужчина боялся, что это затронет следом и его дочь, ведь ее не стихающий крик в ночь своего рождения преследовал его сквозь годы. Виктория не должна догадываться ни о чем. Мать всегда ее любила. Всегда. Как единственную дочь, осознавала она это или уже нет. Сложнее всего оказалось унять многоречивые сочувствующие взгляды соседей и приятелей, но подобное сочувствие — последнее, в чем можно было нуждаться, не говоря о том, что сложенный кулак попал тотчас поддых пьяного, но ныне бывшего приятеля, с кем они в час слабины когда-то в выходные тихо смотрели футбол, пока дочка мирно спала на верхнем этаже, пока на утро идиот не запутался в языке, а заодно и в отсутствующих мозгах... с похмельем упрямо называя трехлетнюю Вику Рикой. С этого и начался, буквально развергся настоящий Ад, ведь Виктория не поняла, но крепко уцепилась за то почему это ее упорно назвали Рика, когда она Вика. Вывод: кто такая Рика? У нее нет сестры. Девочка росла, страдая от отсутствия женской руки поблизости. Не было сил… найти замену человеку, который когда-то был для тебя всем, частью твоей души и ради которого ты делал все, лишь бы он пришел в себя. Которого ты искренне любил, но он покинул тебя. Да, быть может, это нормально в современном обществе — в конечном итоге искать замену, скрепя сердце. Девочке нужна мать. Новая мать. Она растет и не понимает почему вокруг у всех есть… Сестры. Братья. А у нее нет даже мамы. Она хочет быть как как все, но одновременно отталкивает от себя сверстников, потому что ее душа разбита, от нее отняли половину. Это шок, но Виктория под разными предлогами избегает людей, что не похожи на нее внешне, наоборот, она стремительно ищет глазами кого-то, кто так похож на нее, чем пугает до жути своего отца и сама же разочаровывается в людях, ведь они по интересам не такие, как она. Она ищет замену тому, что отняли у нее. Не осознает, но упрямо ищет замену сестре, буквально бракует многих детей как потенциальных друзей, стараясь держаться от них подальше, если они имеют хотя бы другой цвет волос. Ведь они не похожи на нее, когда нечто близкое ей было полностью похожим. Единственным таким же существом во всем мире, что было идентично ей. Однако, время идет, а у девочки так и нет друзей, как не пытайся это побороть. Она хочет найти свою сестру, что уже невозможно, так как во вселенной существуют процессы необратимые по своей природе. Смерть — один из них, когда выходит время на последней шанс. Виктория всегда хотела быть сильной, смотрела как соседский ребенок играет со своим братом и стала тоже одержима игрушками для мальчиков, но наотрез отказалась разговаривать с этими детьми, предпочитая очень тихо и скромно играть машинками одна. Однако, ни что не могло напугать и снова разбить сердце так сильно, как то, что в один из вечеров ее отцу удалось застать то, что Вика мило играет на полу машинками напротив собственного отражения… называя его Рика. Она не должна была знать. Не ребенком. Но с тех пор она все чаще обращалась к отражению, воображая в нем… друга? Сестру? Во всяком случае того, кого ей так сильно не доставало. Но ведь это ненормально. Она не могла знать о своей мертворожденной сестре, но ей было одиноко и она упорно воображала, что у нее есть сестра-близнец… буквально сводя с ума своего отца, не знающего покоя. Конечно, ребенок не понимал, почему ее папа столь дико смотрит на нее, стоило ей заговорить с Рикой, как неловко что-то ронял дрогнувшей рукой, а его взор устилался горечью. Марк не поскупился и нашел элитную куклу. Дорогую куклу ограниченной серии, столь похожую внешне на дочь. Лишь бы она смотрела не на отражение, а играла с ней. Это было бы невыносимой пыткой для него, видеть обоих дочерей вместе. Будто злобный доппельгангер, чейнджлинг, пытающийся заменить собой потерю. Быть может, если дочь начнет думать, что кукла — это Рика, все удастся сгладить. Это неправильно, но так станет возможным все вернуть на круги своя. Со временем она перестанет играть в куклы, но уже будет не в том возрасте, чтобы играть с отражением и, быть может, видя, как дочь играет с куклой, к ней подойдет другая девочка, от которой Вика не сбежит тотчас, поскольку имеет при себе Рику, поскольку она не одна. Неподалеку живет как раз одна армяночка примерно ее возраста, спокойный ребенок и, если уж на то пошло: тоже с темными волосами и глазами. Подружись с ней. Пожалуйста. Она тоже любит велосипеды. Отбросив мысли прочь, мужчина понял, что непозволительно долго, тревожно долго не идет вслед за дочкой. Конечно, Виктория сейчас находится в относительной безопасности и в паре стеллажей отсюда жадно пытается стянуть с полки огромную коробку с самолетом, однако не может до нее дотянуться. Тем не менее, от подобной реакции на куклу его плечи непроизвольно опускаются. Виктория — сложный ребенок. Слишком уж сложный на фоне большинства детей. Будет не просто сделать так, чтобы донести ей в голову простую истину о том, что не стоит всегда смотреть исключительно на чужую внешность. Не она определяет человека и его душу, ведь главное то, что лежит у него внутри, а не снаружи. Иначе в жизни непременно возникнет несколько внешне похожих на дочь личностей, что могут желать ей истинного зла. И, что страшнее всего, такие непременно возникнут. Виктория всегда будет искать часть себя в других, непроизвольно ориентируясь и опираясь в первую очередь на внешнюю похожесть, даже если это удастся отчасти подавить.

***

Жесткие ремни змеями безжалостно впились в тело и временами перекрывали кислород. Голова больно запрокинулась назад от очередного толчка — затем еще один толчок, и в этот раз более мощный. Уильям взвыл от бессилия. Колеса тягача в очередной раз резко и быстро преодолели дорожную выбоину в глухой зоне, заставив всю кабину сотрястись, когда как стрелка спидометра достигла тревожного максимума, давно уже превысив безопасные значения. Фоулер знал одно: грузовик компании «Peterbild» подобного тоннажа имеет максимальную скорость движения равную ста километрам в час, но Прайму об этом доложить, очевидно, забыли. Чертов тягач берет тридцать-сорок километров свыше максимума и летит вперед практически в условиях настоящего бездорожья, из-за чего руки агента до боли впиваются в ремни безопасности и скребут ногтями по обивке сидения. Ноги без конца пинают то, до чего еще могут с трудом дотянуться: несколько мерзких тросов выскочили откуда-то из-под сиденья и сковали их, словно в цепи, когда Фоулер пытался давить на тормоза. Хватка Прайма стала заметно сильнее. — Блядство! Ты что, рехнулся?! Почему тот гонит так, словно его вот-вот что-то сожрет?! Хотя не долго было рехнуться: что, мать его, это были за звуки и вой на складах? Не то как сирена эвакуации, не то взаправду крик живой твари, которая готова в любой момент покуситься на твою душу и плоть. Как же! А Прайм взял, да подтвердил вырвавшуюся саркастичную ремарку. Что за..? Без шуток, однако нечто такое лидер автоботов обронил севшим голосом, и это было единственное, что он счел необходимым сообщить! Что еще, черт возьми, за гештальт такой?! Что это значит?! Какой еще комбайн? Каннибал? Фауна с Кибертрона? Так саранча или каннибал?! Ответа ожидаемо нет, да и не слышно собственного голоса за ревом мотора. Фоулер чувствует себя каким-то беспомощным хомяком, мелким питомцем, угодившим в крепкий кулак ребенка, причем почему-то решившего, что американские горки недостаточно крутые для него. Оптимус игнорирует человека внутри, как наименьшую из своих проблем. Мужчина не может толком двигаться, не может сделать хоть что-то, чтобы остановить тягач или вынудить его сбавить скорость. Худшее во всей ситуации то, что Прайм ведет себя словно одержимая машина, временами вылетая на встречное движение, что с учетом его скорости подвергает опасности людские жизни. Увозит агента в неизвестность в то время, как ситуация все больше и больше начинает походить на похищение и взятие заложника в условиях инопланетного вторжения. Оптимус не удостоил агента ни внятным ответом, ни даже минимальным объяснением ситуации. Агент был удостоен лишь просьбы-приказа не делать глупостей, что ситуацию объясняло чуть больше, чем никак. Что тогда происходит? Прямо сейчас, вот. Снова! Занесло в бок — то поворот — Прайм реагирует заторможено, так, словно бы устал, что не оправдывает его: несется напролом и по встречной! — Убийцей стать решил?! Как он может устать?! Они же, блин, механические! Стрелка