Saint Paul de Mausole.

Клиника для душевнобольных " Saint Paul de Mausole "  – это твой новый дом. В мыслях Тачихары целое второе пришествие. Хочется кусаться, утробно рычать, мысли путаются друг о друга, хватаются, пытаются вылезти наверх, покрутится на языке, оставить шрам на "язычке", постучать по дёснам, вызвать приступы тошноты. В мыслях адский звон, кровавое море, в котором потануло солнце, на небе падают звёзды, горят и кричат, луна скачет. Тень рисует кровавым кляксами, выворачивается внаружу, крутится - вертится,  танцует на концах сознания. Повсюду глаза, большие или маленькие, кроваво - безбожные, уродливо согнутые и узкие как у азиатов. Моргают, смотрят, стонут, плачат, сходят с ума. Голоса повсюду, стучат по перепонкам, шепчат о правде, которую скрывает бог, предлагают укусить плод, съесть шарлотку из небесной плоти, крутят змею вокруг шеи, надевают корону с шипами, смеются - насмехаются. Пахнет порохом, сожжеными книгами, свинцом, металлом и азотом. Забавно, азот Тачихара никогда не нюхал. Если вы дадите в руки краски, я нарисую вам все что вижу .                         *** Комната белая, но не чистая. Ржавая. Стены обугленны , стесняют воздух, наклоняются сжимая потолок, громко дышат над ванной, облизываются, капают слюной, несдержанно шипят,  молятся. Потом моргаешь  - они снова на местах, всё идёт по кругу. "Гидротерапия" Тачихара в этой комнате, в этой ванне, далеко не в первый раз, он знаком с этими стенами. Сквозь дырки от штукатурки, ожогами доносятся идеи и мысли, хочется сквозь эти дырки видеть не холодный кирпич, а нежную траву, чувствовать воздух и рисовать , рисовать, рисовать... Его опустили в холодную воду быстро, потому боль и холод он почти не чувствовал. Боль - дело времени.  Он не дёргается, знает, когда вода захлестнёт будет больно, она пронзит его тело, оставаясь на поверхности. Тачихаре кажется, вода - это его кровь. Тачихаре, на самом деле, много чего кажется. На него смотрят глаза, он хочет их посчитать но всегда сбивается. Глаза смотрят на него из преисподни, блестят чем - то ржавым или жёлтым. Как лошадиные зубы. Тела кажется чёрные, сожженые, сожженые адским пламенем, сожженые как мост, но они ещё не догорели. Он не знает сколько находится в закрытом царстве воды и размышлений, но он успел рассмотреть все царапины ванны, он успел придумать новое слово и забыть его. В янтарных глазах Тачихары пляшут черти, он не помнит как его зовут. Кто такой Тачихара? Что – то стучит, то – ли ручка бьётся об лист, оставляя свою кровь рукописью, то – ли чьи – то сапоги, то - ли с трубки падает пепел. Тачихаре тревожно без причины, он будто боится цифр которые текут и разбиваются, оставляя за собой все меньше и меньше... Тачихара боится будущего, прошлого и настоящего, он боится всего.                         *** Тачихара дышит воздухом, стоит в одних носках перед мальбертом, держит кисточку, кидает взгляд то на больницу, то на холст. Сзади него стоит медсестра – круглолицая, румяная и высокая. Она не местная, вроде русская, вроде зовут её Арина, в больнице клич`ают " Арин`а Сергевн`а". А Тачихара зовёт её "пышечкой". Её руки тёплые и добрые, очки на носу прибавляют блеск глаз, белое платье кричит о непорочности и преданности. Пышечка смеётся, она любит его картины и всегда хвалит. Эта медсестра хорошая... Тачихаре она нравится, хотя он боится, что тепло внутри однажды сожжёт его, поэтому побаивается. Двор перед больнице красивый, чертей тут нет, они боятся солнца – думает Тачихара. Наслаждается воздухом, всматривается в больницу, янтарь в глазах, что был огнём, погас и стал листвой, хрустящем ребёнком осени. Небо красивое,  переливается голубо – синим, тонет в белым дыму, пинает облака, дышит спокойствием – море с пеной. Лечебная клиника – личный ад – выглядит как – то криво, шершавая крыша с пёстрым жёлтым цветом, Тачихара почему – то уверен, что это не про золото. Окна чёрные, открытые, зелёными вратами обнажают черты бесов. Дверь открыта, кажется, силуэт даже вышел, Тачихара смутно помнит лица. Ступеньки деревянные, покрыты занозами и