Сгоревшее королевство

      Наверное, хорошо, что Альбедо где-то запропастился.       Чайльд проходит по пустой квартире, осматривает все комнаты. Без Кэйи здесь так… до отвращения чистенько. Пустые пепельницы, чистые чашки на сушилке для посуды, а не на столах и подоконниках, постель заправлена.       Желание всё расшвырять становится нестерпимым, но Чайльд слишком устал, чтобы вымещать бешенство на покрывалах и ни в чём не повинных стульях.       Прихрамывая, он доходит до ванной, открывает шкафчик. Под аптечку отведена целая полка; Чайльд вытаскивает антисептик, стерильные тампоны и пинцет, стягивает китель, поливает плечо прямо из пузырька. Кровавая пена с локтя течёт на пол, но рана небольшая, можно не перевязывать. Внутри, правда, что-то мешается; Чайльд щупает пальцем и отдёргивает руку — ещё кусок стекла. Наверное, отломился от того, который воткнулся в руку. Некоторое время Чайльд глубокомысленно шарит в ране пинцетом. Стёклышко даётся относительно быстро. Рассмотрев его со всех сторон (довольно уродливое), Чайльд кладёт его на чистящую машинку, поворачивается к зеркалу и смотрит на своё мрачное ебало. Вокруг глаз синяки от хуёвого сна, щёки запали сильнее обычного, скула ободрана, форменные брюки сползают — он похудел за пару дней почти без еды, а ремень и портупеи с него сняли, ещё когда везли в клинику. Как будто он мог навредить себе ещё сильнее…       Он переводит взгляд на пыльные сапоги. Ремешок на правом наполовину оторван, чуть выше голенища на штанине застарелые пятна крови — не его, конечно. Он не хотел сдаваться без боя. Ни увещевания Пульчинеллы, ни хлёсткие, как удары плети, слова Арлеккино, ни угрозы Дотторе не могли его убедить поехать добровольно — не в клинику, как он был уверен, а на казнь. Да и чем очередная клетка была лучше смерти в бою?..       И вот теперь он здесь — не спешит убегать от клетки слишком далеко, не спускает ярость в очередной клоаке, ломая носы и вывихивая руки, не напивается в поисках забытья…       Мысли возвращаются к огненной воде, которой Тома налил им с Альбедо в чай. Только тогда его попустило. Может, попустит и теперь.       Раздражённо стряхивая с руки остатки пены, Чайльд идёт в гостиную, открывает бар. У Кэйи набор алкоголя на любой вкус, всё крепкое и по большей части сладкое, если не считать вонючей настойки на целебных травах — эта горькая как все разочарования мира. Перебрав бутылки по второму кругу, Чайльд берёт лимонную водку, уходит на кухню и заваривает крепкий чай.       …нет, с чаем не то.       Телефон остался в клинике, и некоторое время Чайльд беспокойно слоняется по квартире, торгуясь сам с собой, стоит ли выйти за новым, но почти случайно натыкается на планшет Кэйи, где залогинен в службе доставки еды. К счастью, подтверждение по телефону не требуется.       — Клиент ноль-один-один, — диктует он, ткнув в кнопку звонка в профиле любимого ресторана, — адрес восемь, острая закуска, домашние соленья по-снежновски, ассорти в маринаде.       Как обычно, он сбрасывает вызов, не дослушав ответ оператора.       Снова ждать. Еды, выздоровления, даже Кэйю. Почему он не может вернуться прямо сейчас? Могли бы годно потрахаться, а не вот это вот всё…       Становится приятнее от одной мысли, но, потрогав себя на пробу, Чайльд с разочарованием понимает, что дрочить не хочется.       Штаны, сидящие мешком, кстати, тоже бесят. Наступая на пятки, Чайльд стягивает сапоги, бросает их в коридоре, потом выступает и из штанов. В майке и трусах делается как-то душевнее.       