Сгоревшее королевство

Nautilus Pompilius — Дыхание

             — Злишься?       Бай Чжу ограничивается коротким взглядом поверх очков.       — Он чуть не умер у меня на руках. Конечно, я злюсь!       У него снова прорезается змеиный акцент.       Чжун Ли опустошает ещё одну чашку пуэра.       — Бай Чжу, — медленно, терпеливо повторяет он, — ты сделал всё, чтобы он дождался помощи.       — И после этого я могу называться врачом?!       — Лучшим на континенте.       Отшвырнув очки на ковёр, Бай Чжу сжимает ладонями переносицу. Его ресницы влажнеют — не то зрелище, которое по силам вынести даже Мораксу.       Может, с годами он правда стал… мягче.       — Я мог сделать то же самое. Я мог успеть раньше. У него не остановилось бы сердце!       — Это не твоя специализация.       — Если тебя не окажется рядом, кто-то ещё может умереть!       — Бай Чжу…       — И это может снова оказаться Кави!       Поднимаясь, Чжун Ли опирается на стол — и бурые пятна на рукаве снова попадаются на глаза. Сейчас они не к месту. Жилет, рубашку и галстук приходится снять, остаётся только нижняя безрукавка. Не в силах пренебречь правилами хорошего тона, Чжун Ли снимает и ремень. Брюки садятся ниже на бёдрах — почти как в старые времена.       — Бай Чжу, — произносит он он мягко и садится рядом, — даже будь ты хирургом, Кави твой друг. Ты переживаешь за него. По правилам врачебной этики ты не можешь проводить операции.       — Я единственный врач! — огрызается Бай Чжу. — И делать всё остальное наши отношения мне не мешали!       — Операции и уколы — не одно и то же.       На это Бай Чжу не отвечает.       Пользуясь свободой, которую даёт почти неформальный наряд, Чжун Ли подбирает под себя правую ногу, откидывается на мягкую спинку.       — Меня волнует сестра Жу, — нарушает он затянувшееся молчание. — И то, с какой лёгкостью она воплотила свой план.       — Твой друг прислал подробный отчёт с выписками из досье. Она мошенница. Поэтому так легко выкрала пропуск у сестры Флавии, когда с остальными волонтёрками училась делать простые перевязки. — Бай Чжу вздыхает, так и не отнимая рук от лица. — Судя по записи с камер, план она проработала до мелочей. У них с сестрой Флавией похожий типаж — волосы, черты лица. Она загримировалась, чтобы обмануть камеры, прошла в процедурную, забрала из шкафа трубку для очистки кишечника. Среди одиннадцати видов трубок ей подходила только одна, и она заранее выяснила, какая именно. — Он делает долгую паузу. Чжун Ли ловит себя на том, что всё туже затягивает накрученную на пальцы прядь волос. — Может, выкрала инструкции или выяснила подробности у кого-то из сестёр. Потом поднялась в палату Кави, пользуясь тем, что на этаже почти никого не было… Ещё две-три минуты, и Кави не вытащила бы даже Ци Ци, тем более в его состоянии тошнота могла не вызвать подозрений. С момента введения трубки у него было не больше десяти минут. А мы…       — Бай Чжу. — Чжун Ли повелительно кладёт руку ему между лопаток. — Даже будь мы на своих местах, вряд ли смогли бы ей помешать. Ты сказал, когда она пришла, Аякс был рядом. Если он ничего не заподозрил…       — Он просто мальчишка!       — Этот мальчишка почувствовал бы запах крови через два этажа, могу тебя заверить.       Бай Чжу напрягается только сильнее.       — Я не должен был злиться на аль-Хайтама, — убито добавляет он.       — Никто не мог знать. И мы тоже.       — Мы могли не успеть!       — Мы успели.       Ещё немного посидев без движения, Бай Чжу всё-таки выпрямляется, медленно приваливается к его боку, опускает голову на грудь.       — Узнаю Моракса, — шепчет он со слабой улыбкой и через тонкую ткань проводит пальцами по его животу. — И его аргументы.       — Только то, что случилось, имеет значение. Ты не должен наказывать себя за ошибки, которых не совершал.       — Я мог бы…       — Нет. Ты бы не мог. Как и я. И даже Итэр.       — Итэр… — С неохотой, но этот аргумент Бай Чжу признаёт. — Даже если мы его отвлекли…       — Хах, — невольно вырывается у Чжун Ли, и Бай Чжу тоже начинает улыбаться.       — Хорошо, — бормочет он, — ты меня убедил.       — Но не утешил.       — Что может меня утешить?!       — То, что господин Кавех сейчас спит под присмотром Гань Юй и Шэнь Хэ?       — С меня охапка стеклянных колокольчиков.       — Это их работа, — напоминает Чжун Ли и со вздохом добавляет: — И ещё две от меня.              ~              Во сне Альбедо удивительно чётко понимает, что всё происходящее — плод его фантазии, но что-то внешнее, на что он не в силах повлиять, заставляет смотреть дальше. Сам он в этом пространстве не существует — он бесплотен и безголос, зато голоса есть у других, и он уступает им право звучать.       За высоким бортиком кровати видно только, что Кэйа лежит на Дилюке, утыкаясь лицом ему в затылок, шепча что-то в рассыпавшиеся кудри, и что они оба одеты. Лица скрыты, и слов, которые Кэйа готов доверить лишь одному, не разобрать, — но это было бы лишним. Достаточно единственного звука.       Возможно, сторонний наблюдатель сказал бы, что такой сдержанный, почти строгий на вид человек не может стонать настолько искренне, страстно и даже исступлённо, но Альбедо ничуть не удивляется — каким-то образом для него эта сторона Дилюка с первого взгляда была очевидна.       Он хочет Кэйю — хотел так долго, что ему достаточно звука голоса, чтобы оказаться на пределе. Альбедо избегает думать, что чувствует Кэйа, эта тайна слишком личная, слишком болезненная, чтобы так быстро извлечь её из сундука, покрытого толстым слоем пыли везде, кроме каждого из тысячи замков.       Первая любовь всегда самая сильная, самая болезненная; самая страшная. Вся жизнь Кэйи пронизана огненной нитью, пусть уже не насажена на неё. Когда-то это пламя причиняло ему страдания, после — вытянуло его из бездны, заглушило сладкую песнь смерти.       Дилюк… все годы разлуки он оставался рядом. Давал надежду, пока сам был её лишён.       На вопрос, кого из них жизнь изувечила сильнее, нет и не может быть ответа. Альбедо думает о другом: как хорошо они подходят друг другу. Каждый на своём месте, каждый завершает другого. Пламя и лёд, зеркальные отражения, меч и щит, сила и скорость, благородство и хитрость, граничащая с подлостью.       Каким Кэйа был до того, как попал в Ли Юэ?..              Альбедо просыпается с этой мыслью, такой ошеломляющей, что не сразу понимает — стоны всё ещё звучат, приглушённые расстоянием и стенами, но достаточно различимые, чтобы не сомневаться, кому они принадлежат. Глядя в потолок, Альбедо впервые со дня, когда взял в руки то письмо, задумывается, что будет, когда Кэйа и Дилюк наконец встретят друг друга. Может, страх Чайльда оправдан.       Может быть, Кэйа разобьёт сердце им обоим. И даже тогда Альбедо на него не разозлится. Не потому что ему не будет больно — потому что он знает, что такое зов сердца, что такое любовь, граничащая с одержимостью, не терпящая иных привязанностей, какими бы крепкими они не были.       Да, Альбедо не поддался на провокации Дориана (почти), но и Дилюк — не тот человек, которого стоит забыть во имя собственного спасения.       И — это тоже следует помнить и учитывать, — Дилюк был задолго до него и до Чайльда, до всего, что случилось между ними, до того, как Кэйа смог подняться с больничной кровати, даже до войны, которая разделила две тесно переплетённые жизни.       Закрыв глаза, Альбедо слушает. Стоны становятся громче, длиннее; последний, самый долгий, до предела вычерпывающий лёгкие, оставляет после себя полную умиротворения тишину.       Только теперь Альбедо задумывается, где он и как сюда попал.       Подсвечивая экраном смартфона, он включает прикроватный ночник, оглядывает незнакомую комнату, подходит к зашторенному окну, выглядывает наружу. За пустым шоссе знакомый парк и тёмные окна кофейни, по земле в предрассветных сумерках стелется густой туман.       Сонный мозг отказывается давать подсказки.       Неслышно приоткрыв дверь, Альбедо выходит в широкий коридор, поворачивает направо, и, только оказавшись на широкой кухне, вспоминает прошедший вечер.       