спидометра не падает. В свою очередь, стремительно падает вниз скорость реакции кибертронца так, как если бы он засыпал на ходу, теряя сознание, словно ему что-то незаметно ввели. Прайм на полной скорости, посреди шоссе готов вырубиться, став обычной машиной, однако, он еще сопротивляется. Пока что. Но скованы ноги агента, крепко вцепились ремни — Фоулер не сможет сделать ничего в случае, если интоксикация окончательно возьмет свое. Что страшно — Арси не обращает внимание на вопли изнутри кабины. Она разве что спорит со своим лидером, не более! Чертовы самоуверенные.... Так. Ввели? Что ему нахрен ввели?! Наркотик? Яд? Болезнь?! Тот десептикон... Он что-то с лязгом царапал! — Да ты бредишь! Как, мать его?! С Оптимусом... Определенно что-то стало не так, переменилось конкретно и в худшую сторону. Так, словно... Ему плохо..? Ему определено плохо! Чт.. он творит?! Если обратить внимание, то... Пентагон в жены и на трусы британский флаг! Да. Его зацепило, серьезно, ведь что-то смогло воздействовать на внутренние системы автобота. Яд! Как можно отравить робота? Он что, умирает?! Нет, то словно интоксикация или же что-то будоражащим для Фоулера образом вышло из-под контроля. Если прислушаться, то можно услышать нечто вроде механической одышки-лязга между словами Прайма по связи для остальных, в то время, как его довольно часто выносит на полосу встречного движения, чего Оптимус в своем уме навряд ли допустит. «И что это было? «Десепто-чача»?! Шприц-когти? Проклятый жезл сбежавшей из музея мумии Клеопатры?! Вот только не говори мне, паразит, что вы тешились по кустам с кибертронской швалью! И как там на вкус ее вирус? Сполна распробовал? Правда глаза сейчас режет, да? Совсем, значит, в трубу охренел?! Не больно-то ей и сопротивлялся! Значит, не грешно быть в компании десептиконов?! А те и рады лишний раз обдолбать тебя в хлам!» — Фоулер молча был бы рад дотянуться до сердца, да руки не отпускают обивку. — «Что тебя так травануло, как паленый самогон?!» Без сарказма: Прайм и правда запыхался, словно со временем отключается на ходу, и это более, чем сводит человека с ума. Зеркала заднего вида улавливают только ночное небо, пустую трассу и Арси позади, что изредка и внезапно сбавляет скорость, а затем трансформируется, дабы задержать что-то и принять удар на себя, позволяя своему лидеру выиграть время… потому в эфире начинается мгновенная разборка на кибертронском, так как Оптимус не одобряет подобного порыва фемки и резко тормозит следом, практически кидая агента на свое лобовое стекло. От быстрой смерти человека спасают лишь ремни безопасности, которые резким ударом выбивают из тела весь воздух. Что смешно — никто и ничто не нагоняет автоботов следом, нет и в помине облака из саранчи-переростка, а Уильям не может даже понять, что случилось тогда на складской парковке, из-за чего излишняя паранойя фемботки совершенно непонятна, однако двое автоботов будто сошли с ума и теперь ринулись судорожно... удирать со страху. Прайм — понятно. Тогда получается, что затронуло ОБОИХ? Предельное напряжение сковывает их голоса, действия же вызывают слепую ярость агента Фоулера. Прайм и не заметит, если внезапно перед ним на дорогу выбежит человек, когда они будут миновать черту мелкого населенного пункта. Подобного рода тягач даже на низкой скорости оставит от тела сплошной перемолотый под своим весом фарш, намотанный на его колеса, а стоит ли говорить о запредельной скорости? Автоботы бегут, и бегут так, словно остановка значит верную смерть. «Как крысы с тонущего корабля» — в холодном поту думается агенту. Арси готова принять удар на себя и отстает, что напрочь запрещает ей Оптимус. Помимо этого, она отстает, когда в эфире вместо трескотни мельком проскальзывает слово «Балкхэд». Языковой барьер раздражает более всего. Это кажется неправильным — когда рядом с тобой специально говорят на другом языке, хорошо зная, что не все присутствующие смогут уловить суть слов. Зная и именно потому предпочитая свой собственный язык, чтобы сказать и утаить на нем нечто важное меж собой. Подобным образом люди могут говорить гадость и невинно улыбаться, а автоботы — обсуждать куда более глобальные вещи, касаемо землян. В кармане пиджака разрывается от безудержной трели телефон — начальство, этого стоило ожидать в кратчайший срок —, но звук тонет в дребезжании кабины, а руки не в силах открыть раскладушку и принять вызов, поскольку любое дребезжание меркнет по сравнению с настоящим волевым криком Прайма по внутренней связи. Сперва, конечно, это был мощный и неясный кибертронский треск напряженным голосом по зашифрованным автоботским частотам или ответ для Арси, что напрочь лишал смысла Фоулера ответить людям свыше. Затем смысл слов Прайма и вовсе обрубил все напрочь: Оптимус перешел на чистый английский, изрядно прибавляя агенту гемора в принятии телефонного вызова. Что подумают выше стоящие люди, первым и единственным словосочетанием услышав о приказном вызове всех автоботов? Истошном вызове, прерываемом «одышкой», когда на Землю рухнула целая внеземная армада! Голос при том не унимается — Оптимусу не отвечает даже база, поэтому со временем он становится только жестче и жестче, сопротивляясь сну и заставляя Уильяма сглатывать страх. Таким Прайма он еще не видел, тот предельно напряжен, следовательно, все плохо. Все крайне плохо! Конечно. Как же еще?! Это же автоботы. Прямо сейчас он с Праймом могут разбиться и разлететься в хлам по всей дороге, если очередной сигналящий водитель сам вовремя не эвакуируется, нахрен, в сторону! А эти двое роботов рехнулись, ведь голос, подобно раскату грома, продолжает сокрушать эфир: — ВЫЗЫВАЮ всех автоботов! ВЫЗЫВАЮ ВСЕХ АВТОБОТОВ! Уильяму кажется — барабанные перепонки следом трещат по швам. Неизвестно кого пытается дозваться Прайм: те рухнувшие обломки или Рэтчета, может быть — оба варианта сразу, но плохие дороги, вжимающая в сиденье скорость и болезненная хватка ремней делают свое предательское дело. Прайм не в порядке. Мужчина чувствует, что его стремительно начинает тошнить, а к горлу подкатывает вязкий ком. Левая рука на ощупь пытается наскрести кнопку, чтобы приоткрыть боковое стекло. Нет смысла материться — ни единого слова не слышно поверх Прайма, а боковое стекло тотчас резко поднимается обратно и не позволяет вдохнуть ни глотка воздуха. Словно издевается. Фоулер делает еще одну попытку, еще и еще, ударяя рукой по дверце так, что саднят костяшки пальцев. И все равно Прайм закрывает окно в тот же миг, как только оно приопустится, будто бы сюда что-то может залететь. Ремни только крепче сковывают человеческое тело. Куда уж крепче? Так, что Уильям кричит сквозь тошноту, рычит и язвит из последних сил, что если Прайм действительно не_хочет, чтобы здесь кто-то залетел сквозь окно — пусть ставит москитку! Ему тоже плохо. Снова и почти также, как в прошлый раз. В салоне кажется неимоверно душно. Несколько новых паразитов-кабелей обхватывают правую руку, что с боем тянется к приборной панели, чтобы включить хотя бы кондиционер. Бесполезно. Он не позволяет! Неверно понял или отмахнулся, но тут же пресек на корню попытку что-то сделать против своей воли. Голос Прайма, не смотря ни на что, предельно собранный и величественный в этом, будоражащий в своей жесткости, нет в нем былой мягкости. Фоулер понимал, что этот Прайм — глава и лидер. Не тот Оптимус, которого он знал. Не тот «дедсад», на который раньше позволял себе срываться словесно агент. Этого так не пронять. Человек для него сейчас словно неугомонный питомец, мелкая помеха, отвлекающая на себя внимание, как годовалый ребенок. Главная проблема Прайма на данный момент — он сам. Та дрянь, что попала в его системы, поскольку десептикон оцарапал слишком глубоко, заметил он то или нет. Яд не позволяет далеко уйти, чему бросает прямой вызов Оптимус. — Убить меня хочешь, придурок?! Меня сейчас стошнит прямо на твой салон! Сделай хоть что-то! Во рту Фоулера собиралась тошнотворная желчь, как при добротном глотке просроченного энергетика или дешевого алкогольного пойла, а горло уже во всю щемило от тряски на тот момент, когда кондиционер в салоне резко заработал, обдавая волосы потоком ледяного воздуха. Мужчина, из последних сил сдерживал рвотный позыв и снова откинулся на сидение. Да неужели? Нет, это уже невыносимо! «Он что, издевается?!» Уже парой минут спустя в салоне стало настолько холодно, что тело пробил озноб, но