***
Зима сходила с гор постепенно, с неохотой уступая место теплому солнечному свету и хриплому гвалту грачей. Она отдавала свои владения робкой весне, что преображала приевшийся взгляду ландшафт: зияющие, словно дыры, проталины рассыпались по снежному покрову на гигантских склонах, наполняя воздух запахами талой воды и влажной почвы; пожухшая трава обнажала свои тонкие и изогнутые стебли, протискиваясь сквозь медленно тающие сугробы и привлекая мелких птиц, что россыпью зерен слетались к оголенным участкам земли, в надежде найти прошлогодние семена. Еще месяц – и на смену снегу придут дожди, окончательно смыв белоснежное покрывало, что бережно хранило под собой озимые на полях. И тогда воздух наполнится свежестью молодой травы, что пробьётся сквозь перегнившие листья, и набухающими почками на очнувшихся ото сна ветвях. Мок любил это время года больше остальных. Ведь когда прекратятся косые дожди, что напитают землю для всходов, а воздух станет суше, тогда свинцовые, серые тучи рассеются, позволяя узреть – режущее с непривычки глаз – бескрайнее пространство бирюзового цвета, усыпанное барашками кучевых облаков. Увиденный океан над собственной головой всегда зарождал в его душе надежду и чувство, что жизнь продолжается. Возможно, поэтому синторцы прозвали первые месяцы весны временем феникса – сезоном перерождения. Он закинул на плечо корзину, до краев наполненную сохранившимися в погребах морковью и яблоками. Сегодня будет пир для его подопечных. Лошадям требовалось набраться витаминов после затяжной зимы, впрочем, как и людям, но Мок не был тем, кто оценивался в обители превыше конской головы. Лошади в Синторе всегда считались недешевым товаром. Местность провинции не располагала к разведению стад длинноногих скакунов. Исконно традиционными породами, способными выживать в немногочисленных просторах, усеянных ковылем, считались мелкие, толстобокие и покрытые густой короткой шерстью лошадки. Это была выносливая порода, способная тягаться с не менее распространёнными тут ослами, но ни о каком быстром галопе с такими короткими, как у них, ногами, не могло идти и речи. К тому же нахождение в седле животного, низкий рост которого заставлял всадника смотреть в глаза сопернику снизу вверх, не придавало солидности знатным особам или прославленным воинам. Поэтому породистый конь на проводимых аукционах всегда обгонял стоимость человеческой жизни. Мок всю осознанную жизнь провел в стенах обители клана Фирии, за исключением нечастых вылазок в город. Это позволяло ему расширить кругозор и увидеть, какой жизнью наделены другие люди. Ни зависти, ни сожаления от увиденного в нем не рождалось, разве что только чувство одиночества клешнями сжимало его сердце, когда на улицах города доводилось наблюдать за другими мальчишками его возраста. Те сбивались в кучки, весело щебетали на разные темы и громко спорили о своих кумирах. Мок был единственным, среди прочих служителей клана, кто еще не знал, что такое бритва. Тяжелый груз давил на предплечье, заставляя Мока периодически поправлять корзину. От кухонного склада до конюшен путь был не дальний, но растаявшая земля обратилась в комья, что липли к сапогам, добавляя лишний вес и усложняя дорогу. Мок добрался до высоких дверей, за которыми беспокойно похрапывали кони, они ощущали весенние изменения в воздухе и были бы не против утренней прогулки. Он толкнул ногой одну из створок дверей и проскользнул внутрь помещения. По центру постройки шла широкая полоса глинобитного пола, по обеим сторонам от которой были встроены закрытые стойла для лошадей, в каждом из которых находилось окно, чтобы пропустить как можно больше света внутрь. В конце, у самой стены, ютились аккуратно сложенные охапки сена – любимое место Мока, где он предпочитал спать, есть или просто предаваться размышлениям в минуты безделья. Рядом находился запасной выход, который предусмотрели на случай пожара. Одна из загородок, за которой стояла старая кобыла серой масти, сдвинулась в сторону, и на середину прохода выскочил юноша. Изначально он трудился подмастерьем у местного медика, но вот уже как несколько месяцев был сослан сюда за какую-то провинность. Мок не испытывал желания сближаться со своим новым коллегой и поэтому смутно представлял, что такого тот натворил, коли весьма рассудительный и терпеливый лекарь вышвырнул его убирать навоз за лошадьми. – Новый рацион? – юноша махнул Моку рукой в знак приветствия, – советую и для нас оставить, – он всегда произносил стандартные приветствия или нейтральные шутки, за которыми скрывалась банальная вежливость или нежелание проводить совместные часы в тягостном молчании, – меня на кухню вызвали, у них там что-то с печью, небось