Сгоревшее королевство

Aurora — Cure for Me

      В пути Альбедо то и дело затягивает в поверхностный, напоминающий галлюцинацию сон, где нет ни одного ясного образа, а те, что скользят по границе сознания, оставляют привкус экзистенциального страха.       На серпантине его начинает укачивать. В экран лучше не смотреть, чтобы не стало хуже, но, выплыв из очередного видения, Альбедо всё же достаёт телефон и добавляет контакт, оставленный в предыдущем скетчбуке. Хорошо, что сделал фотографию.       На часах полночь, но Итэр онлайн. Не то чтобы Альбедо ждал другого.       «Я раскопал кое-что в Монде. Сможешь со мной встретиться? Если есть время».       Тошнота становится нестерпимой.       Альбедо откидывается на спинку сиденья, делает несколько глубоких вдохов и выдохов, старается расслабить горло. В желудке пусто, он не пил последний час до автобуса и почти пять часов в дороге, тело просто пытается его обмануть. Влияние эмоций и ничего больше. Почему такие мелочи вообще на него действуют? Зачем мать добавила ему психосоматику? Делает ли она совершеннее?       В шаге от мыслей, которые вывернут его наизнанку, Альбедо заставляет себя очистить разум и сосредоточиться на окружающем мире. Бархатистый чехол телефона у него в ладони, мерный шум двигателя, светлый хохолок на макушке пассажира впереди, полутьма за окном, цветы шелковицы в кругах света маленьких фонарей, фары встречных машин…       Становится легче.       Итэр ещё не прочитал.       «Мне нужно об этом поговорить».       Звучит слишком категорично, но, пока Альбедо судорожно пытается исправить сообщение на более вежливое, абонент начинает печатать ответ.       «Когда?»       Альбедо вздыхает легче.       «Я буду на станции у кофейни через двадцать пять минут, куда прийти?»       «Я встречу».       Соблазн отказаться велик, но Альбедо подозревает, что ещё час после прибытия сможет только корчиться на ближайшей скамье.       Он отправляет стикер «спасибо» и блокирует экран.       К тошноте добавляется резь в животе, а за ней приходит страх, вскипает ближе к затылку, пробивает мерзкой дрожью по позвоночнику. Руки начинают трястись. Только не это.       До боли впившись пальцами в колени, Альбедо пытается вызвать в голове любой образ, который позволит почувствовать себя в безопасности. Как Чайльд обнял его в кабинке туалета. Как держал его на руках. Как Кэйа говорил с ним в парке, глядя в глаза, его тёплые руки на висках. Как Итэр протянул ему сигарету.       Как в этой череде картинок успел появиться Итэр?       Впрочем, какая разница, если это помогает?       Дальше в памяти всплывает, как Чайльд поил его успокоительным в кабинете Чжун Ли, и к тошноте и спазмам между рёбрами добавляется стояк. Альбедо утыкается лбом в колени. Ему снова становится смешно.       Всё это так абсурдно. Поездка за тем, о чём он не имел ни малейшего представления, слайды из памяти каменной стены, набросанные рукой того, кто никогда не был замешан в мясорубке чужого прошлого, человек из украденных воспоминаний, несущий на себе эхо войны, лживые признания и ложь во спасение, фальшивая любовь, настоящая ярость… Как выдержать это, если не умеешь справляться со своими же эмоциями? Как выразить всё, ломающее изнутри грудную клетку, когда не знаешь нужных слов?       Наугад раскрыв скетчбук на чистом развороте, Альбедо несколько раз давит на кнопку механического карандаша, расчёркивает страницы. Тонкий грифель ломается, острый кончик продавливает бумагу почти насквозь, и вряд ли Альбедо при свете сможет понять, что рвётся из него наружу так же неумолимо, как из его рта лилась бы желчь и слюна, дай он своему телу хоть крошечную поблажку.       