если бы это только помогало. А оно делает гораздо хуже. Фоулер правым локтем несколько раз ударил по сидению, глазами почти беспомощно указывая на койку позади. Там находиться не лучше, но оттуда хотя бы не видно бешено мелькающих деревьев и колдобин на дороге впереди, оттуда не видно причину надвигающейся потенциальной смерти, а кабели так или иначе вцепятся в человеческую плоть подобно путам, крепко удерживая на месте. К слову, что это вообще такое? Для чего?! Вторая рука зажимала рот и больно впивалась в щеки. Уж лучше было бы потерять сознание, чем терпеть все это. Вскрик — сидение, подобно игровому компьютерному креслу, без предупреждения резко откинулось почти что на сто восемьдесят градусов, укладывая Уильяма в лежачее положение. — Изверг, — выплевывая, хнычет Фоулер сквозь зубы. Злость душит и рвет подобно чувству предательства, но хныканье выходит жалким и тихим криком души, таким, что мужчина бы ни в жизнь не подумал о себе. У компьютерного кресла хотя бы можно регулировать и контролировать механизм качания. Так и так, Фоулера подкидывает на откинутом сидении, как какую-то котлету на сковороде у параллельно говорящей по телефону хозяйки! А скорая помощь Оптимуса Прайма заключается разве что в том, как быстрее доставить человека на тот свет! Автоботы в глаза никогда раньше не видели того, с чем столкнулись, так? Так. Отсюда подобная спешка, вот только что могло вызвать подобную реакцию? Как не интоксикация. Прайм глубоко оцарапан, либо дрянь настолько мощная, но Арси? Неужели тоже? — Оптимус, если мы сейчас же не разделимся, то примем удар скраплетов на себя обоюдно. Пострадаем мы оба! Ты не хочешь допустить риска и факта моей возможной гибели, но ты же понимаешь, что я как воин не могу допустить твоего напрасного риска? Мой долг защищать Прайма любой на то ценой! Мой актив не важен по сравнению с твоим. Он не существенен для автоботов. Без него мы сможем выжить. Если я смогу выиграть время для твоего отступления, я сделаю это. Это не обсуждается в условиях, когда мы рискуем утратить Матрицу навсегда. Кроме того, Балкхэд остался позади! Возможно, у него еще есть шанс, раз гештальт все время был рядом с тобой. Оптимус, прошу, выслушай меня! У нас нет иного выбора! Нет смысла играть в упрямство, как Хот Род, — Арси снова отозвалась на кибертронском, отчаянно взывая к своему лидеру, пока тот продолжал вызывать базу. Уильям в отместку повернул голову в бок, дабы бывшим ужином не попало на пиджак, но совершенно точно им попало как в можно большее количество мест Прайма, как… — Арктическая база «Холодильник-1». Уилджек на связи. Как слышно? У нас возникли небольшие проблемы со связью. Успешно устранены, — прорезал ненавистную кабину неизвестный Фоулеру веселый голос автобота. — Что у вас там случилось? Здоровяк опять уронил прицеп на Арси? — Уилджек, — суровый, но сонный тон Прайма напрочь отбил желание шутить у тревожно жужжащего где-то подле белого бота Бамблби, концентрируя на себе внимание. — Где Рэтчет? Необходимо срочно отследить сигнал и состояние Балкхэда. — Эм… У нас тут небольшая проблема на этот счет... Я не думаю, что он сможет… То есть... В общем, похоже, что временно я за него, — с натяжкой начал и закончил мех. — Что случилось? — тут же рыкнула по связи предчувствующая беду Арси, и заставила Фоулера этим невольно прийти себя. Новая куча проблем?! — Ничего особого, — встрепенулся, как от ледяной воды, бот уже на английском, однако продолжил говорить размеренно и более неуверенно, нежели ранее, поскольку прочувствовал на себе чужое давящее напряжение. — Мы с Би расширяли указанные доком людские помещения. То есть мы пытались это сделать, потому что доку вынь, да предоставь их в готовом виде. В общем… док не желал слышать то, что ему говорит бывший строитель про планировку места. Считал это попыткой лишний раз сыграть на его нейроцепях, ведь ему нужно «обширное» светлое место, которое он в четвертый раз выбрал себе новым медотсеком. В итоге у нас там этаж… упал. То есть совсем упал. Как бы сказать?.. Тут работы еще на джоора два. Солнышко вовремя не отошло, поэтому его слегка придавило. Разбираем завал с ним сейчас, но из-за взрыва энергона близ повредило электронику. К счастью, там стояла всего пара кубов. Как-то так… Я вернул энергопоток, задействовав резервный, так что все в норме. Тем более, что у нас всего один найденный труп. — ЧТО? — Перепелка, — вымученно ухмыльнулся мех на том конце. Как он понимал, в этот самый момент десептиконы не ведут вооруженную атаку, а состояние Балкхэда значится актив. Хоть здоровяк и потрепан слегка, впрочем, не критично. Он едет не так далеко позади основной группы. — Какая еще нахрен перепелка?! — обомлел Фоулер, с трудом подавивший в себе тошноту. — Ну, может быть, курица. Я не эксперт. Она рыжая такая и чуть белая, белковые притащили их живыми откуда-то штук шесть. Причем на Бамблби, чтобы на нем же постоянно не выдвигаться марш-броском с базы до магазина за какими-то яйцами. Би был только «за», пока куриц не поместили к нему в салон этим вечером из чужого огорода. Так эти порождения Юникрона разбежались по всей базе! В отличие от куриц… те почему-то терлись исключительно подле Солнышко до самого обвала. Хах, видели бы вы его реакцию! — Уилджек! — тон Прайма, казалось, готов был дробить металл, а одышка стала ощущаться сильнее, неприятно сковав. — Отставить. Немедленно доложи каково состояние Рэтчета и Балкхэда. Также проверь не было ли экстренного сигнала о помощи с наших частот! — Кхм… Прошу прощения... сэр. Балкх в норме. Сигнал почему-то перемещается рывками, словно из-за высокого пинга, но он едет позади вас тем же направлением. Не отвечает. Похоже, что его заставили поразмяться, однако я не совсем понимаю, что у вас там такое случилось. Док актив. Точно, не переживайте: его проклятья и матерщину нам с Би пришлось слушать из-под завала до тех пор, пока он там не отключился. Проспится и будет в норме, а мы его пока вытащим. Хм... Насчет наших частот: ничего не могу сказать. Эфир пуст. А что, есть намек, что к нам прибыл кто-то на теплый прием, м? — Открой Интернет, — сухо проронила Арси, подавляя малейшие эмоции. — И пролистай новости о происходящем сейчас в США. Тогда ты поймешь. Но сперва нужно предупредить всех, что Мегатрон, наконец, добился своего. Он смог, он разработал то оружие, которое всегда жаждал более всего — перед которым не сможет выстоять никто. Он сделал это, Уилджек. Смог. И оно сейчас позади нас, ведомое Старскримом — все равно, что предоставить спарку гранату для игры, надеясь, что он не подорвет ей район. Нас только что атаковал целый десептиконский гештальт из скраплетов! Кроме того... — Воу... Понял тебя. Тогда сперва проверю на месте ли сверхзряженный: сдается что-то мне, что уже нет. Остатки мы нечаянно прихватили с собой с прошлой базы... Полагаю, что это и есть наш смертоносный гештальт? Всего один вопрос: как вы смогли залить сверхзаряд в Оптимуса? — Арси, — Оптимус пресек всякий намек на новую перепалку. — Мы разворачиваемся. Если Балкхэд и правда в считанных километрах от нас и еще не встретил гештальт, мы обязаны попытаться ему помочь, пока гештальт отвлекся на что-то иное. Поведение гештальта мне показалось иррациональным, но десептиконы могли переместить свою разработку на зачистку мест падения. Только по этой причине рой до сих пор не напал на нас со спины. — Оптимус, я слышу, как сбоит и ошибается твой вокодер. Ты не в порядке. Просто... Позволь мне разведать обстановку впереди тебя. Так будет лучше для нас обоих. Я — боец, а не Лидер. Что бы ни случилось — меня и Балкхэда можно заменить. Тебя — нет. Никому из нас должным образом не встать на место Прайма. Ты ценишь каждого, но если падешь ты, то падем все мы. Без тебя все наши потери лишатся смысла! Пойми это, прошу тебя! Я не хочу, чтобы ты рисковал собой, напрасно подставляясь под удар гештальта. Да. Возможно, его там нет. А возможно, что он УЖЕ в это время нагнал Балкхэда и разбирает его на запчасти. Оптимус, я не хочу, чтобы ты погиб!.. Проблема в том, что эту тварь в Арктику мы быстро не загоним. Оптимус? Чт... Стой!.. Оптимус?! Однако, Прайм уже не был способен расслышать и осознать смысл сказанных слов — оффлайн стремительно забрал прочь последние его силы. Лишь громкий панический крик Уильяма, полный трехэтажного мата, успел сообщить: у них на горизонте проблемы. Большие, встречные и такие же грузовые проблемы!