загадили жиром или углем забили, забыв, что все надо чистить. Чего только меня дернули… – Он бросил щетки для ухода за лошадиной гривой в стоявшее рядом ведро. – Ну, ты теперь мастер по выгребанию помоев, – усмехнулся Мок, – поварские руки для булочек и похлебок, а твои – обратились в мозолистые лапы конюшего. – Мои руки по-прежнему искусны, я, вообще-то, целительский подмастерье, – собеседник вытер ладони о собственные штаны. – Советую об этом забыть, – Мок прошел мимо него к первому стойлу от конца, снял корзину с плеча и потрепал гриву лошади, чья морда моментально вынырнула из-за перегородки, почуяв запах гостинцев, – часто слышал о тех, кого спускали с пьедестала помощников у мастеров, но еще не разу не становилось известно о том, кого бы возвращали. Желающих занять место подмастерья слишком велико. – Ты, как всегда, само жизнелюбие и помога, – адресованное Моку замечание не затронуло его сердца, и он равнодушно повел плечами, провожая взглядом спину уходящего юноши. Мок прошел вдоль рядов со стойлами, чтобы убедиться, что каждая кормушка наполнена сеном, а пол чист. Будучи конюшими, они занимались разными видами работ посменно, распределяя обязанности поровну так, чтобы никому не было обидно. В один день кто-то чистил и убирал, а кто-то кормил и ухаживал, в другой – роли менялись. Сегодня все процедуры, связанные с заботой о здоровье и внешнем виде питомцев, были вверены Моку. Как рыбу положено чистить от хвоста к голове, так и лошадь он предпочитал начинать отмывать с копыт. Выбрав для этого дела самого добродушного коня, Мок поднял ведро, наполненное водой, отодвинул загородку и, потрепав своего старого знакомого за гриву, протиснулся в небольшое помещение. Удивительно, но для каждого человека лошади пахнут по-своему. Одному этот запах может показаться едким, неприятным и довольно специфичным, что заставит насторожиться и держаться от животного подальше. Для другого же – наполнится ароматом свежих древесных опилок, горьким привкусом сухой травы и терпкого запаха животного пота, и это навсегда обратится в теплые воспоминания. Мок достал небольшой металлический крючок и дважды легонько похлопал коню по ноге, чтобы тот ее приподнял. Между ними давно выработалась система жестов и касаний, позволяющая слажено работать. Поддерживая рукой копыто, Мок умело счистил влажной тряпкой всю грязь, что забилась под подкову, а застрявшие комья соломы подцепил и достал крючком. Дверь конюшни скрипнула, оповещая о вошедшем человеке. – Ну как, – не отвлекаясь от работы, Мок язвительно бросил в сторону вошедшего, – пригодились твои искусные руки для грязной работы? Ответом был приглушенный стук каблуков о глинобитное покрытие. Звук постепенно приближался, пока не затих напротив стойла, где Мок шустро отчищал конские копыта. – Грязная работа тоже требует мастерства умелых рук, – низкий голос рокотом волн раскатился по помещению. Мок замер, продолжая держать крючок, зацепившийся за слой грязи у основания подковы. Он удивленно перевел взгляд на выглядывающие из-под двери стойла сапоги того, кто обронил эту фразу, ибо ожидал услышать недовольное ворчания свергнутого подмастерья, тембр голоса которого больше походил на дрожащую рябь и никак не мог бы обратиться в шум девятого вала. Обувь, на которую Мок продолжал смотреть, была хорошо и до блеска начищена, что уже казалось странным для рядового служителя, в такую-то погоду. Прочная и хорошо сплетенная шнуровка скрывалась под рядом кожаных полосок, которые оканчивались металлическими застежками по бокам голенища сапог. Перед ним явно стоял человек не обремененный финансовыми проблемами. По мере того, как Мок поднимал взгляд сначала возникли руки, сложенные на верхней поверхности двери стойла. Длинные и бледные пальцы подтвердили его подозрения, что этот человек не отдается физическому труду на благо обители. А блеснувший алым камнем перстень – окончательно дал понять, что перед ним состоятельный господин. Наконец Мок взглянул на лицо гостя и бесповоротно растерял все слова, подготовленные для колкого ответа. Волосы песочного цвета небрежно рассыпались мягкими локонами чуть ниже скул. Их текстура разительно отличалась от привычных для синторийцев стандартов красоты, считавших идеалом черный, жесткий глянец, а не светлый младенческий пух. Но больше всего Мока поразили ярко-голубые глаза. Он понимал, что так нагло и долго пялится на того, кто приходился ему господином, неучтиво и опрометчиво, но оторваться от этой синевы не находил сил. Подобно тому, как дети не могут перестать смотреть на воина, лишенного в храброй схватке части тела. Такой человек по-прежнему оставался грозным, неустрашимым и доблестным в их глазах, но