шрамами. Кто – то хмурый, засунул руки в карманы и поправил шляпу. Дерево встревожено переросла здание, листвой, кудряво завёрнутой корой, олицетворяет побег. – Красиво рисуешь Тачихара сам не понял как начал рисовать, просто засмотрелся, просто начал водить, просто в голове, как в феврале, сквозь снег начали пробиваться подснежники – мечты и надежды. Человек рядом с ним был странным, это было  иронично, пепельные как дым волосы, накрытые снежными веками глаза , высокий рост и искуссаная улыбка, как у хищника . Тачихара редко говорит, пару предложений в год, чтобы совсем не потерять навык, он сразу не понял что ответить, как вообще с закрытыми глазами можно увидеть картину? — Я тебя вообще – то похвалил — А да? Извините.. — Тачихара замялся ещё сильнее, вспоминая какие слова подойдут на благодарность — Спасибо вам Мужчина подошёл к мальберту ближе, неаккуратно плечом цепляя Тачихару. Пепельный не открыл глаза, фалангами пальцев коснулся картины, прям на месте ступенек, всё ещё не открыл глаза и улыбнулся, жутко. — Пейзаж? Неплохо. — Но вы не видите. Кажется незнакомца это разозлило, его брови свелись к переносице, однако змеиная, никак по – другому не назовёшь , улыбка, только шире раскинула свою чешую. — Как я тогда определил что изображено здесь? – Собеседник склонил голову, тень на его лицо переползла на левую сторону, он стал походить на маньяка, что описывают в газетах – А ты видимо идиот, Тачихара. — Я Тачихара.. — художник сделал шаг назад, окинул взглядом пышечку, которая весело общалась с другой больной, а потом повернул голову в сторону незнакомца — откуда в— — Не беспокойся, Тачихара, я слышу как дрожит твоё сердце  – Незнакомец хлопнул в ладоши и оскалился, уголки губ дёрнулись,позволяя на секунду рассмотреть человеческий клык –  Я Дзёно, Дзёно Сайгику. — Приятно познакомиться ...                         ***       Вы когда нибудь слышали как на одежде шипит кровь? Труп раскинутый звёздочкой, выглядит идеально истощённым, чистым и непорочным, замеревшим во времени. По середине, кровавое пятно, только рёбра раскинулись как крылья птиц, в разные стороны. В некоторых местах шрамистые, в трещинах. Где – то острые наконечники обломились. Поломанные крылья, плачут, кровь стекает по ним. Среди белого тела, кровавое пятно. В шкатулке из костей – органы.  Перемешанные как в каше, отдающие ужасным запахом, содержащие в себе лишь кровь. Они не выполняют своей главной задачи, потому что нет смысла, сердце не бьётся. Лишь валяется, блестит под солнцем, шкатулка крутится вокруг и стервозно хохочет. Тачихаре 10 лет, его брат – Тацуо – как холст. Белый, только в середине пятнами разлита краска. Все говорят что у Тачихары чёрные волосы, но это не так. Они рыжие как огонь, горят, давят на голову пеплом, приносят боль, сыпятся клубами дыма и остаются рыжим цветом. У Тачихары не зелёные глаза, зелень это трава, живая, непорочная. Сейчас травы не видно, видно что – то красное, впитывающееся в землю. Глаза Тачихары горят, кто их поджёг неясно, просто горят, кипятят слёзы и они жаром скатываются со щёк. Два брата – Тацуо и Тачихара. Одежда Тачихары в крови. Кровь шипит как дикое истощённое животное , наконец таки ощутившее вкус жертвы .  Один брат – Тачихара. Страх дышит под ухом , хрипит , коготками пробирается в сердце , сжимает лёгкие. Тачихара горит. Что внутри , что снаружи. Сгорает до тла как ебаная ведьма , на собственном костре . Осталось только подкурить у собственных чертей и наблюдать, больными глазами, как дым борзой кабылкой скачет по небу.                    *** Держать в руках кисточку обычно привычно – спокойно, сейчас его руки поддрагивают. С Дзёно они знакомы с прошлой зелени, успел как минимум 2 раза упасть снег, белым хлопком накрывая землю, вьюги шептали колыбельные, мороз рассказывал байки в те холодные дни. Сейчас было светло, все было в зелени. Солнце чаще плясало на  небе, освещая и напекая чужие тела, оголяя места в привычной светлой манере. Луна почти всегда отдыхала за горизонтом, лишь на несколько часов показывала своё звёздное одеяние, а потом вновь уходила, уступая место горячей сестрице. Нарисовать его портрет Тачихаре захотелось неожиданно, шальная мысль соскочила с языка так быстро, что сам художник не вникнул сначала в её смысл. Однако Дзёно очень воодушивился. Сейчас он сидел около дерева, скрестив ноги в позе лотоса, руки были упёрты сзади спины, казалось, что он не позирует для картины, а просто нежится под солнцем. Переборов себя, Тачихара медленно стал водить, мазками вырисовывая своего друга. Кожа его была красивая, нежная и мягкая, в меру смуглая, здоровая. Прошлой ночью она была горячей, потной, прижимающейся, вязкой как лава. Кисточка остановилась, художник быстро встряхнул головой, продолжая под свистом холодного ветра, вырисовывать чужой портрет. — Тачихара, Та Чи Ха Ра — будто дьявол тянул чужоё имя Дзёно, языком касаясь мочку уха, длинными и тонкими руками ныряя под одежду , под кожу к артериям, ощупывая каждую часть, косточку. Лепля как пластилин тельце художника , оставляя пятна от собственных рук, то сжимая, то оглаживая, то щипая. Играясь. Тачихара стискивает челюсть, дабы не издать звук. Странное чувство, странная реакция. Голова кружится, всё тело трясётся, мысли путаются, разбегаясь как тараканы. Глаза щипят, слёзы накатываются, но не спадают. Чужие слова кажутся незнакомым воем. Он не понимает что ему делать, он в плену чужих рук, подобного он не чувствовал. Он боится чего — то нового, ему страшно. "Почему Дзёно это делает?... Я не понимаю.." Зубы болят, он видит тени, чужие глаза блестят и наблюдают, махают головами, стыдятся. Тачихаре тоже стыдно, стыдно и страшно. Они смотрят на него, моргают, он даже слышит шёпот. Он не уверен что это Дзёно. Чужие руки ластятся ниже, к животу и ниже. Тачихара резко отходит назад, в глазах темнеет, разум то вспыхивает феерверком в тёмном небо, то растворяется в нем же. Хватаясь за кисточку сильнее, он начинает глубже дышать, пытаясь успокоиться. Рисование уже не приносит такого удовольствия. Чувство жара заставляет его согнуться и прошипеть как избытый зверь, рука легла на подбородок, так сдавила что кажется оставила дыру. Рот открылся. Чужие зубы грубо стукнулись, гортанный рёв прозвучал, чужой язык очерчивает всю полость, оставляет шрамы. "Почему так отвратительно?.." Движения внизу быстрые и резкие, Тачихаре хочется упасть на колени, взобраться на стену, содрать кожу, ему не хочется это чувствовать. Дзёно сделал его своим? Оставил на коже свои инициалы. Портрет был завершён, уже темнело, тени выйдут и будут осуждающе смотреть, даже убить не посмеют, не хотят касаться чего то грязного. Почуяв движение сонной артерии художника, портрет склонил голову, изменив тень, улыбнулся хищнее, опаснее, злее. Как в кошмарах, как улыбались только тени. На концах пепельных волос Дзёно, появилась красная кровь.                         *** Подходит вечер. Небо медленно преобретает розовый оттенок где – то впереди, подползая ближе к Тачихаре остывает голубым. У облаков нет привычного белого цвета, они поддаются влияюнию неба и также нежно перетикают из розового в пастельно синий. Вода, как зеркало природы, отображает вид, солнца уже не видно. Трава утеряла привычную зелень, тени стали темнее и больше, но ещё не погрузили больницу во мрак. На улице по особому тепло и свежо, ветер дует с боку, шурша одеждой. Вечер нравится Тачихаре больше всех, черти приобретают красивый, ведьминский оттенок и не мучают его. Лишь показывают своё одеяние и кривую душу. Даже не смотрят в сторону художника, бывают, отвернутся и тоже любуются закатом, прям как люди восхищаясь. Кажется в этот момент, на их щеках блестит хрустальная слеза. За ними должны придти по истечению темноты, обоим удалось попросить смотрителей о времени на природе. — Как же меня бесит этот... Тэтте, Тэтте Суэхиро, дурацкое имя. От Дзёно слышать такие слова привычно. Он вообще людей не любит, а особенно заведующего клиники –Оочи Фукучи и личного надзирателя – Тэтте Суэхиро. О Оочи Тачихара слышал давно, но почти ничего не помнит о прошлых слухах, а про Суэхиро услышал от Дзёно, только плохое. Тэтте тупой, у него вкус