Ответвление к "Пособию о любви и ненависти"

      Над Томом состоялся суд.       Буквально через полгода после свадьбы Сайферов.       Сразу после случившегося, Томом Крайтоном занялся опытный специалист из Нью-Джерси. Врач-психиатр — Нойл Арвест. Он посещал тюрьму около трех раз в неделю, пытаясь разговорить пациента для того, чтобы спустя столько месяцев тот наконец поделился хоть какими-то подробностями, касаемо «Запрещённого проекта». Помимо этого, зачастую, Нойл пытался проработать с Томом детские травмы, нанесённые ему его отцом и матерью много лет назад, однако попытки остались безуспешными, потому как, едва услышав хоть что-то о своих родителях — Крайтон начинал буянить и разносить камеру, в которой проходило «лечение».       Проведя за решеткой добрую часть времени после капитального взрыва лечебницы д-ра Освальда, Том был готов к тому, что скоро выяснятся подробности о предрешении его судьбы.       Он покорно принимал таблетки, — строго три раза в день, — но от них, казалось, не было никакой пользы. Напротив, он ощущал себя ещё хуже и не спал ночами, ёрзая от мнимого холода. Он обхватывал свои плечи руками, впивался в тонкую кожу ногтями и трясся, как умалишенный. Хотя… вряд ли в действительности было наоборот.       Его сокамерники жаловались на шум и били в решётки, чтобы тот прекращал скулить по ночам. Но Том всё больше сходил с ума, захлёбываясь в слезах и панических атаках. Он повторял словно мантру: Мэйбл, «Катрина», Сердце. Мэйбл-Катрина-Сердце! Поток его слов порой выливался в другие фразы и иногда некоторым казалось, будто бы Том говорит с кем-то по ночам. — Здесь грязно… — Он истерично впился в железную решётку руками. — Ползают тараканы… от постельного белья несёт помоями, а от стен отдаёт плесенью! Я не могу это терпеть… дайте почистить хотя бы зубы! Или смените, блять, бельё! Я умираю!       Охранник окинул его равнодушно ледяным взглядом, будто наблюдал за роем муравьев. — Радуйся, что тебя не засунули в камеру похуже, уёбище.       Глаза Тома налились слезами ярости, а зубы стиснулись до боли. Казалось, металлическая пластина в подбородке могла нагреться до предела. На рубашку капнули мутно-красные слёзы, с каждой каплей становясь всё насыщенней в цвете. Том грубо дёрнул себя за воротник, ощущая всё своё существо ещё грязнее.       Ему хотелось рвать на себе кожу и волосы.       В панике Том Крайтон, кусая пальцы, сел на пол, прижавшись спиной к железной двери. — Хнычь сколько хочешь. — Прыснул сокамерник, слыша его мычания. — Завтра твой суд вроде как, да? Интересно, что с тобой будет… Я уже поспорил с Эмуром, что тебе отпишут пожизненное, и я надеюсь так оно и будет. Хех. — Он поудобнее расположился на старой койке. — Будешь сменять одно тюремное поколение за другим, пока у других будут все шансы на искупление. А ты… за твои дела тебя и сам бог не простит, некрофил. — ЗАТКНИСЬ! — Взревел Том, оторвав носки от пола так резко, что едва не споткнулся, и ударил кулаком в стену между камерами.— ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ О ГРЕХАХ И КАРЕ?! ТЫ, ДОЛБОЁБ, ПРИРЕЗАЛ СВОЮ ЖЕНУ И ИЗНАСИЛОВАЛ ДОЧЬ! ДУМАЕШЬ, ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ВСЕ ЗАБУДУТ ЭТО? — Том прыснул, скривив губы в сумасшедшей улыбке. — ХА-ХА, ТЫ НЕ ЛУЧШЕ, ЧЕМ Я! — Он выдохнул, ощутив, как выплеск злобы слегка расслабил его. — Вот и узнаем, сможешь ли ты взглянуть своей дочери в глаза после всего, что сделал. — Отошёл, упал в свою койку. — О боге он мне морали читает… кусок дерьма.       Том свернулся калачиком, заставляя себя не думать о пятнах на тюремной рубашке, не думать о зловонном запахе и испачканных руках, о микробах, что, казалось, ползают по всему его лицу и заползают в глаза; как те проникают под глазные яблоки, прямо в его тёплый мозг, поражая его и плодя больше паразитов.       — Я ненавижу тебя! Ненавижу! — Разум был полон её рёвом. — Мне жаль того маленького мальчика, которого отец готов был до смерти избить ремнем! Вот его жалко, а тебя… нет. Ни капли!       Он схватился за голову, считая удары сердца, пока образ Мэйбл в множестве картин его воспоминаний сменял одну на другую. От расшатавшейся нервной системы заболел невидящий, полностью слепой глаз, и Том сжался ещё сильнее, чувствуя себя удушенным от душевной боли.       Суд завтра. Суд завтра.       Завтра.       Увидит ли он её перед тем, как провести свои дни в тюрьме целую вечность? Не умрёт ли он оттого, насколько сильно желал её? Тоска по ней сводила с ума. Он мог умолять годами, но она не вернётся, и время вспять не повернуть.       Его доброе сердце больше не принадлежит ему и, скорее, никогда не принадлежало.       Излишнее додумывание о власти лишь потому, что когда-то он мог запереть её и одеть в платье, от вида которого её до сих пор мучали кошмары о сумасшедшей ипостаси копии.       Она никогда…       Никогда не вернётся.