теперь в его облике недоставало кусочка пазла и мозг не мог перестать стараться собрать все воедино. Потому что в этом было что-то жуткое, неправильное и одновременно прекрасное. – Мой господин, – Мок наконец сообразил, что следует сказать, и коротко кивнул головой. Он не сомневался в том, что перед ним сейчас стоит назначенный семьей Фирии будущий глава клана. Мок уже видел его. В тот день советник был сам не свой и с самого утра заставлял всех нервничать из-за своего странного поведения. Шенг то раздавал указы в работе, которая и без него успешно осуществлялась каждый день, то погружался в раздумья, негодуя вслух на чрезмерно скорое и полностью расходящееся с его планами решение о назначении нового руководства над обителью. Все гадали, о ком идет речь, вознося молитвы и сжигая тайком в огне жертвенные горсти земли, чтобы к ним не выслали Гийяна – старший сын Фирии своим невежеством и распутным характером страшил служителей больше портовых вшей. Когда же солнце оказалось в зените, к воротам подъехал конный всадник, что ввело всех в еще большее замешательство. При нем не было слуг, не было сопровождающих, не было личной охраны и не было глашатого, который зачитал бы решение главы семейства Фирии. Юноша был один, молод и выглядел сущим демоном для тех, кто никогда не встречал чужеземцев на своем веку. Мок и сам тогда походил на удивленного зеваку, который поражается ловкости циркачей, что приехали на весеннюю ярмарку. Ему хотелось разглядеть прибывшего юношу как можно лучше, но в тот миг Мок прибирался на складе, маленькое и мутное окно которого выходило во внутренний приемный двор и все что ему удалось разглядеть – только светлые волосы и гордую осанку наездника. – Как тебя зовут? – в голосе проскользнул властный оттенок, и Мок испугался, что гость недоволен излишним вниманием к собственной внешности. – Мок, мой господин, – он отвел глаза в сторону, дабы избежать неприятностей. Ему неоднократно доводилось слышать истории о специфике характера богатых сыновей. Кто знает, какая муха укусит этого чужеземца и тот прикажет наградить конюха сотней ударов плети. – Ты здесь один работаешь? Такой вопрос напугал Мока еще сильнее. Он подслушал множество разговоров других служителей о семье Фирии, и все они сводились к тому, что отпрыски были избалованы, развратны и нетерпимы в своих желаниях и капризах. О новом главе клана рассказывали, будто тот был бастардом отца семейства Фирии, которого привезли в лоно семьи лишь потому, что старший сын оказался полным разочарованием. – Нет, мой господин, второй конюх отлучился, но скоро вернется. Господин отошел от стойла, не спеша прошел до конца конюшен и на удивление Мока сел на одну из охапок сена, достал из-за пояса книгу и принялся читать. Пораженный таким поведением Мок продолжал бессовестно на него глазеть, выглядывая из-за шеи коня, который, к слову, тоже был весьма заинтересован новым гостем и нагло вышел на середину конюшен. – Я мешаю твоей работе? - Сапфировые глаза оторвались от страниц и устремились в сторону Мока. В голосе ощущалась надменность и легкая усмешка. – Что вы, мой господин, – растерявшись от такого вопроса, Мок зачем-то принялся расчесывать пальцами гриву коня, который фыркнул от подобного нелепого поведения и небрежного отношения к собственной персоне, – я просто подумал, – Мок мысленно выругал себя за излишнюю болтливость. Ему еще не приходилось вести диалогов со знатными особами, единственным в его жизни, человеком, который устрашал своим положением, был Шенг, но тот не обладал титулами или громким именем. Пусть перед ним только бастард, но это бастард дома Фирии, а Мок – босоногий служка в клане, который основал отец этого бастарда, – я подумал, может, вы хотите воды? Самому же Моку очень хотелось уйти отсюда как можно скорее. С появлением молодого господина конюшня сразу обратилась в его покои и стало крайне неудобно здесь находиться. – Не утруждай себя, – голос прозвучал как сталь, отрезавшая нить диалога без возможности на продолжение.***