***

В кромешной темноте под покровом ночи большие манипуляторы тихо-тихо, как могли, поспешно очищали и вытаскивали прицеп из природного укрытия-схрона. Балкхэд не переставая воровато оглядываться по сторонам, время от времени тревожно останавливался и замирал, обнажая оружие, чтобы надолго всмотреться в темноту. Треск веток без всякой на то причины вынуждал нервно браться за оружие, а четкое ощущение присутствия чего-то стороннего под покровом темноты, сводило процессор с ума. Нахождение в лесу, в месте идеальном для засад и внезапных нападений, спокойствия ему не добавляло. Оптика сбоила россыпью помех, без возможности уверенно точно сказать: есть ли близ кто-то. Плохо дело... Кажется, молот Брейкдауна серьезно повредил правый аудиодатчик, поэтому остается надеяться только на левый. Но не кажется, а точно, ведь поврежденный пришлось отключить, чтобы избавиться от отвратительного звона, и заодно отмахнуться от прямого приказа Оптимуса отступать. Какое там? Некогда вслушиваться, что там случилось у Оптимуса и Арси, когда противник четко нацелен избавиться от тебя без малейшего промедления. «И уступить энергон десептиконам? Размечтались!». К несчастью для Брейкдауна, темнота сводила Балкхэда с ума, вынуждая действовать резко и непредсказуемо. Более проворно и отчаянно, нежели обычно. «Добил же, вроде. Я ведь его добил?..» Мех с трудом силился различить в темноте хоть что-либо, серьезно опасаясь, что его левая оптика искрит — Рэтчет будет этому особо недоволен, а чинить, поди, станет раза в четыре медленнее… учитывая состояние его текущего медотсека. И из прирожденной вредности, вот в этом ресурсе медбэй точно недостатка не имел, хоть на самосвале вывози. — Ох. Балкхэд отогнал, задвинул подальше страшную мысль. Еще более настойчиво отогнал непрошенную — что шумит это не лес, а все-таки уцелевший эрадикон или некие «скраплеты», ведь пока он прятал прицеп, Арси взяла отвлечение внимания десептиконов на себя, но теперь Арси была вынуждена переместиться на помощь Оптимусу, оставив Балкхэда одного. В темноте. Всех ли Арси успела убить? А главное… «Да нет, это оптика шалит, поди. Точно оптика! Оптика, кому говорю! Я же… я же застрелил его в упор, как Солус Прайм! Почти… или же нет?». Сторонние тени не к месту мерещились повсеместно и сопровождались россыпью пикселей и сбоящим видеорядом. Балкхэд с сомнением вспоминал момент критического удара, момент двух точных выстрелов в грудную секцию, когда преимущество было целиком на стороне Брейкдауна, тот почти победил. Балк уже был повален, оставшись без сил. Противник уже заносил оружие — свой молот — над головой автобота, возвышаясь, как неизбежный конец, однако Балкхэд из последних сил собрал в сбоящий правый манипулятор все оставшееся проворство и желание жить… весь свой ужас, так как мелкие камни под колесами со спины в момент перестали восприниматься процессором, как именно камни. Они впились в сенсоры, словно цепкие челюсти дезактива. То были скраплеты. Ведь обратило их в это горькое не нужное воспоминание, что Балкхэд пережил «Омегу-1», но, похоже, не переживет эту ночь. Камни словно зашевелились под спиной, и они переменили позиции победы этой ночью. Неосознанно. Никогда еще за свой собственный актив перепуганный автобот не был столь благодарен своему воображению, как сегодня. Тем не менее, вопреки приказу Оптимуса об эвакуации, Балкхэд не бросил энергон. Не посмел. Правила созданы, чтобы их нарушать, а приказы — чтобы искать в них лазейки. Уступить энергон десептиконам?! Ага. Как же! Даже в состоянии тревожной нужды в медицинской помощи Балкхэд понимал, что без энергона ему уходить отсюда нельзя, у него нет на это права, ведь иначе настанет голод. Режим крайней экономии ресурсов, в то время, как десептиконы продолжат здравствовать… и просто сметут остатки ослабевших автоботов. Нельзя думать только о себе. Во чтобы то ни стало нужно идти обратно, искать прицеп, пробираясь сквозь узкий для его габаритов лес. Нужно искать схрон и вывозить прицеп отсюда до того, как прибудет подкрепление врага. Кажется или нет… вероятно, то уже собственное воображение, но в какой-то момент боя с Брейкдауном Арси тоже настойчиво пыталась сообщить что-то. Нервное, не то матерное, не то это и правда там было слово «скраплеты», чтобы вынудить его отступать немедленно, сыграв на главном страхе. Он понял только что-то про гештальт. Огромный гештальт с красным уровнем опасности. При всем уважении, но гештальт — это последняя громада и конкурент за энергон, что ему здесь необходима! И разве ее не должно быть слышно за милю?.. Или же Оптимус пытался что-то сказать при помощи человеческих выражений? Проклятье. Юникрон дери эту темноту! Балкхэд боялся темноты. Очень боялся, вплоть до крика боялся, но через силу убедил себя, что тогда под спиной были камни. Не скраплеты. Откуда в подобной местности, лишенной металла, взяться этим тварям? Если только не те обломки с неба… но ведь они были слишком далеко! Как и шанса их рассмотреть особо не представилось. Кто-то прибыл, значит. Вероятно, что уже дезактивом. «Лишь бы не наши» — отчаяние залегло под Искрой. Не тот момент выбрал кто-то из автоботов, чтобы прибыть на Землю. Не тот. Это жестоко — пробовать сыграть на чужом страхе, чтобы вынудить отступить. Единственное, о чем жалел Балкхэд — Прайм снова повторно попытался связаться с ним, подгоняя отступать немедленно тем кодом, который по-прежнему сулил недобрый красный цвет, как при серьезном опасении мощного взрыва где-то в округе. Не было времени, чтобы убедиться отправился ли в Колодец Искр Брейкдаун, о чем мех сейчас откровенно жалел. Грудной отсек десептикона был пробит, а корпус харкнул энергоном и завалился назад… и это было последнее, что помнил Балкхэд, неистово отступая от камней-«скраплетов» под красный код эвакуации. Пока он не осознал, что не имеет права не вывезти отсюда энергон, даже ценой собственной Искры. Без него позиции сил переменятся. Время поджимало. Рэкер с трудом дотащил прицеп до дороги и принял альт-форму, стыкуясь. Связь неохотно пришлось отключить еще ранее, во избежание нервов. Балкхэд знает. Знает, что где-то здесь бродит нечто вроде гештальта или же десептиконы что-то вот-вот подорвут. Не зачем об этом напоминать по сотне раз, он уже отступает прочь. С энергоном! По мере возможности, он развивает максимальную скорость, то и дело мониторит зеркалами