Пока едут закуски, Чайльд организовывает себе местечко: притаскивает из гостиной большую пепельницу, ставит на стол водку и прихваченные из тумбочки сигареты, рядом, спинкой к стене, пристраивает стул. Теперь можно и на чай прерваться. С чаем всё становится немного лучше, даже если ты в полной жопе.       Мысли уплывают к тому, как он обещал вогнать Альбедо по самые яйца, но Чайльд себя останавливает. Сейчас он зол настолько, что сам за себя не отвечает — и врезать может кому угодно. То есть, конечно, вряд ли он ударит Альбедо, но проверять как-то не хочется. Да и трахаться тянет меньше, чем бухать.       Кстати, о бухать — не из горла же.       Исследовав содержимое всех кухонных шкафов, Чайльд не обнаруживает ни одной стопки или хотя бы привычного стакана без изъёбов. В сраном Ли Юэ даже воды выпить нельзя без какого-нибудь блядского дракона!       Не говоря уж о водке.       Чайльд сдаётся и берёт маленький, приятно тяжёлый металлический стаканчик. С драконом, само собой, куда без этого. Но из винного бокала пить водку — как-то слишком.       Очень вовремя звонит курьер. Новенький, потому что всё ещё стоит на пороге, когда Чайльд распахивает дверь.       — Здра… — начинает он, но сразу захлопывает рот.       — Не здра, — огрызается Чайльд, выхватывает у него пакет с заказом и запирается в квартире.       Как назло, от запаха перца воротит, поэтому острую закуску Чайльд по пути оставляет в ванной, а соленья, придирчиво оглядев, уносит в свой уголок и теперь уже обустраивается там основательно — открывает коробки, усаживается поудобнее, наливает полстаканчика водки. Выглядит так себе — слишком уж жёлтая, но перерывать бар в третий раз так лень, так что Чайльд выдыхает, выпивает махом — и закашливается от омерзения. На вкус как кислющий лимон с сахаром и спиртом, аж скулы сводит.       Ладно бы лимон, но сахар…       Он морщится. На этикетке сахар не нарисован, а по-фонтейнски состав хуй прочтёшь, но раз уж начал…       Пара хороших глотков чая и ломтик маринованного огурца помогают справиться с мразотным послевкусием. Жизненный опыт говорит, что любой алкоголь становится лучше, если к нему немного привыкнуть, так что Чайльд наполняет стаканчик до краёв и опрокидывает махом.       На этот раз, по ощущениям, лицо пытается сжаться в кукиш. Чая приходится выпить сразу полкружки. Кислинка на корне языка остаётся, но без сладости, так что жить можно.       Не без труда уговорив третий стаканчик (бутылка всё ещё отвратительно полная), Чайльд снова доверху наполняет кружку, облокачивается на стол и подпирает щёку кулаком. Лимонная или нет, водка есть водка — в животе и груди становится тепло, а раздражение сходит на нет.       Выловив из коробки раскисший от маринада помидор, Чайльд целиком запихивает его в рот и предаётся блаженным мыслям о том, как повёз бы Альбедо и Кэйю в Снежную. Можно ещё Кави с собой взять, глядишь, оклемался бы на свежем воздухе и сытной еде. В больших городах такое давно не в ходу, но в глубинке можно купить дом, где всё как было у бабушки в детстве. Большая печь, баня, речка вниз по склону, дикие заросли осоки и крапивы, заливистые лягушки в камышах и томительное пение соловьёв. Тоня в детстве верила, что они щёлкают, когда целуют своих наречённых…       Вспомнив Тоню совсем малышкой в смешном огромном платке, Чайльд погружается в снежновскую тоску и уже собирается пустить слезу, но урчание в желудке напоминает, что помидора было недостаточно.       Нормального хлеба в Ли Юэ тоже не водится, но Чайльд решает эту проблему, обмакнув в рассол безвкусную лепёшку, которую тут кладут бесплатно ко всем заказам. Голод притихает, а есть огурец просто так — мора на ветер, поэтому Чайльд берёт себя в руки и догоняется ещё стаканчиком, на этот раз опытно метя прямо в горло. Получается не так противно, а тепло внутри становится приятно жгучим.       