странный, от него всегда чем – то воняет, сотни слов и ни одного хорошего. Ситуация с Фукучи не лучше, но как рассказывал сам Дзёно, они с ним чуть не подрались в первый день его приезда. Сплетничать и оскорблять Саигику любил, художник ни с кем не взаимодействовал впринципе и жил как будто в ваакуме, потому и смысла не видел. Просто слушал и кивал, когда просили поддакивал. — Это больница стесняет нас, сломай птице крылья, счастливее она не станет... Не хочу здесь находится, вокруг только идиоты — Тачихара медленно наклонился вперёд, так что волосы еле слышно зашуршали, Дзёно дёрнул носом как хищник, будто бы пытаясь что – то учуять — только ты, Тачихара, мне нравишься. Мы с тобой как белые птицы средь всех чёрных, нас вылавливают, ломают крылья, садят в клетки и обещают лечение. А потом мы умираем, сначала как личности, а потом как тело. Нас хоронят за кладбищем и провожают в ад. Он придвинулся ближе и взял художника за руку, грубо переплетая пальцы, сжимая ладонь, загоняя в угол. — Не хочешь со мной сбежать? Как будто у него блять есть выбор.                         *** Тачихара не знает то спереди, не знает что сзади. Он слышит своё дыхание, слышит шлепки обуви соприкасающиеся с  землёй, чувствует запах гнили и леса, свежего воздуха и страха. Скользкого страха, он обжигает пятки заставляя бежать быстрее. Не оглядывайся, беги, мы будем рядом. Это единственное что сказал Дзёно перед рывком. Рывок и они выбрались из ослабших лап больницы. Когти притупились об отчаяние что ветает там по всюду. Такие как они обычно не сбегали, они были слишком спокойными и подавлеными. Были. Тени за ним уже не бегут, провожают взглядом и прощаются. Солнце рвётся сквозь листву дерева, впереди слышен смех, корни впутываются в землю, пытаются подставить подножку, да не могут. Тачихара ощущает себя бабочкой, вспорхнул и пропал. Он чувствует себя мышью выбрашившейся из мышеловки. Улыбка расстянулась на губах, больно щёлкнуло, он остановился. — Мы смогли! Дзёно улыбается широко, его глаза открыты. Демон искуситель резко стал небожителем. Он расправляет руки как крылья и предлагает вместе вспархнуть к небесам подобно птице, Дзёно крутится на одной ноге, обнажает белые зубы. Всё в мире кажется таким другим, раем. Сейчас они как приговорённые к чистилищу, убежавшие в рай, смеются и радуются пока их не поймают апостолы. Не поймают и не утащат голубоко в пучину. — Ха – ха! Это смех Тачихары? Он не заливается, смеётся потому что рад, звуки выходят с тяжкой отдышкой. Поддаваясь вперёд, так расслаблено, будто кто – то подталкивается, он ластится в чужие объятия и от боли в ногах падает, падает вместе. Все черти пропали, тени стали просто природным явлением, никто не шепчет.                         *** Пышечка идёт, перепрыгивает через кочки, пачкая непорочное платье. Фонарь пробивает сквозь туман мглы, что мохровым одеялом укрывал возлюблённых. Лес, находящийся рядом с больницей, густой, выглядит как отдельное царство. Деревья тяжело держат потемневшую листву, почти не пропуская свет. Пышка ищет их на протяжении часа, светит старым фонариком сквозь мглу, пытается увидеть хоть кого – то. В лесу мёртвая тишина, лишь сверчки поют свои серенады, прерываясь лишь для того чтобы перескочить с кочки на кочку. Сквозь давящую тишину спокойного леса, прорывается волчий вой, протяжный, измученный, как будто из глубин ада, кости трутся друг об друга. Девушка подрывается тут же, попасть в пасть волка и остаться навеки молодой хотелось меньше всего сейчас. Сквозь рванное дыхание, жуткий рёв, эхом раздался шлепок. Пышечка наступила на что – то, споткнулась и упала в грязь. Разбила коленки, повредила щёки , очки соскочили с носа и разбились, платье порвалось. Лишь реагируя на свет, своими грязными дрожащими руками получилось схватить фонарик. Мечи света разрывают тьму, украшают два лица. Спокойные, истощённые, умиротвореные, бледные. Кажется они не в лесу на грязной земле, а в мохровом гробу, средь цветов и плачущих аристократов, что даже своим глазам не верят. Лес хранит чужой крик, также как и похоронил чужие тела.