Освобождать мозг от образов больнее. Они валятся на бумагу, такие же неосознанные, как во снах. Клыки и крылья, искривлённые, уродливые конечности, куски тел, кости, прорывающие кожу, прорезающие чешую, кровавое затмение, кровь, кровь повсюду, обагряющая снег, кристаллизующаяся, как золото его Гео цветов.       Зачем, зачем ему досталось то, чего он никогда не хотел, не просил? Всё, начиная с собственной жизни, бесполезной, синтетической, оскорбляющей лицо мира…       Он переворачивает страницы одну за другой, чувствуя омерзение от каждой линии, и всем существом жаждет, чтобы это прекратилось — пока грифель не заканчивается.       Нечего и думать о том, чтобы его заменить.       Альбедо утыкается в раскрытые страницы, вздрагивает, и рыдание разрывает ему лёгкие.       Зачем. Зачем. Зачем.       Он хотел спросить у матери так много — но никогда не задумывался о главном.       Какова цель его рождения? Ради чего мать искала способ воплотить весь меловой слой в одном существе, кристаллизировать в его разуме знания миллионов, живущих и умерших тысячи лет назад, превратить его в сплошной оголённый нерв, в систему, способную поглощать информацию и синтезировать её в нечто новое, опережающее своё время? И к чему весь этот потенциал человеку, у которого не хватает сил удержать карандаш?       Мягко покачнувшись, автобус останавливается. Тут и там слышатся зевки, пассажиры неспешно покидают салон. Альбедо с трудом выпрямляется, прижимает скетчбук к груди и тоже двигается к дверям.       Ну, есть и плюсы — болезненного возбуждения как не бывало.       Итэр ждёт его у ступенек. Альбедо пытается улыбнуться или хотя бы кивнуть, но его шатает, а очередной спазм заставляет схватиться за поручень.       Брови Итэра взлетают так высоко, что прячутся под светлой чёлкой.       — Смотри на меня, в глаза. Смотришь?       Альбедо всё-таки кивает — и Итэр приподнимает его под мышки и ставит на тротуар.       Прохладный ветер немного отрезвляет. Тяжело дыша, Альбедо неловко переступает с ноги на ногу.       — Извини, — выдавливает он. На языке становится кисло.       Только не это.       — В глаза, — повторяет Итэр и касается ладонью его щеки.       Даже пожелай этого, Альбедо не смог бы отвести взгляд.       В самой глубине зрачков вспыхивает и опадает свечение, словно два маленьких солнца явились подарить своё благословение. На долю секунды Альбедо кажется, что сам Итэр окружён легчайшим, как дымка, сиянием, напитан неземным светом.       — Лучше?       Альбедо с трудом сбрасывает наваждение.       На станции темно — единственный фонарь у обочины не дотягивается до одинокой скамьи под крышей. Автобус закрывает двери и трогается. В руке всё ещё зажат карандаш. Что бы ни было нарисовано в скетчбуке, оно больше не пугает.       Спазмы и тошнота, дрожь, ужас, растерянность — всё растаяло, ушло, как дождевая вода уходит в рыхлую землю.       «Как?» — хочет спросить Альбедо.       Итэр убирает руку, делает шаг назад и вынимает сигареты.       — Будешь?       Дождавшись кивка, он снова прикуривает две и одну даёт Альбедо.       Они не обмениваются больше ни словом — идут вдоль дороги, ступая из света во тьму между фонарями. Повторяющаяся игра теней вводит Альбедо в подобие транса. Ни одной мысли не остаётся, только привкус табака, запах дыма, свет и тьма, свет и тьма.       — Сюда.       Снова укромный уголок — на этот раз садик около маленького фонтана. Дракон, сидящий в середине каменного цветка, когда-то носил корону из кор ляписа и смотрел на клумбы круглыми изумрудами, но теперь одна глазница пуста, зубцы короны сбиты, а вода из щербатого рта течёт едва-едва, лениво льётся из промытых в челюсти желобков.       Итэр садится на каменный бортик клумбы, Альбедо повторяет за ним, всё ещё не понимая толком, где он и почему.       — О чём ты хотел поговорить?       При одном воспоминании о сборнике статей начинает мутить снова. Альбедо беспомощно смотрит на окурок, бросает его в урну.       — Хочешь пить? — спрашивает Итэр.       — Нельзя. Меня стошнит.       — Нет.       Итэр суёт ему открытую бутылку. В ней, наверное, литр. Альбедо собирается сделать глоток или два, но, стоит первой ледяной капле коснуться языка, остановиться уже невозможно. Он выпивает всё, отрывается от горлышка, тяжело дыша.       В голове проясняется. Возвращаются ощущения и звуки. Вечер на удивление тёплый, одичавшие клумбы пахнут весенней сыростью, у гавани, где круглые сутки кипит работа, сонно перекрикиваются чайки.       Итэр закуривает следующую, откидывается назад, опираясь на руки. На нём снова только лёгкая куртка и майка, едва прикрывающая соски. Альбедо от его вида становится жарковато в пальто.       Требуется ещё несколько секунд, чтобы вспомнить о цели встречи.       — Я отыскал пару упоминаний о том лекарстве, которое… — Приходится совершить волевое усилие, чтобы продолжить. — Которое тестировали на Кэйе, ещё пока он был в коме. Можешь посмотреть?       Не поворачивая головы, Итэр взглядывает на него из-под ресниц.       — Я не очень-то разбираюсь в лекарствах.       Ответ сбивает Альбедо с толку.       И правда, что он собирался услышать?..       Он зажимает скетчбук между колен, в смятении теребит уголок. Не стоило беспокоить Итэра, тем более в такой час.       — Дело в том, что ты узнал, или в том, как это связано с Кэйей? — продолжает Итэр после долгой затяжки. Альбедо осторожно косится на него. Не похоже, чтобы он злился.       — В том, как… как это могло на него повлиять.       Вздохнув, Итэр выпрямляется, протягивает руку. Альбедо быстро пролистывает до нужной страницы, кладёт скетчбук ему на ладонь.       — Здесь немного, — оправдывается он.       Итэр подносит разворот к лицу, всматривается в строчки. Только теперь Альбедо замечает, какие они кривые. Как сильно он расстроился, даже не отдав себе в этом отчёта…       Он закусывает губу, вспомнив ту циничную, лишённую всякой человечности статью.       — Хм. — Итэр затягивается ещё раз, щелчком отправляет окурок в урну на своей стороне. — Название я вижу впервые, но, кажется, понял, о чём речь.       — Ты знаешь об этом эксперименте?       — Ну… — Итэр разворачивается к нему и стягивает правый рукав. — Почти из первых рук.       От локтя до плеча его правая рука опутана узором, напоминающим крупные трещины — но кожа не повреждена. Как будто это татуировка или…       — Мне говорили, что в основе каэнрийская кровь, и что для рождённых в Тевайте полученные из неё антитела смертельны. Пришлось добавить мою, чтобы разработка лекарства двинулась дальше. Только тогда у донора начали регенерировать клетки нервной системы.       Альбедо становится страшно. Так страшно, что он не может даже моргнуть.       — Я не знал, что это Кэйа. Не знал, что он жив. Мне не сказали. Как и Дилюку, и никому, кто искал. Теперь я знаю, почему.       Развернувшись обратно, он натягивает куртку, запахивает внахлёст. Скетчбук у него на коленях раскрывается на другой странице.       — Думаю, ты ожидал услышать не это, — добавляет Итэр тише. — Как, впрочем, и я.       Ещё некоторое время они сидят молча. Всё, что Альбедо может — смотреть на профиль Итэра, на горький изгиб его губ и — впервые с их знакомства — по-настоящему злой взгляд.       — Не знаю, что было бы лучше. Хранить эту тайну, каждый день наблюдая, как Дилюк мучается и сходит с ума, или не знать ничего, как и он. Я… скорее рад, что меня избавили от этого выбора. Как и Дилюка.       Альбедо всё ещё не знает, что добавить. И нужно ли что-то добавлять. Его терзает только один вопрос, и он не сможет спокойно уйти, не задав его.       — Тебе было больно?       — Нет. Антитела нужно было поместить в нейтрализующую среду. Хватило несколько часов в моих костях и мышцах, чтобы их… примирить. — Итэр криво улыбается, всё ещё глядя на фонтанчик. — И забрать для следующего этапа исследований. Я ничего не почувствовал, алхимики об этом позаботились. Но даже без наркоза… боль от разрезов — ничто по сравнению с этим.       Он поворачивается спиной, спускает куртку на локти, задирает майку. Между его лопатками два глубоких симметричных шрама, и под золотом наросшей кожи угадываются такие же кристаллы, в которые превратилась застывшая кровь Дурина.       Тело действует раньше, чем сознание — Альбедо касается шрамов ладонью, ощупью чувствует под ними запёкшуюся в рубины кровь.       — Рэйндоттир?       — Только она могла заживить раны, чтобы кровотечение меня не убило. Узнал её работу? Вы знакомы?       — Я тоже… в каком-то смысле её работа.       Итэр оборачивается через плечо, смотрит ему в глаза, потом на метку на шее.       — Теперь мне стало понятнее.       Проходит ещё несколько секунд, прежде чем Альбедо соображает отдёрнуть руку.       — Прости, я…       — Не стоит. Мне было приятно.       Альбедо растерянно моргает.       — Не так уж часто встретишь искреннее сочувствие. — Итэр поправляет куртку и снова вынимает сигареты. — Так что ты хотел спросить, когда мне написал?       Теперь намного легче собраться с мыслями. Почему-то.       — Как думаешь, Кэйа вернётся?       Зажав фильтр в зубах, Итэр открывает скетчбук на одной из первых страниц, поворачивает к Альбедо. В уголке набросок на скорую руку — Кэйа сидит с чашкой кофе и тепло улыбается, подпирая щёку ладонью, широкий ворот футболки падает с плеча. Альбедо зарисовал его по памяти в минуту слабости — и теперь чувствует то же самое: любовь, печаль, сожаление.       Если бы он только знал, что будет дальше. Если бы мог это предотвратить…       — Шутишь? Если с тобой — с вами — он научился так улыбаться, конечно, он вернётся. Хочешь перекусить?       — Я не ел со вчера, — бледно улыбается Альбедо и смотрит на часы. — Технически, даже с позавчера.       — Знаю одно местечко, которое работает по ночам.       Возвращая скетчбук, Итэр бросает случайный взгляд на разворот. Только теперь Альбедо понимает, что там смазанные наброски из видений — и холодеет. Но Итэр только наклоняет голову к плечу, с интересом глядя на крылья и когти, и деликатно отворачивается.       — Идём. По пути успеем выкурить ещё по одной.       Альбедо суёт скетчбук во внутренний карман пальто, встаёт, бросает прощальный взгляд на фонтан. Вряд ли он сможет ещё раз найти это место.       — Каждый шрам — знак твоей победы, — тихо говорит он, коснувшись морды старого дракона, смахивает с его головы жухлые листья, — и это всё ещё твоё королевство.       Итэр наблюдает за ним с мостовой. Не торопит. Не удивляется. Не улыбается сострадательно, как будто Альбедо сумасшедший.       То есть, в каком-то смысле все они сумасшедшие, но…       Когда он выходит, Итэр тянется к его лицу. В первую секунду Альбедо обмирает — и с облегчением улыбается, когда Итэр снимает с его волос ещё один прошлогодний лист.       — Тебе пора вернуться к земной жизни, драконий принц.       Итэр говорит это легко, как шутку, но почему-то Альбедо кажется — он знает. Видит так же ясно, как память камней, как мысли, запечатанные в карандашных линиях, как смысл слов на незнакомых языках.       — Не против рыбы?       — Моя любимая еда.       — Тогда я знаю, что тебе понравится.       Альбедо берёт у него ещё одну сигарету и снова идёт за ним, не спрашивая, куда.       Может, странная сила Итэра вызывает помрачение. Или, может, Альбедо учится доверять.