Распарить бы Альбедо в баньке, похлопать веником, придержав волосы в кулаке, чтобы не запутались в листьях, размять с мёдом, пока не расслабятся вечно напряжённые плечи, а потом завернуть в большущее льняное полотенце и отнести сразу в постель. И брать его, выцеловывая сладкую кожу, оставляя засосы по всему телу, затрахать до криков, чтобы спал под пуховым одеялом до самого вечера…       С трудом сглотнув полный рот слюны, Чайльд наливает водки на самое донышко и теперь глотает уже мастерски, совсем не чувствуя ни сахара, ни лимона. В самый раз заесть огурцом.       Кэйе бы баня, конечно, не понравилась. Может, зимняя рыбалка?..       От зимней рыбалки мысли сразу сворачивают обратно к тёплой печи, где совсем юный Чайльд, тогда ещё просто Аякс, тайком от старших совал под подушку гребень, чтобы увидеть во сне того, кто будет его целовать. Но ему тогда не снилось совсем ничего.       Под сердцем снова становится тяжело от тоски, и в стаканчик приходится налить побольше. Послевкусие уже легко смывается рассолом, но жажду баньки так легко не забить.       Чайльд снова берёт планшет, заторможенно тыкается по настройкам, пытаясь залогиниться в чате, с пятой попытки вспоминает пароль — и всё-таки добирается до своего списка контактов. Вспомнить нужное имя та ещё задачка; просматривая записи одну за другой, Чайльд выпивает ещё два полных стаканчика. Глаза начинают малость косить, зато память подбрасывает первый слог фамилии, а дальше выбрать из трёх вариантов уже легко — благо, к каждой записи Чайльд оставляет комментарий.       Он нажимает кнопку вызова и ставит на громкую связь.       — Г-г-г-гспдн Тарталья! — через два гудка выпаливают на той стороне. — Я ч-чист, клянусь, я перед вами чист!       — Слышь, — примирительно говорит Чайльд и опирается подбородком на край стола, — я ж тебя не ёбнул.       — С-спас-сибо, г-г-г…       — Короче, — прерывает Чайльд, — есть на примете дома в Снежной? Ну такие, — он очерчивает огрызком огурца двускатную крышу, а потом с трудом собирает мысли в кучу, чтобы сформулировать словами, — чтоб сруб хороший, два этажа, банька, речка рядом и печь. Обязательно печь. Печь очень надо. Настоящую, старую снежновскую печь.       — Есть такой дом, ещё выставлен, — вся дрожь из голоса собеседника сразу уходит, и Чайльд этим доволен, дело своё мужик знает, не зря все пальцы ему оставил, — печь каменная, ещё от прошлого дома осталась, а сруб новый, внутри всё достойно, баня хорошая, коптильня, угодья рядом, двести метров до Ледяной вниз по склону. — Он называет область. — Его купить подумывают, но пока…       — Дай цену вдвое больше, договор подсунь под дверь, знаешь, где. И смотри мне.       — Смотрю, госп…       Чайльд жертвует его любезностями ради ещё глотка водки. Вкус, конечно, дерьмо, но за огурцы обиднее — с перцем перебор, соли мало, даже укропа нет… Эти дикари в Ли Юэ вообще знают, что такое укроп? Да что там, ни в каких местных ресторанах не купишь правильные, настоящие малосольные огурцы.       Набор закусок теряет свою привлекательность. Чайльд снова тянется к планшету, выбирает в ближайшей доставке всё, что кажется ему идеальным для воплощения идеала в жизнь, а потом наливает лимонной водки в чай. Вот теперь в самый раз. В груди и в желудке становится по-настоящему горячо, правильно, ровно, и даже от привкуса уже не тошнит.       Пошатываясь, Чайльд заходит в ванную, суёт голову под горячую воду, чтобы тепло стало и снаружи. Хочется покурить, но нет ни малейшего желания искать зажигалку. Почему рядом нет никого, кто запалил бы ему сигарету и вложил в рот? И чтобы выдохнул дым в лицо, затянувшись сам?..       