Он уснул прямо за столом, грея руки о чашку с чаем. По крайней мере, это последнее, что он помнит. Вероятно, Итэр помог ему дойти до ближайшей свободной комнаты.       Чашка всё ещё на столе, полная на две трети. Пить хочется нестерпимо; Альбедо почти до краёв доливает горячей воды, забирается с ногами на тот же стул в уголке, что и вчера, жадно выпивает половину и только тогда переводит дыхание.       Сон так и стоит у него перед глазами; сложись всё немного иначе, его сексуальность зашкаливала бы, но Альбедо не в силах даже задуматься об этом. Осознание, что все эти дни Кэйа где-то далеко, скорее всего, до сих пор в одиночестве переживающий потрясение, обрушивается на него с новой силой.       Руки начинают дрожать, и Альбедо ставит чашку на стол, обнимает колени.       Прямо сейчас он ничего не может с этим сделать. Остаётся только смириться.       Тихие шаги в коридоре он замечает в последний момент, когда сбегать к себе в комнату и притворяться спящим уже слишком поздно.       Дилюк замирает на пороге кухни, и несколько секунд они с Альбедо растерянно пялятся друг на друга.       — Кхм, — наконец приходит в себя Дилюк и снова делает вид, что поправляет волосы; щёки у него розовеют. — Извини, что я в таком виде…       На нём только тонкие домашние брюки, на плече и шее следы зубов и золотистый отпечаток Гео.       — Я тебя разбудил? — продолжает он неловко и отворачивается, чтобы завязать тонкие шнурки на поясе.       — Нет, я проснулся сам, — успокаивает Альбедо, и это, в общем-то, правда. — Захотелось пить.       — Представляю, — хмыкает Дилюк, — ты и пары глотков не сделал, прежде чем уснуть.       — Извини, я… — Альбедо трёт лоб. — Я даже не помню, когда меня выключило.       — Мы успели немного поболтать.       — Спасибо, что разрешили мне поспать здесь. Надеюсь, я не доставил лишних неудобств.       — Конечно, нет, что за глупости! — возмущённо отзывается Дилюк и начинает рассеянно открывать все подряд ящики и шкафы. Наконец, в одном он обнаруживает банку растворимого кофе и тотчас вцепляется в неё. — Как будто сложно отнести уснувшего человека в постель!       — Отнести?.. — растерянно переспрашивает Альбедо.       Дилюк замолкает так резко, будто случайно выдал какую-то страшную тайну.       Ещё несколько секунд Альбедо молчит, пытаясь справиться с этим знанием, а Дилюк нервно накладывает в кружку кофе.       — Спасибо, — не выдерживает Альбедо, насчитав шестую ложку, — я даже не проснулся.       — У меня много опыта, Итэр часто засыпает где угодно. — Дилюк с явным облегчением заваривает кофе и, обняв кружку ладонями, присаживается на край барной стойки. В этой непринуждённой позе, с чуть растрёпанными волосами, расслабленнее обычного, он так хорош, что Альбедо не может перестать на него пялиться. — Можно личный вопрос?       — Конечно.       — Вы с Кэйей встречаетесь?       Альбедо кивает. У него ни одной мысли, что ещё ответить.       — Хорошо, — выдыхает Дилюк и переводит взгляд на свой кофе. — Он всегда тяжело переносил одиночество.       Эти простые слова разрушают Альбедо до основания. Он утыкается лицом в колени, говорит себе, что не в его власти что-то изменить, но губы предательски дрожат, а горло начинает сводить.       — Прости, я не хотел… задеть тебя или… — Дилюк тоже сбивается, начинает нервно барабанить ногтями по кружке. — Не стоило спрашивать.       Не меняя позы, Альбедо качает головой.       — Нет. Всё в порядке. Я не привык говорить об этом, потому что… — Он всё-таки заставляет себя уложить эмоции и поднять голову. — Как-то не было, с кем.       — Понимаю. — Дилюк снова отводит глаза. Он заметно волнуется, скорее от страха показаться невежливым. — Подруги жалуются, что из меня и слова не вытянуть.       Они оба смущённо смеются.       — Я не знаю, что принято рассказывать в таких случаях, — признаётся Альбедо и, нашарив в висящей на спинке стула сумке скетчбук, кладёт его на колени, открывает на чистом развороте. — Но если ты задашь вопрос, я постараюсь что-нибудь нарисовать.       Дилюк подходит, приседает перед Альбедо на корточки.       — Какой он сейчас? — спрашивает он тихо.       