заднего вида больше небо, чем концентрируется на дороге. Пока что никого, но это может быть только пока, и он разрывает расстояние молясь, чтобы ехал он в нужную сторону. Против гештальта у него сейчас нет и шанса. Что есть гештальт, а что автобот? Поломанный, травмированный корпус против группы объединившихся. Повезет сильно, если гештальт состоит из каких-нибудь там эрадиконов: они ватные, ни о чем, но и среди них есть образцовые воины. А здесь совокупность, что может задавить ослабленного автобота как силой, так и количеством, если расстыкуется. Но небо чисто. И ничто не нагоняет вслед по дороге, используя фору колес или же уничтожая напрочь весь асфальт под весом громоздкой туши, значит, либо Балкхэд оторвался, либо гештальт был не столь огромен, не то и вовсе — словесным заимствованным выражением от людей. Плохо то, что некогда оказалось вслушиваться в слова. Вентиляция стала более спокойной, мех позволил стравить себе пар. Балкхэд понимал, что он не должен расслабляться, что скорость его не предельно быстрая в подобном состоянии, что вокруг темнота, но процессор против воли давал себе немножко форы, чтобы сбросить стресс. Что сейчас может случиться? А многое, непозволительно многое, ведь буквально пару кликов спустя Балкхэд с вырвавшимся наружу криком «девчонки» резко затормозил, в ужасе меняя режим. На дорогу что-то выскочило. Что-то не очень большое и невнятное, однако почти прямо под колеса. Столь быстро, как и пропало, словно растворилось на том же месте. Точно не олень: оно было черного цвета — фары вырвали из темноты ее кусок, определенно состоящий из металла, так как при своем немедленном торможении оно высекло искры от асфальта. Возможно, это был как раз таки десептикон… если бы он не пропал тотчас, буквально растворившись на месте. Никто и ничто не способно так сделать, испаряясь на месте как чернеющие искры костра. Собственная Искра разрывалась от пульсации в своей камере, но, что, Юникрон раздери, это такое сейчас было?! Он готов был поклясться на чем угодно: то не похоже было на игру воображения, ведь на дорогу и правда что-то выскочило, но ни у одного живого существа не хватило бы времени раствориться где-либо поблизости так быстро. Оно буквально рассеялось в пространстве, распалось, и это произошло мгновенно, а перед оптикой Балкхэда по-прежнему стоял чуть смазанный из-за сбоев фейсплейт. Здесь определено что-то было. Неестественное и ненормальное, такого быть в природе не должно. Белый металл фейсплейта и желтая горящая оптика — точно рассмотреть что-либо автобот не успел, да и фейсплейт был повернут больше как в бок, в шоке смотря на резко выскочившую с боку машину, что стремительно трещит по швам, пересобираясь на лету. Кажется, у твари были длинные манипуляторы с острыми когтями. Она прикрыла ими себя, готовясь к столкновению, если бы машина не успела затормозить… а Мико… Его Мико бы сейчас каталась по асфальту в хохоте, если бы она оказалась здесь. У чудовища были черты лица Эльзы. Или Мэвис? В отличие от пьяного состояния, Балкхэд запоздало смог осознать то, что он видит. Дурацкое, не к месту дурацкое ощущение, но и именно так и было: разрез и величина оптики, а также форма фейсплейта твари. Эльза! Неправильная, с оговоркой на кибертронку, однако изрядно похожая на принцессу. Что за?.. Фейсплейт явно был белый, выделяясь среди остальных матовых черных деталей, оптика же и вовсе полыхала огнем. Но именно сам фейсплейт кратковременного миража отдаленно был похож на Эльзу… или же на некоторых других принцесс, мультфильмы про которых Мико заставляла смотреть его и Джека. К компании проигравших ей пари, также иногда подтягивался интересующийся людской культурой Бамблби. Оживший кошмар… не обладал точеными строгими чертами фейсплейта Арси или же острыми и хищными чертами какой-нибудь Эйрахниды, нет, наоборот. Он казался мягким. Более того, на короткое мгновение показалось, что этот фейсплейт был ему искренне рад, пока за то же короткое мгновение не смог рассмотреть сквозь слепящий свет фар и трансформацию что-то чужое. Не то, что рассчитывал увидеть. Брейкдаун тоже был внедорожник. Балкхэд почувствовал себя идиотом, предупреждающе окрикивая темноту. Если Эльза действительно была не миражом от склонного к ошибкам и багам воображения, то сейчас она замерла где-то за деревьями, и быть может, прямо сейчас та передает координаты своим. Но… Эльза? Десептикон? Рэтчет бы точно серьезно покрутил пальцем у виска шлема, если он был в курсе, что значит и несет под собой это имя. Балкхэд не был уверен, что ему все не показалось даже по по истечению целого брима, пока он занимал позицию обороны у прицепа, опасаясь стыковаться с ним. Эльза… неужто это она все время была где-то поблизости? Есть шанс нападения во время смены режима, однако Балкхэд хотел рискнуть оторваться от нее. Это будет лучше, чем идти проверять, а на деле подставляться во тьму обочин, где она чувствует себя уверенно и в безопасности, сливаясь с чернотой. Если она, конечно, существует. Сейчас бы как никогда хотелось получить помощь союзников. Балкхэд рывком выпустил несколько залпов по лесу, попадая в стволы деревьев, и тем же мгновением он проворно, хотя и неуклюже из-за травм, подскочил к месту стыковки прицепа, меняя режим. Сейчас. Именно сейчас десептикон должен показаться из леса. Она атакует, поскольку не захочет уступить добычу. 3. 2. 1. Мех готов был к выстрелам, к открытому огню, мысленно построил примерную траекторию, откуда выскочит враг, но вместо этого смог с крутым маневром и визгом шин сорваться с места, из-за чего прицеп занесло, однако сопротивления сбоку или же сзади на это не последовало. Огонь не был открыт. Хотя зеркала бокового вида отчетливо уловили, как слева, меж деревьев, мелькнули желтые огни. Чем бы это ни было, Балкхэд был здесь не один. Не показалось. Он отдаляется, не видя, как перескочив за соседнее дерево, по нему съехала темная фигура, которая, кажется, радовалась тому, что прямой стычки удалось миновать не меньше его самого. Преследовать автобота существо не стало, вместо этого оно обеспокоенно поднялось с земли на серва, понимая, что внедорожник-кибертронец, которого уловили зрительные фильтры сквозь лес — это не тот, кого таилась теплая надежда застать. Плохое предчувствие засело внутри существа, вынуждая его вернуться на поиски десептиконов, все так-же не выходящих на связь.