С волос натекает на майку. Передёрнувшись от отвращения, Чайльд снимает и её, и трусы, вытаскивает из шкафа огромное махровое полотенце, заворачивается в него как в кокон. Удивительно, сколько у Кэйи приятных на ощупь, уютных вещей… почему у Чайльда таких никогда не было? Даже любимая бабушкина шаль кололась…       Некоторое время он унывает наедине с этой мыслью, покачиваясь с пяток на носки на тёплом полу, но его отвлекает курьер. Этот предусмотрительно оставляет заказ под дверью.       Затащив пакет на кухню, Чайльд вытряхивает его содержимое на пол и приступает к экспертизе. После жесточайшего отбора остаются только дикий чеснок, приправа для бамбукового супа, фонтейнский тмин (запах какой-то пидорский, но другого не привозят), виноградные листья и «снежновская душистая трава». Где бы Чайльд ни встречал эту самую траву, каждый раз что-нибудь новенькое. На этот раз сушёная петрушка со смородиновым листом. Сойдёт.       Чайльд переносит свою добычу на стол, бросает огурцы в раковину и отыскивает в шкафу кастрюльку. Без дракона и тут не обошлось, но этот факт уже веселит. Хихикая, Чайльд отпивает ещё водки из горлышка. Удивительно, но приторный лимон теперь заходит. И почему сначала показался таким противным?       Аккуратно уложив огурцы, Чайльд щедро пересыпает их солью и приправами, заливает холодной водой и накрывает тарелочкой. Выглядит недурно; Чайльд переставляет кастрюльку в холодильник, но, стоит отпустить тарелочку, она сразу всплывает.       Нужен пресс. Он и забыл.       Привычных банок в Ли Юэ (дикое место) не водится, поэтому Чайльд наполняет водой кувшин. Чтобы уместить его, приходится достать из холодильника верхнюю полку, но это мелочи.       Озарённые подсветкой, будущие малосольные огурчики уже выглядят замечательно. Довольный собой, Чайльд закрывает холодильник, выключает на кухне свет, возвращается в ванную, ложится на подогретый пол, укрывается полотенцем и погружается в блаженный сон.              ~       

Marylin Manson — Cupid Carries a Gun

             Чайльду казалось, он забыл тот момент. Затолкал в самую глубину в надежде, что время пожрёт его вместе с остальными, вырванными с кровью вещами, о которых не стоит помнить.       Но все кошмары, стоит расслабиться, выползают из темниц. Даже этот.              Он стоит посередине тёмного коридора, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Капитано пойдёт этим путём. Теперь никто не сможет помешать. Чайльду надо — очень надо — поговорить с глазу на глаз. Хрен с ней, с этой болью в груди, не привыкать, но с бесконечными стояками он бороться в одного больше не может.       Всё идёт по плану — Капитано прощается с Панталоне, а дальше приближается звук только его шагов. Чайльда всегда восхищало, как плавно и спокойно он двигается, ухитряясь ничего не задеть (как Пульчинелла при своих размерах цепляет и валит на пол всё, чему не повезёт оказаться в радиусе метра, оставалось загадкой, не подвластной даже сумерским мудрецам).       Не сбивается с шага Капитано и теперь, когда замечает Чайльда. Полдела сделано — он не попытался сбежать. Хотя кто мог бы представить себе Капитано отступающим перед лицом трудностей? Тем более дело пустяковое, на трудность и не тянет.       Чем он ближе, тем горячее кровь. Растянув губы в хищной улыбке, Чайльд предвкушает. Проблем быть не должно.       Капитано останавливается в паре шагов. Первый раз так близко, что Чайльд голыми плечами чувствует исходящее от него тепло.       — Зачем ждал? — спрашивает Капитано тихо. Как будто не понимает, зачем. Срез Дотторе, тот сразу всё понял, да и Панталоне не пришлось объяснять. Но раз надо озвучить…       — Выеби меня.       «Я хочу умереть под тобой, хочу, чтобы ты раздавил мою голову своими огромными руками, чтобы порвал мне рот, чтобы трахал меня до потери памяти, пока меня не придётся тащить в лазарет. Не впервой, случалось и не такое. Хочешь, буду твоей сучкой? Я умею кричать так, чтобы вставал крепче. Мне нравится, когда меня побеждают. Срази меня — и однажды я вернусь, чтобы показать, насколько сильнее стал».       — Хм, — отвечает Капитано, задумчиво потирая подбородок.       Чайльд сводит брови к переносице. Кулаки уже чешутся.       — Лицом не вышел? — зло тянет он.       — Почему же, — один на один, оказывается, Капитано разговаривает совсем другим тоном. Рассудительным, по-доброму весёлым. — И лицом, и всем остальным удался.       — Значит, согласен? — Чайльд кладёт руку ему на грудь — и Капитано сразу прижимает её своей. От того, что его ладонь вдвое шире, дух захватывает. — Веди.       Капитано глубоко, устало вздыхает.       — Послушай, Тарталья, — говорит он ещё тише, — я не стану пользоваться тем, что ты в меня влюблён.       Такие простые слова, но на Чайльда будто бочку ледяной воды запихали вниз головой.       — Ты знал? — жалко выдыхает он.       — Я достаточно пожил на свете. — Чайльд не видит лица, как всегда скрытого шлемом, но чувствует, как сердце начинает биться чаще. Неужели Капитано умеет волноваться?..       — Так трахни меня. Какая тебе разница? Одним больше, одним меньше. Ты и не вспомнишь.       «Я хочу воспоминание. Хочу увезти с собой жар твоего тела и шрамы, оставленные твоим безразличием. Хочу, чтобы ты использовал меня и вышвырнул прочь. Может, тогда я научусь тебя ненавидеть».       — Жестокости в тебе и впрямь через край.       — Да! Потому что я Фатуи! Как и ты!       Капитано поднимает ему голову, двумя пальцами придержав за подбородок, и Чайльд чувствует его пристальный взгляд, хотя не видит глаз.       — Мы отказались от своих имён и лиц, Тарталья. Не от всего человеческого. Мы воины, не стервятники. Я не ударю того, кто опустил оружие.       — Тогда дерись со мной! — выкрикивает Чайльд, стиснув кулаки…       …и замолкает.       Капитано проводит пальцем по его нижней губе, по щеке, и только потом отпускает — медленно, почти нехотя.       — Каждый из нас служит Царице. Ты мне не враг.       Он обходит Чайльда, не задев, и двигается дальше, к своим покоям, где кто-то другой согревает ему постель. Где слуги уже приготовили ему ванну и свежую одежду, натопили ещё со вчера комнаты.       Ярость вскипает с такой силой, что ещё немного — и польётся изо рта как кровавая пена, обагрит китель доказательствами проигрыша себе самому.       Прокравшись вслед за Капитано, Чайльд затаивается в темноте. То, что Панталоне экономит на освещении, ему на руку. Любое нападение становится проще.       Расчёты не подводят — двери распахнуты, в покоях возятся слуги. Чайльд пристально осматривает каждого, пока не обнаруживает прачку. У неё в корзине ворох полотенец, мыло, мешочки с душистыми травами, а поверх свёрнутая чёрная рубашка.       Может, Предвестники друг другу и не враги, но переступить порог чужих покоев без разрешения — всё равно что положить голову под топор. Придётся действовать осторожно.       Прачка не спешит выходить, но и Чайльд не готов отказаться от запримеченного трофея. Он дожидается, пока служанки выйдут, и бесшумно следует за ними в тенях. Глаз Порчи позволяет ему оставаться невидимым. Никто не должен его заметить — а сам Капитано вряд ли обнаружит пропажу.       Удобный момент наступает скоро — сложив вещи в большую корзину, прачки принимаются болтать. Стоит им отвернуться, Чайльд стремительно выхватывает рубашку и скрывается между бачков с горячей водой.       