Невольно улыбнувшись, Альбедо разглаживает страницы и на пробу делает несколько штрихов. Удивительно, как быстро ушёл артблок, терзавший его многие месяцы. Любовь, неожиданный и щедрый подарок, почти вернула его руке прежнюю лёгкость, напомнила застывшему сердцу, как часто оно умело биться.       Под внимательным взглядом Дилюка он уже привычно рисует узкую ладонь в потёртой кожаной перчатке, длинные пальцы с зажатой сигаретой, взгляд из-под ресниц и весёлую, неуловимо соблазнительную улыбку, чёлку, падающую на правую сторону лица, длинные волосы, перекинутые на левое плечо.       — Да, — улыбка Дилюка становится невыносимо, болезненно нежной, — он совсем не изменился.              ~              Кави просыпается от удушливого кашля, переваливается на бок, чувствуя, как из горла лезет очередной склизкий комок. На глаза наворачиваются слёзы; он так устал от всего этого, будто ещё секунда — и не сможет больше терпеть. Его разум, его тело — всё выжато до последней капли, хотя раньше он был уверен: возможности человека безграничны, особенно возможности человека, наделённого силой стихий.       — Господин Кавех! — Он узнаёт голос той медсестры, которая обнимала его в коридоре. — Пожалуйста, наклонитесь сюда…       Нежная рука ложится ему на затылок, направляет чуть вниз, к уже знакомому сосуду, который сейчас видится как мутное белое пятно. Кави с облегчением прокашливается, сплёвывает и ещё какое-то время тяжело дышит, пока изо рта тягучими нитями сползает вязкая слюна.       — Чувствуете ещё тошноту? — Сестра осторожно прижимает к его губам мягкую бумажную салфетку. — Кивните, если да, я добавлю вам противорвотное.       У Кави нет сил отвечать. Он с жалким стоном падает обратно на кровать, пытается понять, тошнит его или нет. Горло болит, в желудке отвратительно сосёт и колет, но тошноты, кажется, нет, и…       — Не тошнит, — голоса у него нет, как он ни напрягает связки.       — Хотите немного попить?       Теперь он кивает — во рту так сухо, что слизистые по ощущениям сморщились. Сестра нажимает рычаг на краю кровати, поднимает изголовье, чтобы устроить Кави полулёжа, подносит бутылочку с тонкой трубкой для питья. От одного вида становится гадко — в левой ноздре после той процедуры до сих пор омерзительная корка.       — Пару глоточков, — просит сестра. — И сможете отдыхать. Теперь всё в порядке.       Прикрыв глаза, чтобы не смотреть, Кави заставляет себя всосать несколько капель воды — и они разливаются по языку как изысканнейший из напитков. Он торопливо глотает ещё, пока сестра с извинениями не убирает бутылочку.       — Чуть позже дам вам ещё, — обещает она, — сейчас нужно сделать перерыв, чтобы вас снова не начало тошнить. Я позову доктора Бай Чжу, пожалуйста, отдохните.       Только когда она уходит, Кави замечает в углу палаты молчаливую женщину с длинными волосами, белыми как горный снег. Тоже Крио, как эта сестра, — но она не медик. Хотя бы потому что к стене рядом с ней прислонено копьё.       Кави неловко задавать ей вопросы, и он принимается рассматривать палату. До того он лежал в другой; эта просторнее и светлее, вдоль стен расставлены аппараты, о назначении которых у него нет никаких идей.       Лежать так спокойно, даже приятно, может, стоило сразу попросить себе кровать, которая может принимать разные положения… Кави поправляет одеяло и ворот белой сорочки, зачёсывает назад слипшиеся от пота волосы — и понимает, что именно сейчас не так.       Ему не больно двигаться. Не больно дышать. Не больно даже согнуть ноги в коленях или сесть.       Слёзы брызгают в два ручья; задыхаясь от восторга, Кави бьёт ладонями по тонкому матрасу и трясётся от сиплого смеха.       Так хорошо! Он уже забыл, что так бывает.       Та женщина склоняется над ним, тревожно заглядывает в лицо. Наверное, его счастливая истерика действительно похожа на припадок, и Кави принимается махать руками, пытаясь показать, что он в порядке. В коридоре уже слышится голос Бай Чжу, и, пока есть ещё чуть-чуть до осмотра, Кави утыкается лицом в подушку и беззвучно вопит.       Всё кончилось. Неужели всё кончилось.