***

— Сесть. На Прайма. Сесть — стоит только подумать — на Прайма! На Прайма. Тихо, как на табурет в ночи перед холодильником: не привлекая лишнего внимания! Стоит думать так звучит настоящая проблема десептикона? О, нет. Проблема берет свое начало, когда Прайм — лидер вражеской фракции — не скидывает его с себя в то же мгновение, позволяя этому десептикону — его прямому врагу — расположиться поверх себя! Неслыханно. Так… что это, черт возьми, тогда было?! К-как? Меня… меня грабанули… автоботы! Но... Не просто отбросы, а сам… Прайм? Прайм. — Боги Рима, да так и есть! Прайм-грабитель: «датапад или бампер». Что дальше-то? Когти нервно счищают о серво нечто липкое, сродни испарине. Но… но не это столь сейчас важно, как то, что автоботы стремительно отступили прочь, словно от огня. Увидели. Получается, что успели уловить и зафиксировать то, что не просят, следовательно, в следующий раз в мое направление может полететь криовзрывчатка прежде, чем я сумею хоть что-то предпринять. Или же все-таки это я дала им увидеть суть? На уровне подсознания, как щит. Пожалуй, здесь верны были оба варианта. И плакали, рыдали оба датапада с данными — мой человеческий аспект сыграл против. Даже не попыталась забрать, отнять их силой, хотя… как многое все же успели увидеть автоботы? От этого зависит куда более масштабная проблема в штабе. И смогла бы я забрать свое?.. Автоботы вооружены по самые денты. Я — тоже. Количество, скорость и маневренность, элемент неожиданности и раздробленности — это оружие, против которого у кибертронца нет и шанса. Циркулярные денты действуют по неясным мне протоколам, точно указывая что и где необходимо спилить в первую очередь, чтобы обезоружить, где и как укусить, чтобы посеять панику, граничащую с агонией. И то, чем вооружена я, вызывает куда большее отторжение, вынуждающее бежать от автоботов прочь, как можно дальше, избегая самой худшей участи из всех возможных — стать убийцей. Убийцей. Отнять чьи-то жизни. Забрать их навсегда, «наказать» за то, что они занимают противоположную сторону. За то, какими уловками взяли то, что им не принадлежит, поскольку... Комиксы 18+! Даже их забрали! — Ну и об... подавитесь, гады! — устало шептали губы, а глубокая обида залегла в душе. К тому же, раз не влетело от Саундвейва и не вызывало особых вопросов, то почему нет? Нокаут и вовсе ездит на гонки, смотрит людские фильмы ужасов и закупает краску. Теперь же автоботы забрали все мое скромное имущество. Все и подчистую, но жизнь — не комикс. Если запятнать руки по локоть в крови, поскользнувшись и утопнув в ней по горло, то собой уже не станешь. Никогда, это будет другой человек. Да, возможно, что есть толика правды в том, что у страха велики глаза. Хватаясь за страх и человеческий инстинкт вопить о помощи, которым можно привлечь внимание или отпугнуть на высоких частотах, мне почему-то удалось избежать погони, что вызывало сейчас крупную дрожь. Похоже, мы разошлись. Разминулись. Грабители ушли, оставив жертву в полном одиночестве. Прайм вновь пытался показать себя с «мирной» стороны. Не напал тотчас... Неужели? Да поверить в подобное не поверишь: сесть на автобота! До такого стоит еще додуматься, но далеко не каждому повезет после этого выжить. Брейкдаун разве что рассмеется, если подобным можно поделиться с ним, чего не скажешь во веки веков. Есть вещи недопустимые, такие начальству не докладывают. Ложь — клинок правды, удобный инструмент. Но это путь в никуда, уж больно удобен этот клинок, с каждым разом он все плавнее ложится в руку. Никто ни о чем не должен знать. Автоботы ушли, и первое, что предпринял процессор — скорее связаться со своими. Необходимо покинуть опасную территорию, пока враг не предпринял попытку захватить неизвестную технологию гештальта. На что комлинк получил только тревожную тишину, вынуждающую активировать все оптические фильтры скраплетов и начать тихо, однако быстро исследовать окружающий сектор. Передвигаться по территории под покровом ночи, словно хищник. Тревога залегла глубоко внутри. Что-то случилось? Что-то еще, помимо того, что главная проблема штаба на данный момент заключается в крушении крупного неизвестного мне судна. Возможно, что по вине врага. Человеческие ПВО не смогли бы что-то сделать против инопланетной куда более развитой технологии. Так почему… но почему Прайм испытывал то же, что и я? Что невольно удалось застать? Неужели это было их подкрепление, подбитое Немезидой? Получается автоботы лишились поддержки из космоса... Из-за которой отчасти сейчас, прямо сейчас я сижу и прячусь… от очередного солдата! Подобно стае мух, частицы корпуса хаотично метались вокруг основного, что недвижно замер за тонким чернеющим стволом дерева. В аудиодатчиках шумел лес, совсем недавно — усталый голос крупного автобота. Последняя иллюзия, последняя надежда на то, что это был Брейкдаун не оправдала себя. Тоже внедорожник, тем не менее, совсем не тот, кого вожделела увидеть здесь оптика. Он ушел. Перемещаясь по лесу целой стаей, но пугающе одна, я не могла найти ни души. Несколько эрадиконов взлетели высоко в небо, когда мы прибыли в этот сектор несколько часов назад, но… прошло несколько часов. Мы были не одни, как считали. Сам Прайм почтил глухой сектор собственным присутствием, поднимая из недр подсознания тревожную опаску. Быть может, я — единственный десептикон, что выжил в эту ночь. Ведь почему? Почему нет ответа? Я же… не могу остаться здесь одна? Почему не отвечает штаб? Нас бросили? Сочли незначительной из всех проблем, когда как более масштабная требует на себя все силы подкрепления? Почему? Они и правда слишком заняты крушением? Последняя, последняя надежда, но то оказался не Брейкдаун. Чужой. Тот, кто мигом ощетинился, стоило неловко выбежать перед ним на дорогу. И даже под фильтрами, не имея возможности видеть его оптику, слова автобота жестко говорят сами за себя, грубо окликивая исчезнувшего десептикона. Это не тот автобот, что был на складских помещениях, значит, они сразу в нескольких точках сектора. Этот же и вовсе перевозил что-то важное, когда как я маревом металась средь леса, опасаясь подниматься на большую высоту. Временами казалось, я — уже не я. Кто-то другой взял бразды управления корпусом под свое начало, поскольку волнение и страх почти дали волю иной, жесткой от полного одиночества сути. До тех пор, пока фильтры не выловили и не уцепились сквозь лес за теплый металл. Кажется — внедорожник, но только теперь стало ясно — не тот. Почти сбил. Он был напуган, сильно, ведь вокодер дрогнул и предал его, срываясь в не характерный басу визг. Успел увидеть. Тоже. Жгучая обида и разочарование затопили рассудок, однако автобот не хотел боя, он был уязвим и ранен, о чем кричала вся хищная суть: атакуй. Не повторяй складской ошибки, ведь ты — не дичь, ты не щенок, а хищник. Мы добытчик и охотник, словно гладиатор, что выйдет из любого поединка победителем, тщеславно ликуя собственному триумфу, ведь ты — не одна. ~ Ты никогда не была одна. Убей его, ты не получишь серьезного сопротивления. Утоли вновь бушующую жажду, которой нет конца и никогда не будет, но если хочешь думать иначе — отомсти. Отомсти за всех. Знак, что намертво прижжен к груди, отныне прощение многим твоим действиям. Грех убийства станет благом, собирающим овации для воина и восторг. Словно башни набат, что-то упрямо било поток сторонней информации, кричало простую истину и трактовку действий в самый процессор, брало глубже. Отделяя, предлагая отбросить прочь все человеческое в пользу собственной выгоды, выстроенной на чревоугодии и десептиконских идеалах: ~ Тогда и только тогда ты примешь себя, ведь откроется множество путей к легким способам существования целой стаи, направленной на благо «своих», что также хотят «мира». Своего, отстроенного заново мира, корнями уходящего к насилию. Так не должно быть. У автобота был целый прицеп, который мех закрывал собой, как мог. Прицеп, за который он боялся больше, чем за себя, как если бы дело касалось чего-то, связанного с самым сокровенным для этого меха. Словно с его семьей. Кажется, большинство десептиконов отошло бы от прицепа, так жутко и резко меня застав. Он наверняка видел отступление к лесу. Нокаут точно ринется от такого прочь, но огромный неуклюжий мех не отступил. Быть может, он — тот, по чьей вине тебе не отвечает никто. ~ Что ж ты медлишь? Убьешь его, получишь прицеп и его товар, утолишь голод. Затем отправишь очередные координаты в штаб, но, быть