Дельгада не испытывал радости от своего нового назначения. Его сердце осталось там, в доме семьи Фирии, у края кровати заболевшего Канга – главы этого семейства. Вопреки всем слухам и предположениям, этот человек не был его отцом. Подобные заявления были гнусной ложью завистников и невежд, он знал это так же точно, как и то, что ему безмерно бы хотелось, чтобы это было правдой. Своего родного отца Дельгада помнил плохо, мать говорила, что тот ушел по собственной воле, записавшись в ряды отряда, который чистил границы их провинции от мятежников и преступников, желающих сбежать в эти края от бремени ответственности за свои деяния. Отец решил, что это легкие деньги, собрался и простился, покинув их навсегда. Возможно, его настиг острый клинок или дурная хворь, а может быть, он просто не захотел возвращаться. В любом случае, Дельгада не ощущал сожаления по человеку, которого не знал. Фраза «он твой отец», которую неоднократно произносила мать Дельгады, дабы привить ему уважение к решению этого мужчины покинуть родной дом ради славы и наживы, не задевала его душу. Как можно ощущать грусть или тоску по тому, кого никогда не знал? Но вот Канг навсегда оставил отпечаток в его жизни, забравшись в самые удаленные глубины памяти. Глава Фирии подарил ему время, цены которому он не знал, пока то не истекло. И только одного решения Канга он не смог принять и понять: сослать его в обитель в тот момент, когда следовало оставаться подле. Дельгада провел рукой по коричневому дереву перил. Слезшая местами краска обнажила шероховатость древесины, позволив одной из заноз впиться в его палец. Он остановился на ступенях лестницы, разглядывая черную точку, забравшуюся под кожу. Именно такой неприятностью он стал для отпрысков Фирии. Занозой, что пролезла в лоно их рода и бросала тень на знатное имя. Гийян возненавидел Дельгаду с первого же дня, видя, как тот вместе с его отцом въезжает в ворота поместья. В глазах Канга, смотрящих на свой чужеземный подарок, уже тогда зарождалось тепло и отцовская забота, что не могло ускользнуть от внимания родных детей. Но как бы ни была слепа и отчаянна ненависть Гийяна, тому не хватало разума и храбрости, чтобы навредить Дельгаде. Глупые стычки оборачивались дракой и заканчивались унизительным исходом для старшего сына семьи, а словесные перепалки давались Гийяну и того хуже. Но вот его сестра Орка была куда умнее. Именно она стала причиной такого внезапного назначения и выдворения Дельгады. Именно ее руками и словами был вынесен вердикт всей его дальнейшей жизни. Если бы не Канг, то, возможно, все закончилось бы значительно хуже. Половица второго этажа скрипнула, и на лицо Дельгады упала тень. Шенг стоял на краю последней ступени, ведущей в кабинет. «Почему советник всегда встречает меня именно здесь? Простая прихоть или хочет показать мне, что даже он стоит выше меня?» Дельгада молча поднялся, коротко кивнув в знак приветствия, и проследовал знакомым маршрутом по направлению к комнате. – Пришло ли ответное письмо из дома Фирии? – Дельгада задал вопрос, как только дверь за ним закрылась. Он сел в кресло и подтянул мыском сапога столик на маленьких колесах. На нем стоял небольшой чайник и блюдечко с песочным печеньем. – Увы, мой господин, – Шенг развел руками, видя, что Дельгада нахмурился, злобно сжимая зубы и кроша печеньем на пол, – вы просили позволения навестить больного Канга, я прав? «Еще бы ты был не прав. Думаешь, я не догадался, что ты читаешь все мои послания и суешь нос в любую книгу, которую я снимаю с полки?» – Когда меня направили сюда, то словно вычеркнули из жизни семьи, – голос не был полон обиды или сожалений, в нем читалось недоумение таким положением дел. – Вы считаете себя членом семьи Фирии? Болезненный, но очень выверенный вопрос плетью прошелся по иллюзиям Дельгады. Канг принял его, растил, учил и наставлял. Но он не был его отцом. Дельгада был подарком одного знатного господина другому. И какими бы теплыми и светлыми ни были чувства между ним и главой семьи, для всего мира вокруг он оставался подобранным щенком из рода шавок. – Нет, – сухо ответил молодой господин, – но разве я не могу волноваться о человеке, который… – он прервался, осознавав, что сказал слишком много лишнего в присутствии этого человека. Дельгада никогда не доверял Шенгу полностью. Канг учил его, что чем большей властью обладает человек, тем меньшим доверием его стоит наделять. – Когда глава семьи поправится, вы сможете увидеться. Сейчас же вам нет смысла уповать на человечность в сердцах его отпрысков, – Шенг неоднократно показывал Дельгаде свое, не самое лучшее, отношение к детям Канга, ожидая увидеть от того нужную ему реакцию, – в конце концов в его болезни нет ничего страшного, так говорят врачи, а его симпатию к вам не остановят расстояния и стены обители. – Но почему тогда он выслал меня сейчас? – Дельгада наконец озвучил вопрос, который его так долго изводил, – ведь мог бы позволить мне дождаться своего выздоровления, зная, что тогда я бы не мучился ненужными вопросами. – Вероятно, чтобы оградить вас от чего-то. Иного объяснения я не нахожу. – И вы знаете от чего? – Догадываюсь. Дельгада долго не сводил с Шенга глаз, он уже стал узнавать и понимать этого человека и недоговоренность оповещала лишь о том, что Шенг не намерен посвящать его в свои догадки. И сколько ни спрашивай, ответа не последует.