Только в своих покоях, разогнав обслугу, он прижимает добычу к лицу — и дрочит до беспамятства, глотая злые слёзы и обещая никогда никого не любить. Не унижаться до чувств. Брать всё, что захочется, а отказы забивать глубоко в глотки. У него будет всё, чего только можно пожелать, и он не постесняется взять ещё больше. Он, Тарталья, не игрушка в руках судьбы, он хозяин своей жизни, и всё будет так, как он скажет.              ~              Он просыпается, так же, как в тот вечер, свернувшись клубком на боку, с мокрым от слёз лицом, почти ничего не видя, поднимается на руке и бьётся головой о край ванны. Какого хрена он здесь делает?..       Кое-как он встаёт и, потирая затёкшее плечо, заходит в душ. Сил хватает только врубить горячую воду. Подставив ей лицо, Чайльд сползает по стеклянной стенке и зажмуривается.       Вспомнил же. Пять лет прошло. Думал ли он тогда, что теперь вместо злости и обиды почувствует… благодарность?..       Размышлять дальше не тянет — голова болит пиздецки. Сраный лимон, кто вообще додумался класть его в водку?..       Чайльд сидит в душе, пока послевкусие сна не утекает вместе с водой, и наружу выбирается уже немного посвежевшим. Вытираться лень. Он ограничивается тем, что отжимает волосы, и идёт к кухне, оставляя мокрые следы. В верхнем ящичке шкафа с посудой запас таблеток на все случаи жизни. К счастью, шипучий аспирин лежит сверху. Чайльд бросает две таблетки в стакан воды и пристраивается на стул, глядя, как она бурлит.       Ну, скорее, когда уже, когда?..       На браслете включается подсветка — начинает работать сканер. Чайльд морщится, ожидая противного укола, но, похоже, количество алкоголя в крови не сочетается с лекарством — с предупреждающим писком сканер выключается. Ну и пожалуйста. Можно подумать, Чайльду больше всех надо, чтобы в него тыкали иголками.       Он до дна выпивает спасительную воду с аспирином, закупоривает бутылку и плетётся в спальню. Шторы задёрнуты, постель манит, и только теперь Чайльд понимает, что не помнит, где хоть одни его домашние штаны, а он ненавидит спать голым в одиночку. Пошарившись по комнате, он натыкается на футболку Кэйи, долго смотрит на неё, потом подносит к лицу, прикрывает глаза.       Да, он ненавидит одалживать кому-то свою одежду или брать чужую, но…       Разок, наверное, можно.       Его уже развозит — ещё минута, и уснёт прямо здесь. Он натягивает футболку, поправляет широкий ворот и ныряет под одеяло.       Постель всё ещё пахнет Кэйей, его стихией, его духами, которые он изредка наносит по капельке под мочки ушей. Чайльд носил бы на себе этот запах хоть до конца времён, так сильно скучает. Так сильно ему не хватает Кэйи прямо сейчас, в пустой квартире. На секунду она кажется такой же осиротевшей, как тот дом, и такой же гнетущей, будто стены только и ждут шанса его схватить.       Чайльд резко поднимается на локтях, оглядывает всю комнату, будто невидимый враг напугается его взгляда, — но здесь по-прежнему безопасно. Спокойно, будто Кэйа, уходя, оставил в утешение частичку себя.       Горько вздохнув, Чайльд ложится обратно, трётся носом о подушку. Член встаёт — не так быстро, как мог бы, и это подбешивает, но сейчас не до дрочки.       В тоске, которая пронизывает сердце, нет ничего приятного.       Совсем по-детски обманывать себя, но Чайльд так и лупает глазами, пока не представляет, будто лежит у Кэйи на груди и привычно утыкается носом в шею, вдыхая лёгкий, окутывающий спокойствием аромат.       Вот бы проснуться и найти его рядом. Глупо, но можно и помечтать, раз никто не узнает.