может, все равно не получишь ответ. Ты не такая, как они. Они забыли про тебя. Либо же игнорируют намеренно, ведь связист чем-то очень занят, поэтому ограждает свой темный проект от вмешательства других. ~ Лицемер среди таких же. Поэтому все в порядке: никто и ничто не сможет доказать что-либо против. Не сможет доказать то, что подле добычи когда-то стояла несколько иного рода добыча: твоя, так как от нее не останется ничего — это плата за помощь десептиконам, поскольку нет свидетелей расправы. Они дезактив, так отомсти за них. И же что ты делаешь вместо этого? Почему медлишь? ~ Потому что напуган автобот? Прости, что? Тот не хочет боя, ведет себя, как отчаявшийся человек? Что теперь? И теперь он ушел, упущен. А ты — лишь глупец, что не в силах отомстить ему кровно за сотни таких же, что пали с твоей стороны! К чему пацифизм, если фальш едко сочится? — Дьявол, да что со мной?! ~ А не ты ли здесь Дьявол? Мы всегда были им. Будучи таким-то существом. Но я что, схожу с ума? Словно кто-то другой, иной нашептывает зловещие истины неясными отголосками, подобрав момент слабости. Так, что навязчивость и смысл слов разжигает внутри плохо контролируемый гнев. — Захлопнись! Сейчас же! Невозможно. Что, это новый такой формат багов пошел, уступив место визуальному? Я молча взглянула на мрачное небо, вновь собираясь из сотен крохотных черных чудовищ в единый корпус, который пошатнулся, ступив на землю. С трудом и негативом убрала прочь нечто стороннее и неимоверно чуждое. Дать волю подобному — потерять себя. Кем я стану, если бездумно начну буквально вырезать, выпиливать все неугодное, опираясь в угоду себе на отдаленный принцип теории Раскольникова? Тварь я дрожащая или же Леди, что возвышается статно и сильно? Леди, что рассмеется, с упованием отнимая чью-то жизнь как легкий завтрак. Считая ее недостойной. Автобот, чья прямая вина не была доказана в этот миг. Я не судья… такому. Быть может, все не столь мрачно. Мои соратники отступили на помощь с крушением, в то время, как про меня забыли, словно про багаж в аэропорту, где ты напортачил с документами. Формально я — хлипкий корпусом бывший нейтрал без особых навыков, груз и балласт в деле десептиконов. Кем я стану, если сходу начну решать кому жить, а кому умереть просто потому, что я сильнее? Логично, что Саундвейв предпочтет замять дело хотя бы до утра, пока у него не появится свободная минута, чтобы разобраться не только с последствиями трагедии в небе. Только тогда он сможет выцепить момент, чтобы тихо забрать меня. Не скоро рассвет, впрочем, то, что дальше нашла взглядом оптика сквозь фильтры… это находилось неподалеку. Эмоции остекленели, лишая напрочь фейсплейт малейшей проницаемости. Если бы я даже смогла связаться с конкретными эрадиконами, то не получила бы ответа. В этом нет смысла. Вот они. Двое сломанными фигурами замерли в темноте, остывая и превращаясь в холодный металл, теряющий свой вкус. Меня никто не бросал и все же меня покинули, оставив одну. Не по своей вине. Это сделали автоботы. Ярость напополам со страхом охватила трепещущий рой. Словно насекомые, малая часть скраплетов откололась от колонии и тревожно парила вокруг, словно мухи, жужжа и играя на собственные цепи. Корпус терял единство и целостность, то распыляясь, то полусобираясь обратно, обрекая простую ходьбу на жуткое зрелище. Будто шлейф, россыпь скраплетов тянулась следом, в то время, как другие метались вокруг, неохотно занимая свои места в единой конструкции по форме фемкона. Если двое павших воинов здесь, то должно быть, где-то рядом можно обнаружить остальные корпуса. Автобот… все-таки сделал это. Убил. Меня не бросали. Они сражались до последнего, и все же не смогли одержать верх: мрачный лес стал кладбищем взаправду. Все остановилось, замерло, как неправильная картина, как полотно, что стремительно выцветало. Но если они здесь, так… Где же… — Брейкдаун? Тяжело и горько что-то сместилось в грудном отсеке, в то время, как оптику рассекло неприятное острое чувство, сравнимое со слезами, что режут, однако никак не могут вырваться наружу. Это был единственный мех, которому до меня было дело. Единственный, кто не относился ко мне как к вещи или к собственной выгоде, ему не было прока от меня, но он всегда был столь добр. Неужели он где-то рядом? Неужели он больше никогда не проронит и слова мне? Неужели я больше его не увижу? Неужели сейчас он лежит где-то здесь? Сломленный и совершенно пустой. В нем нет больше жизни. Или же он бросил меня? Отступил на помощь с внезапным крушением корабля через планетарный мост, подобно Тору? Тогда почему последняя мысль давила, сродни предательству? Но так, именно так, он все еще актив. Он еще жив. Не лежит где-то здесь, один и хладный. Я не хочу снова остаться одна Брейкдаун молчал, сколько не было предпринято попыток связаться с ним. Мне не приходилось когда-либо усиленно пытаться дозваться кого-то по внутренней связи, однако что-то словно глушило мой внутренний канал и не позволяло связаться ни с базой, ни с кем-то конкретным из десептиконов, обрекая на одиночество и обособленность от внешнего мира: Нокаут тоже молчал. Серва, не смотря на последнее человеческое отрицание, не прошли мимо корпусов павших воинов. Соблазн… перед которым чудовище выражает не способность устоять, напрочь отбрасывая в сторону все человеческое. Эти несчастные уже не могли представить, что их ждет и какого рода ужас они бы смогли испытать, видя даже не искроеда перед собой, а нечто гораздо хуже и масштабнее по уровню угрозы. Голод стаи был непосильно велик, это чувство росло и зарождалось внезапно, но теперь столь сильно и столь навязчиво, что мерк и таял здравый смысл, а отчаянное «нет» перерождалось в вожделенное «да». Этот голод постоянно рос, не позволял забыть про себя даже в самый темный момент, стоя теперь над корпусами покойных товарищей. Он нашептывал предательские притягательные мысли, ведь обнаружен металл: еще полностью не остывший и бесхозный, и стоит поглотить его, как желание есть притупится, но лишь на время, а эйфория от переработки, словно эйфория от десерта, захлестнет ненасытные денты, уничтожающие любой металл, подобно мастеру разборки, ведь мои денты разберут все, что только захочу и более того, грозясь охватить масштабом Кибертрон — целый мир. Каково на вкус его ядро? Я хочу… слишком хочу… — Хотя бы кусочек! Но ведь этот вкус… Определенно. Это ведь уже не тот Кибертрон, о котором мечтает нездоровое чревоугодие. Он пал, он разрушен и изуродован до неузнаваемости. Гниль и ржа тяжелыми ветрами парят в воздухе давно позабытой планеты, что некогда была плотно населена. Ни души. Обитатели в большинстве своем покинули мертвую зону или погибли, другие же, не исключено, какое-то время смогли выживать на ней, но уже не имели ни ресурсов, ни надежды. Теперь это мой мир. Мир скраплетов, вяло пережевывающих останки былой цивилизации в то время, как остатки зданий и городов покрываются ржавой коркой, медленно рассыпаясь под действием кислотных дождей, заметно участившихся, теперь, когда вся система рассинхронизирована, сломана. Планета страдала и медленно разлагалась на общественном уровне, со временем охватывая физические масштабы. Падший, бесхозный мир, переживший свой личный апокалипсис. Единственное место, куда я могла отступить до окончательного решения войны или же пока не исчезнут бесследно под ней обе фракции. Место, попасть в которое будет почти что сплошной утопией для роя, однако, этот мир будет утопией только в том случае, если он будет жив. Не будет таять и рассыпаться от ржавчины, не будет одинок и заброшен, нет. Я не хочу… быть одна, выживая на развалинах чужого мира. Сколько же времени должно утечь, чтобы автобот при виде десептикона усмехнулся косо? Война окончена и нет смысла палить впустую, растрачивая Искры. Но к тому времени скраплеты уже окончательно и бесследно растворят Кибертрон, так как мехи слишком упрямы, чтобы положить конец бессмысленной вражде. Высекая последние искры от движения, денты закончили свою работу. Теперь только память о местоположении корпусов, смятые ветви и стволы деревьев способны сообщить, что именно в этом месте, не в другом произошел самый темный час, обрубивший чьи-то жизни. Падальщик стер признаки инопланетного характера, но… этого мало, когда как хочется еще. Поэтому серва ступают прочь, туда, в кромешную темноту, где предположительно мог быть другой корпус. Фильтры смотрели сквозь силуэты деревьев, вынуждая передвигаться