***

      В зале суда она смотрела на него непоколебимо и до парализующего ужаса — холодно. Она сложила руки вместе на округлый живот и лишь молча выслушивала вердикт судьи о том, чего на самом деле заслуживал Крайтон. О милости речи и быть не могло: преступление слишком страшное. Единственная причина, по которой она находилась в этом зале — убедиться, что он никогда не выберется на свободу. Что он и Престон Нортвест сгниют за решёткой, пожиная плоды совершенных деяний.       Столько жизней, судеб. Столько всего они вместе разрушили — не вообразить.       Возможно, Мэйбл Пайнс была жестока, но она хотела, чтобы они прожили остаток своей жизни за решёткой.       Однако… — Коллегия присяжных объявила подсудимого виновным в массовом убийстве первой степени. — Тяжелый, старый голос судьи пронёсся по огромному залу. — Серийные, а также смерти, вызванные путём террористических актов, были доказаны и оправданию не подлежат. Помимо совершённой тяжести преступлений Том Крайтон также признаётся виновным в похищении, убийстве и совершении некрофилических актов в отношении нынче покойной Коралины Элизы Дэйвен, для многих известной, как запрещённый проект — «Катрина». — Судья выдержал небольшую паузу. — Следовательно, настоящим Я, — Кристиан Довман Соллер, — приговариваю Томаса Крайтона… к казне на электрическом стуле.       Закрытые до этого глаза Тома с ужасом распахнулись. Без того израненное сердце пропустило удар. Оно зашлось почти что в панике, пока он принимал свою казнь, как факт. Руки, сцепленные в наручники, начинали жить своей жизнью, но он прекрасно осознавал, что по обе стороны от него стоят копы, готовые в любой момент скрутить его.       В общем гомоне он поймал взгляд Мэйбл, и он… был пораженным и напуганным не менее, чем у него самого. Быть может она, как и он, рассчитывала, что прозвучит вердикт о пожизненном заключении, но нет. Они оба понимали, что наказание было жестоким, но справедливым, если реально учитывать тяжесть его грехов.       Губы Тома скривились и в носу неприятно кольнуло, предвещая слёзы.       Он уверен, что не стал бы рыдать, если бы не знал о чувствах Мэйбл, что он прочёл в её голубых глазах. Она ведь не хотела его смерти? Не хотела же, правда? Почему это осознание делало его таким счастливым? Даже когда всё разрушалось, прямо сейчас… она не была столь жестокой и разгневанной, как он представлял.       В груди всё болело. Люди вокруг зашевелились, и он, шагая, точно пьяный, позволил копам себя увести сразу после того, как озвучили время его сегодняшней казни.       Ночью, в два-тридцать, его усадили на электрический стул, сковывая его тело и конечности крепкими кожаными ремешками. У него был целый вечер, чтобы подумать о неправильности прожитой жизни. Ему едва ли исполнилось двадцать три, но он так и не создал семью, о которой мечтал; не смог обнять любимую, познать отцовство или просто продолжать любить доброе сердце дорогой Мэйбл.       Когда на голову опустили капюшон, Том распахнул рот и задышал сквозь судорожные всхлипы. Пальцы вцепились в рукоятки до боли в костях, вынуждая тело трястись ни то от напряжения, ни то от страха. Он знал, к чему капюшон. Конечно же знал. Кому понравится зрелище вылезающих из орбит или даже лопающихся глаз? Или вид обильного слюноотделения, рвотной массы от удара током?       Даже в самой изощрённой фантазии он видел её здесь, подле себя. Мечтал заглянуть в её сияющие глаза и ощутить мягкую, тёплую, самую нежнейшую ладонь, касающуюся его бледной щеки в самый последний раз.       Он знал — это конец.       Слёзы потекли по его щекам, он услышал вокруг суматоху и приказы о осуществлении казни. Оставалась минута. Жалкая минута ничтожного существования.       В эту минуту он не будет каяться в том, что совершил. Вовсе нет.       Последней и самой необходимой мыслью стала та, в которой он обещает любить Мэйбл Пайнс даже после смерти.