Сгоревшее королевство

Chelsea Wolfe — Feral Love

             — Ну и местечко, — бормочет Кави, вертя головой. Чайльд поднимается по лестнице первым, прислушивается, приглядывается, но заброшенный дом по-прежнему пуст, только иногда там и тут мелькают крошечные ящерицы. — Так строили сотни четыре лет назад. Не знаете, что здесь было?       — Пока не пытался выяснить. — Альбедо немного наклоняется, чтобы Кави с него не сползал. — Потерпи ещё немного, на следующем этаже есть диван.       — Я могу хоть в лужу лечь, паршивее уже не станет.       — Не прекратишь ныть — закрою тебя одеялом как попугая, — через плечо бросает Чайльд. — Для нытья у тебя есть муж.       — Альбедо, поднеси меня ближе, я его ударю!       — Скорее, себя ударишь мной! — Чайльд поддевает его без малейшего стеснения, и Кави охотно ведётся — в шутку, как ни странно. Неужели правда не таит обиду? — Будешь ныть ещё и об этом.       — Пока ноешь тут только ты. Могу одолжить своего мужа.       — Он на такой случай всегда таскает наушники?       — Слушает на повторе моё нытьё, а ты как думал?       На площадке перед тёмным коридором с неровными просветами окон они замолкают одновременно и какое-то время просто смотрят.       — Чего греха таить, мы здесь по делу, — говорит Чайльд тихо. Даже ему неловко тревожить покой этого места — и неприятно думать о следующем этаже, он сам не знает почему. — Хочу на свежую голову порыться в тех пузырьках, которые Альбедо откопал в прошлый раз. И посмотреть, что наверху.       — Здесь что-то произошло? — спрашивает Кави и снова оглядывает уходящий во мрак лестничный пролёт. — Что-то… печальное?       — Альбедо же сказал… — раздражённо напоминает Чайльд, но Кави, скрипя зубами, встаёт на ноги, опирается на разъёбанные перила и прикрывает глаза.       — Я думал, замок… — бормочет он почти неслышно. — Какой-нибудь маленький замок увядающего рода… Но нет…       Он шагает в коридор, касается ладонью стены — и дом откликается на его зов. Неизвестно откуда взявшийся сквозняк раздувает полы его халата, треплет волосы, сгоняет с пути мусор, и у Чайльда от этого мороз по коже. Всё страннее и страннее. Будь его воля, уже прыгнул бы в тачку и угнал куда подальше. Но у него и правда есть дело.       — Идём, — тихо говорит Альбедо и сжимает его руку. — Я думал, такой силой владеют только некоторые Гео, но, видимо, Кави так проникся своей профессией, что тоже начал слышать их.       — Кого «их»?       — Камни, хранящие чужие голоса.       — Ты совсем не помогаешь, — жалобно сообщает Чайльд.       — Только выглядит жутко. В отличие от призраков и воспоминаний, заключённых в артериях земли, камни не таят опасности. Кое-кто считает их отличными собеседниками.       Кисло посмотрев на него, Чайльд сдаётся и двигается следом. Кави уже далеко впереди, идёт так легко, будто у него совсем ничего не болит, и пространство вокруг него искажается, будто бы его присутствие воскрешает воспоминания дома о совсем других временах. О людях и вещах, наполнявших его, о цветных витражных окнах и свечах в закапанных воском стаканчиках, о гостях, плативших историями за постой, и о тех, кто поколение за поколением считал это место своим.       Когда-то этот дом знал, каково быть любимым.       Чайльд не видит всего этого — конечно, нет, — но каким-то образом чувствует, и это не интуиция, не фантазия, не галлюцинация. Это странный дар, которым Кави владеет и щедро делится со всеми, кто оказался достаточно близко.       Рядом с комнатой, где в прошлый раз окопался Кэйа, Кави резко останавливается и отдёргивает руку так, будто обжёгся.       — Ай, — обиженно ворчит он, обращаясь к стене, и после короткого замешательства снова прижимает ладонь к шершавым камням, тяжело опирается на них. Чем дольше он стоит неподвижно, тем сильнее Чайльду не по себе. Альбедо сжимает его руку сильнее, неотрывно глядя на Кави, — но за рассыпавшимися волосами лица почти не разглядеть. Всё, что Чайльд успевает увидеть, — прозрачная капля, сорвавшаяся с подбородка.       — Дело, говоришь… Дай блокнот, — глухо требует Кави. — И отойдите подальше, оба, мне нужно время. Я архитектор, а не писатель, словами рассказать не получится.              ~              Аль-Хайтам присоединяется к ним за столом, но необходимость рассказывать про лечение Кави ему в тягость. Как всегда, он скуп на слова, и Сайно снова начинает беситься. Бариста приносит блюдо с булочками для него и кофе для аль-Хайтама, который не успел ничего заказать.       — Как обычно? — усмехается Сайно, найдя, за что зацепиться. — Смотрю, ты завсегдатай.       — Все, кто часто приходит в клинику, завсегдатаи, — спокойно говорит аль-Хайтам. Он злится и делает пару глотков, чтобы это скрыть. Сайно, в свою очередь, берёт булочку: ему нужно занять руки и рот. — Говорят, до Томы это место было отвратительным, но поесть не больничной еды и выпить кофе можно только здесь. Поблизости больше ничего нет.       — Наверное, у пациентов ужасная жизнь. — Сайно вкладывает в свои слова слишком много подтекста, но аль-Хайтам упорно игнорирует один укол за другим. Очевидно не хочет разжигать конфликт.       Не похоже на него.       — Сходишь с нами к Кави? — спрашивает Тигнари в надежде отвлечь обоих.       — Конечно, — говорит аль-Хайтам; он хорошо держится — печали в голосе почти не слышно. — Конечно.              ~              — Ты грустишь, — говорит Чжун Ли, задумчиво глядя в открытое окно. Шум не стихает: учёные, медики и алхимики не спешат расходиться. — Почему?       Бай Чжу приподнимает голову с подлокотника, вздыхает и откидывается обратно.       — Люди, — отвечает он.       — Во все времена они были такими.       — Моракс, — голос Бай Чжу начинает дрожать от рвущейся наружу злости, — хоть один из них помнит, для чего существует медицина?       Теперь вздыхает Чжун Ли. Ослабив галстук, он расстёгивает верхние пуговицы рубашки, трёт шею.       — Мы не вправе их упрекать.       — Может, ты уже достаточно возвысился над человеческими страстями, но я… я — нет!       — Бай Чжу…       — Ты не понимаешь! — Бай Чжу садится, гневно перекидывает косу за плечо. Без очков его глаза кажутся ярче, зрачки вытягиваются, а в голос вкрадывается шипение. — Служить людям и разбирать людей на части — разные вещи!       — Я знаю.       — Всё это… весь этот проект… разве не для того, чтобы объединить лучшие умы во имя спасения новых жизней, мы год за годом…       — И это я знаю, — кивает Чжун Ли, и в его янтарных глазах на несколько мгновений замирает скорбь. — Поверь, лучше многих.       — Неужели все они лишены сострадания?!       Чжун Ли протягивает руку, Бай Чжу берёт её, прижимает ладонь к губам, потом кладёт себе на глаза.       — Он удивительный человек. Почему лишь единицы понимают, сколько ему пришлось пережить? Я надеялся, хоть кто-нибудь спросит, как он чувствует себя сейчас, когда почти оправился. Я думал… — Он снова глубоко вздыхает и заваливается назад. — Я слишком много думал. Хотел невозможного. Глупец.       — Бай Чжу, — ласково говорит Чжун Ли и укладывает его ноги себе на колени, проводит ладонью по лодыжкам, — почти никого из них Кэйа не помнит.       — Зато их помню я!       — И воспоминания наполняют тебя горечью, пусть ты и утверждаешь, что это не так.       — Однажды медицина станет гуманной.       — И ты прикладываешь к этому усилия. Уже приложил. Ты своими руками меняешь мир.       — Недостаточно!       — Хочешь чаю?       — Я хочу, чтобы в клиниках и академиях людям напоминали, кого им предстоит лечить! Живых созданий, Моракс! Живых и чувствующих! Не репе ставить уколы и не по куску железа стучать молоточком! Кузнецы и те с большим милосердием относятся к руде!       — Я понимаю, — кивает Чжун Ли. Он действительно понимает: ясно по тону, по взгляду, по напряжённой позе. Сейчас он кажется изваянием, застывшим в усталой и воинственной позе, и его ожесточившееся лицо будит в сердце что-то древнее, будоражащее, влекущее. — А ты понимаешь, почему я остался здесь.       Бай Чжу смотрит ему в лицо долго, очень долго, а потом улыбается с хитринкой, которая так нравится великому дракону.       — Ты неравнодушен к змеям.       Чжун Ли дарит ему благосклонный взгляд и, скользнув пальцами по его животу, расстёгивает ещё одну пуговицу на рубашке.       — Особенно к редким. А теперь выпьем чаю. У нас ещё много работы.              ~              Иногда Кэйа всё ещё забывает, какой сегодня день и время года, где он и что за люди его окружают. В такие моменты он снова чувствует себя… обезличенным. Чем-то вроде предмета для экспериментов. Никто не спрашивал его согласия, чтобы засунуть шпатель в горло, посветить фонариком в зрачки, взять кровь, надавить на соски или со всех сторон осмотреть член, а потом впихнуть в задницу два пальца. Всё это перестало быть хоть сколько-то сексуальным, и, как только появились силы сбегать из клиники, Кэйа начал искать случайных связей — с кем угодно, лишь бы стереть с себя эти равнодушные прикосновения. Вспомнить, что его тело всё ещё принадлежит ему. Хоть немного.       Он был так благодарен Бай Чжу за сочувствие, за шутки и за предупреждения о том, что сейчас будут делать, за объяснения о действии лекарств. По большей части Кэйа почти ничего не понимал от боли, но к нему относились как к человеку, и он научился это ценить. Ничего больше в его жизни всё равно не было.       И если бы не просьба Бай Чжу заглянуть на осмотр, Кэйа бы и на километр не приблизился сегодня к клинике. На центральных дорожках парка толпятся люди: снова какая-то конференция. Кэйа сворачивает на тропинку, чтобы не попасть в толкучку, но ко входу всё равно приходится проталкиваться боком, лавируя между посетителями. В слитном шуме обсуждений, споров и смеха ничего не разобрать, но потом до ушей доносится знакомое «огарок».       Так вот ради чего сюда съехалось столько людей.       Кэйа вытаскивает из кармана куртки скомканную бандану, повязывает на лицо, стряхивает на лоб чёлку. Так меньше вероятность, что его узнают, да и кто станет искать его в толпе? Для большинства врачей и учёных он всего лишь тело на лабораторном столе. Вряд ли хоть кто-то ещё помнит, что он способен передвигаться и разговаривать. Но к Бай Чжу стоит добраться поскорее.       — Вернуться после такого к жизни… удивительно.       — Может, из его крови получится сыворотка для регенерации.       — Говорят, брать у него кровь больше нет необходимости, вряд ли получится раздобыть ещё…       — Я говорил, надо было раньше!       — Шанс, что он выживет, был меньше сотой процента!       — Подумаешь! Его иммунитет всё равно мог бы…       Один разговор перетекает в другой — и каждый полон сожалений об упущенных возможностях. Будь их воля, эти люди разобрали бы Кэйю на части, чтобы изучить под микроскопом. Многие ли из них действительно хотели спасти ему жизнь?       — Не называй его так! — Звенящий от ярости девичий голос перекрывает остальные. — Сколько ещё раз мне попросить?!       — Тогда, может, «подгорёшка»? — смеётся в ответ её собеседник, едва ли старше. — Ты что, в него влюблена, Эмбер?       Кэйа останавливается, с любопытством смотрит на эту Эмбер, маленькую, подвижную как огонёк, — и, словно почувствовав, она поворачивается, встречается с ним взглядом и замирает, приоткрыв рот.       Узнала.       Тряхнув головой, чтобы видна была повязка, Кэйа медленно кивает в знак благодарности и уже собирается двинуться дальше, но девушка торопливо направляется в его сторону, распихивая всех на своём пути, а последние несколько метров пробегает — и обнимает Кэйю за талию, утыкается лицом ему в грудь между разошедшимися полами куртки.       — Ты правда жив, — шепчет она. — Я так боялась, что все они врут… что это только старые видео, а ты… ты…       — Нет, — улыбается Кэйа и в ответ обнимает её за плечи. Они видят друг друга первый раз, но и что с того? — Со мной уже всё хорошо. Почти. Можешь не волноваться.       — Извини, что я так… — говорит она сдавленно и, неохотно отстранившись, улыбается и протягивает руку. — Я Эмбер, учусь на нейрохирурга. Моя мама, она… участвовала в проекте.       — Уверен, тысячи пациентов будут тебе благодарны.       Эмбер вспыхивает от смущения и радости, похлопывает его по руке — и заливается краской до ушей.       — Извини, — шепчет она, задыхаясь, — мне пора. Спасибо, что поговорил со мной!       Она почти сразу скрывается из виду, а Кэйа, больше не прислушиваясь к разговорам, проталкивается к лифту, и теперь у него в груди тепло.              ~              — Мы не должны попросить сестёр проводить нас? — спрашивает Тигнари.       — Нет.       — Какая разница, мы и так знаем, где его палата!       Когда эти двое объединяются, жди беды. Опять.       Тигнари с силой трёт лоб. Он ничего не может изменить, а значит, не стоит и пытаться. Есть вещи, за которые он не отвечает. Таких вещей много. Разве он редко сталкивается с ними? Годы опыта должны были научить его не тревожиться, просто плыть по течению…       — Кави! — торжественно восклицает Сайно и распахивает дверь палаты. — Кави, ты где? Аль-Хайтам, где он?       — В такое время? Должен быть здесь. Все процедуры закончились. Обычно он отдыхает.       — Обычно? Ты ему не звонишь?       — Я ненавижу звонить.       — Ты не…       Тигнари покровительственно кладёт ладонь Сайно на макушку.       — Может, спросим у доктора?       — Бай Чжу должен знать, — соглашается аль-Хайтам. — Давайте поднимемся к нему.              ~              — Сегодня осмотр чисто формальный, — обнадёживает Бай Чжу. Вместо привычного воздушного наряда и халата поверх на нём строгие брюки, рубашка и облегающий жилет, и Кэйа невольно улыбается, разглядывая его. — Что? Выгляжу забавно?       — Непривычно.       — Не узнал бы? — подшучивает Бай Чжу.       — В отличие от гостей конференции, я запоминаю лица, — фыркает Кэйа.       Бай Чжу становится неприятно серьёзным. Не знай Кэйа его так хорошо, может, и испугался бы.       — Тебя кто-то узнал?       — Только одна студентка. Сказала, её мать участвовала в исследованиях.       — Мать… — Бай Чжу задумчиво поглаживает подбородок, припоминая. — Эмбер либо Дахири. Только у двух исследовательниц были дочери подходящего возраста.       — Эмбер, — улыбается Кэйа. — Ты и правда всех помнишь.       — Малышка Эмбер! Как бы я мог забыть! Всегда прикладывала к письмам матери милые записки для пациентов. — Приподняв Кэйе голову, Бай Чжу осматривает его лицо, заглядывает в глаза, проводит ладонью над меткой Бездны. — Стоит предложить ей пройти здесь практику. Остались вопросы?       Кэйа растерянно моргает.       — Какие вопросы?       — Если нет, не буду тебя задерживать.       Поднявшись с кушетки, Кэйа надевает куртку, переступает с ноги на ногу.       — А таблетки? — спрашивает он.       — Мы постепенно сводили дозу к минимуму. Теперь можно отказаться от них вовсе.       Не в силах поверить его словам, Кэйа продолжает стоять посреди кабинета.       — Ах да, совсем забыл, — Бай Чжу вынимает из ящика стола коробочку с белыми капсулами, — пока можно заменить их лёгкими стимуляторами для повышения тонуса. Пей утром, тогда ночной сон будет крепким.       Кэйа смотрит на коробочку, потом на Бай Чжу.       — Не пытайся меня обмануть. Это плацебо.       Бай Чжу присаживается на край стола, скрещивает руки на груди. Его глаза смеются, хотя и выглядит он очень усталым.       — Я и не рассчитывал, что ты поверишь.       — Тогда зачем?..       — Все пациенты хотят обмануться. Если ты годами полагался на лекарства, даже плацебо может снизить стресс.       — Я знаю, что там толчёный мел.       — Ну и что? — Бай Чжу смеётся и, сняв очки, трёт переносицу. — Точно так же я знаю, что ты достаточно здоров.       Посомневавшись, Кэйа всё-таки бросает коробочку в карман.       — Как скажешь.       — Тронут, что ты доверяешь своему врачу. Но чтобы ты доверял ещё больше, принесу тебе успокоительную микстуру.       Кэйа приваливается плечом к стене, достаёт телефон, но дверь распахивается, и в кабинет стремительно входит аль-Хайтам.       — Кэйа? Рад тебя видеть.       На пороге останавливаются двое невысоких сумерцев — легко одетый пустынник и валука шуна, — и оба пялятся на Кэйю как на диковину.       — Рад его видеть? — медленно переспрашивает пустынник. — Кто это?       Разговаривает он таким тоном, будто привык проводить допросы. Может, матра или глава шайки… или то и другое сразу.       — Кэйа, мой друг. — Аль-Хайтам указывает на своих спутников: — Это Сайно, Тигнари, мои друзья. Они приехали из Сумеру навестить Кавеха.       — И тебя, — напоминает Сайно и меряет Кэйю взглядом. — Друг? Ты уверен? Тебе не прописывали ничего галлюциногенного?       — Впервые встречаете такое редкое существо? — улыбается Кэйа.       — Вообще-то, да, — серьёзно кивает Тигнари. — Приятно познакомиться, Кэйа. Ты не видел доктора?       — Доктор всегда чувствует, когда нужен! — весело окликает Бай Чжу из смежной комнаты и возвращается с бутылочкой в руке. Кэйа хмыкает: пол-литра воды с добавлением однопроцентной настойки лилии каллы даже на плацебо не тянет. — Что случилось?       — Кто-то забрал Кавеха на процедуры? — глухо спрашивает аль-Хайтам, и в кабинете будто становится темнее. — Куда он пропал?       — Пропал? — изумлённо переспрашивает Бай Чжу. — Он с трудом передвигается.       — То есть ты не в курсе, куда он мог исчезнуть. — Аль-Хайтам разворачивается, но Сайно заступает ему путь. — Что?       — Давайте обыщем клинику. И, может быть, окрестности. Говоришь, он не мог далеко уйти?       — Для него «далеко» даже десяток шагов до процедурной. Он не мог уйти, точка.       — Вариант с похищением рассматривать пока не будем, — прищуривается Сайно, — но что, если кто-то помог ему сбежать?       Аль-Хайтам пристально смотрит на него, а потом поворачивается к Кэйе.       — Где твой Фатуи? — спрашивает он.