крайне осторожно, чтобы не наткнуться на лес, выступающий в качестве неприятной органической составляющей этой планеты. В горле защемило, когда в поле зрения вновь попал металл. Когти крепче вцепились в собственный корпус, причиняя боль и беспокойство его составных частей, пока один из манипуляторов бессильно не опустился, а хватка второго не ослабла, все еще приобнимая первый по мере приближения к находке. Оптика расширялась, достигнув своего предела, а серва же запнулись о что-то, вынуждая замереть: — Нет… Малейшая сторонняя жесткость, что оставалась на задворках словно вирусных системных кодов, стремительно таяла, уступая место противоположному, присущему людям: по оптике вновь прошло незримое лезвие, а имплозия сдавила то место, где у других кибертронцев находится ротовой шлюз и топливопровод. Где когда-то у меня находилось горло. Проникая ниже, намного ниже, ощущение выворачивало наизнанку все и тотчас обрывало. «И даже если я этого уже не увижу». — Нет… Брейк… — вместе с первым пророненным всхлипом от неверия что-то едкое причиняло боль оптике, однако так и не могло выплеснуться наружу по фейсплейту и через стыки брони, эхом отзываясь во всей имеющейся оптике стаи. Это не мог быть он Молю. Умоляю. Только не ты. Кто угодно, только не ты! Теряя целостность, стая-корпус метнулась вперед, отбрасывая прочь все сомнения и сужая всю существующую реальность до одной чернеющей на почве точки. — Б-брейкдаун! — резко перемещаясь близ и не заботясь больше о том, чтобы собраться до конца, манипуляторы обхватили корпус, тряхнув. — Нет!... Не-ет! Молю. Кто угодно. Это не можешь быть ты. Нет! О, Господи! — несколько бесконтрольно вырывающихся наружу всхлипов… стремительно переросли в настоящее истошное рыдание без слез, срывающее в корень весь вокодер и отбрасывающее последний рассудок. Скраплеты не могли рыдать, они издавали только сплошной визг, противное завывание. Дикие, истошные крики, доносящиеся от моей стремительно разваливающейся фигуры, переполошат весь лес....Но какое мне дело? Нет! Пожалуйста! Корпус содрогается вновь, но куда сильнее. Нет Почему здесь он? Почему не кто-то другой, почему не автобот?! Почему, почему тот увалень остался актив? Почему?! Ты же сильный, ты же… просто не мог… Не мог, ты же был единственный, кто… Вокодер срывается. Только не ты. Молю, не бросай меня! Не оставляй меня снова одну! Без тебя я не справлюсь Я же… Ток пробивает сбоящие системы и приносит новую бесконтрольную дюжину сообщений об ошибках центрального процессора. Нагрузка на процессор критична. Множество антител отсоединены и бросились парить врассыпную, обретая собственное полусознание. Целостность центральной конструкции примерно семьдесят два процента. Сознание трещит по швам, ведь это не мог быть он. Это просто не мог быть он! Но это он. И собственные манипуляторы, дрожа как ненормальные, теряют частично целость и в припадке закрывают брешь в грудном отсеке огромного корпуса. Нейроцепи сбоят в критичном режиме, отпугивая все больше и больше «тел» от центральной конструкции. Распад уже запущен. Процессор не сразу подгружает информацию, подорванный отчаянием и истошным рыданием: Искра внутри Брейкдауна пусть и слабо, однако все еще пульсировала, а острые когти бродили близ нее, норовя оборвать эту жизнь, они дрожали и были не в силах даже перенаправить топливные магистрали, некоторые из которых чудом еще оставались целы. Мир разлетался на осколки; разлетался на осколки следом собственный корпус. Пока я сидела в относительной безопасности, лживо навеянной Праймом, Брейкдаун принял весь удар автоботов на себя. Он держал меня в стороне, как мог, лишь бы осталась цела, ведь идет кровопролитная война, и она реальна, это не декорация где-то далеко на фоне. Прямо сейчас гибнут разумные существа. Одно из которых… Оптика округлились до предела: я не могу ему помочь. Я не смогу ему помочь. Манипулятор закрывает брешь, другой неистово тормошит корпус, а вокодер только сипит и, отказываясь верить, завывает нечеловеческие истошные звуки, звуки бессильной никчемной девчонки, в то время как в голове роится всего одна мысль, сводящая системы и программы самосохранения с ума: «Приди в себя! Не оставляй меня одну!». Его грудной отсек прожгло насквозь, все системы разворотило от раскаленной плазмы, в то время, как поблизости находился еще один эрадикон, без шлема, но с целой грудиной. Его детали уцелели. Можно было бы попытаться позаимствовать хоть что-то из них! Приди в себя! Почему он не приходит в себя?! Почему я не прихожу в себя Я не понимаю. Я… я не могу встать и подойти к соседнему корпусу, свой словно прирос к меху, словно полностью обесточен на нем, в то время, как процессор, сквозь россыпь навязчивых ошибок и предупреждений, в истерике тщетно пробует дозваться до Саундвейва, но он не внемлет мне. Почему?! Что, черт возьми, с ним такое?! Неужели десептиконы бросают собственных солдат, когда те близки к дезактивации?! Брейкдаун умирает. Я… Я не медик. Я балласт, я паразит. Я ВЕДЬ НЕ В СИЛАХ ЕМУ ПОМОЧЬ, а когти слепо скребут обшивку раны вокруг, силясь растормошить безвольный корпус и сделать хоть что-нибудь, когда даже не знают что. Собственный корпус по ощущениям давно потерян до половины, разлетелся прочь, но на то уже абсолютно плевать. Даже корпус предал, бросил меня. Пусть витает, пусть беснует по округе, оставляя от меня уродство, завывающую от бессилия тварь, слабо даже похожую на фем, но Брейкдауна мне это не вернет. Я не в силах ни встать, ни двинуться в сторону, оставив его одного. Часть стаи в безумии снует и мечется тут и там, как паразиты, как бездумные насекомые. Они жужжат и пытаются даже в такой момент на автомате вцепиться в желанный корпус дезактивированного эрадикона неподалеку, в то время, как другие — более осмысленные частички — все еще беснуются вокруг моей центральной конструкции, отражая весь хаос мыслей своей рассинхронизацией. Желтая оптика пару раз слабо мигнула и все-таки неохотно зажглась. Неужели?.. — Б… Брейк…? — вокодер омертвел. Он и правда?.. Мех едва и очень слабо смог дернуть манипулятором, пребывая в агонии от адской боли, быть может — в испуге, если сумел подгрузить и рассмотреть то, что находится подле него. Но он быстро затих, и нельзя было сказать, куда именно смотрит его взгляд, не имеющий ни радужек, ни зрачков. Желтые линзы тускло светились в темноте. Видит ли он меня и понимает ли хоть что-то? Или же все темнеет перед его взором, вынуждая видеть одну черноту внутреннего экрана? Вокодер сбоил и хрипел что-то невнятное, неуверенное: — Б-Брейк? Мне мерещится или... Казалось, он смотрит куда-то за мое плечо, туда, где бушует часть стаи, а его слабое ЭМ-поле отозвалось треском из нечетких и смешанных чувств, которые сложно поддавались к обработке, однако из вокодера Брейкдауна не донеслось ничего, ни единого звука, кроме статики слабых помех. Он пытался. Пытался что-то сказать из последних сил, пока Саундвейв медлит. Почему он МЕДЛИТ!? — Я… я… — рыдание сдавливало голос, а манипуляторы продолжали тормошить корпус десептикона, не позволяя ему пытаться уйти снова в оффлайн, — я сейчас. Я… доз-дозвонюсь е…му. Ты только… только держись, хор-рошо? Я… я сейчас… Край губ меха чуть дернулся. Через силу он склонил шлем в бок и чуть вниз, больше непроизвольно, в то время, как его манипулятор слабо коснулся одного из мечущихся по земле черных комков. Заметил. И все-таки заметил. Их невозможно собрать в единое целое, суть беснует вокруг, мерцая желтыми огоньками оптики подобно погребальному костру. Пусть нечетко, но Брейкдаун осознал, что именно обрабатывает его процессор из расфокусированного входящего видеопотока. И осознал то, как все новые и новые комки покидают размытую фигуру над ним, вынуждая ее разом затихнуть, захлебнувшись во всхлипе и страхе того, что будет. Вопреки ожиданием, манипулятор слабо еще раз сделал небольшой толчок, пододвигая пальцем оцепеневшего паразита ближе к бреши на серво, откуда он когда-то отцепился. «Прячь» — без слов говорила чужая оптика. — «Спрячь их от других» — Я… хор-хорошо, — манипулятор неловко подтянул к себе несколько тормозящих комочков, переключив на короткий миг на них взгляд оптики. — Я сделаю, т-ты только… Брейкдаун? Но желтая оптика меха уже отключилась. Погасла, окончательно оборвав внутри меня все. Тем не менее, его Искра все еще слабо мерцала, медленно угасая. Оффлайн, но пока что Брейкдаун оставался актив. Хорошо. Хорошо, я… Я ничего не могу сделать!